XXXII. В новую жизнь.

Они решили отправиться в путь, как только люди со шхуны уснут, но уже настала полночь и начался отлив, а шум на восточной стороне острова не прекращался, — очевидно, и в эту ночь сон отлетел от острова.

Но Дик был не из тех, кто пропускает срок и ожидает более удобного случая. Когда взошла луна, он отвязал причальный канат и, установив мачту с парусом, оттолкнул лодку длинным веслом. Течение закружило ее, но он взял весла, и шлюпка быстро помчалась вперед, оставляя за собой раздваивающийся, струящийся след. Вскоре и озаренная луной роща и мыс с высокими кокосовыми пальмами остались позади.

Катафа, управлявшая лодкой, увидела вдруг какой–то необычайный блеск за верхушками деревьев, какой–то вспыхивавший багровый свет, который точно боролся с лунным светом, а над ним длинными полосами, точно развевающиеся длинные волосы, летящие по ветру, поднимался дым.

По мере того как шлюпка, подгоняемая веслами и течением, приближалась к изгибу лагуны, неясные звуки с восточного берега, доносившиеся до Дика и Катафы, когда они находились на лужайке, стали громче и отчетливее. Сквозь голоса людей, заглушавшие крики чаек, и голоса чаек, как бы старавшихся перекричать людей, раздался новый, всезаглушающий и несмолкаемый звук: рев торжествующего племени.

Завернув за мыс, шлюпка сразу вышла в царство света.

Шхуна белых купцов, стоявшая на якоре ярко пылала во мраке, точно праздничный костер; лагуна, риф и леса были освещены ярко, как днем. Крики чаек на рифе смешивались с визгом с берега, где несколько голых черных фигур плясали, пели, визжали, обезумев от дикой радости, вызванной видом гибели их белых мучителей.

Катафа, полу привставшая на минуту, с озаренным заревом лицом, смотрела широко открытыми глазами, очарованная жутким блеском пожара; затем она снова опустилась на свое прежнее место и направила лодку между шхуной и берегом, в то время как Дик распустил парус по ветру.

На мгновение влево мимо Катафа мелькнула ярко горевшая шхуна, посылавшая к небу языки пламени, мачты шхуны были усеяны белыми людьми, обезумевшими от ужаса, но не смевшими спрыгнуть в кишащую акулами лагуну; вправо, на расстоянии нескольких десятков метров, — белый пляж и кричавшая страшные угрозы толпа голых черных людей.

Вдруг Дик, не проронивший до этого времени ни слова, привстал: Катафа увидела при свете удалявшегося от них пламени отпечатавшуюся на его лице ненависть и ярость, она увидела, как он грозно взмахнул рукой по направлению к шхуне, и услышала его голос. Это был тот же крик, который кричали воины–канаки, высаживаясь на берег Острова Пальм.

— Кара! Кара! Кара! Война! Война! Война!..

Катафа, управлявшая лодкой, круто повернула ее к югу, и в одно мгновение страшное зрелище исчезло. Озаренный огнем пожара парус четко обрисовался на царившем спокойном сумраке ночи.

Некоторое время позади еще виднелось багровое зарево, слышались стоны и крики. Но вот постепенно они становились все тише…

Наконец, лодка вышла в открытый океан. Здесь были мир и тишина. Большие темные волны подходили и проходили мимо в лунном свете; дул попутный ветер, блестели яркие звезды.

Катафа правила рулем; большая гроздь бананов лежала у ее ног; добрый бог Нан на своем шесте стоял рядом с ней.

Лодка тихо скользила по мирным волнам и несла Дика и Катафу в новую жизнь, на остров канаков — Таори…

Конец.

1923 г.