XXVI. Цепи едва держатся.

Дик, почти всю ночь видевший во сне морское сражение, проснулся позднее, чем обычно. Выйдя из дома, он застал Катафу разводящей костер для приготовления завтрака. Она казалась совершенно такой же, какой была всегда, только в волосах у нее не было красного цветка.

Но ее глаза избегали взгляда Дика, она почти ничего не ела и сидела, нахмурившись, точно между ними произошла ссора.

Дик ничего этого не заметил: он торопился посмотреть, не осталось ли чего–нибудь от кашалота. Когда он схватил копье и побежал к месту битвы, он прокричал ей какое–то слово или приказание, которое она не расслышала и ничего на него не ответила.

Пробравшись через чащу диких яблонь и папоротников, Дик достиг берега, но нигде уже не было видно следов кашалота. Ничто не напоминало о происшедшем накануне жестоком бое. Чайки ловили, как всегда, рыбу, и лагуна расстилалась, как всегда, спокойная и ровная, сияющая в лучах радостного утреннего солнца.

Дик увидел далеко к югу Нана на его длинной жерди. Он вспомнил «крупную рыбу», и в уме его проснулось внезапное уважение к Нану и его могуществу.

«Значит, это Нан прислал в лагуну кашалота, так же, как крупных лещей и щук», — думал юноша, стоя у пенистой ряби воды, и кивнул головою по направлению к безобразному Нану, точно приветствуя его.

Затем Дик снова погрузился в лесной сумрак и направился домой. Жердь Нана напомнила ему о второй жерди, срезанной им для мачты. Надо было приняться за эту мачту и парус; уже несколько дней, как он совершенно позабыл о них.

Сделав парус, он получил бы возможность поплыть на шлюпке за риф, где он может поймать крупную рыбу.

Горя желанием поскорее приняться за работу, Дик выбежал из леса, перебежал лужайку и скрылся за домом, направляясь к сараю, где хранился парус, уцелевший от пироги Катафы.

Через минуту он снова появился на лужайке, таща за собой безобразный старый парус, сделанный из мата. Бросив его на землю, он побежал к палатке, схватил мачту, которая все еще оставалась там, и вернулся, неся ее на плече.

Это было так похоже на него. Дик порою оставлял какую–нибудь работу неоконченной в течение многих дней, даже недель, затем внезапно снова принимался за нее, позабыв обо всем остальном.

В доме осталось несколько старых веревок, взятых Кернеем с разбившегося корабля. Дик принес и их, а также некоторые инструменты из имевшегося в доме ящика со столярными принадлежностями. Затем, усевшись, он принялся за работу, веселый и счастливый, и открыл, что дела у него не мало.

Парус был слишком велик, и, разостлав его на земле, Дик принялся ползать вокруг него на руках и коленях, меряя его по мачте. Иногда он говорил девушке несколько слов, но ни разу не получив ответа, поднял глаза и встретился с нею, взглядом.

Юноша сидел, разложив парус у себя на коленях, Катафа — против него, опершись на локоть. Она смотрела ему в лицо прямо, и он уловил выражение ее глаз, раньше чем она успела отвести от него взгляд, уловил выражение ее лица, что–то быстро исчезнувшее, раньше чем ум его мог осознать это.

Остановившись среди работы, Дик с минуту молча смотрел на девушку; ее глаза, опущенные вниз и прикрытые длинными ресницами, следили за каким–то узором, который пальцы ее проводили по земле, и лицо уже ровно ни о чем не говорило.

Дик машинально стал продолжать свою работу. Он работал с низко опущенной головой, словно погруженный в глубокое раздумье. Затем опять поднял голову и взглянул на Катафу, слегка сжав губы и с легкой морщинкой на лбу.

Девушка услышала, что шитье прекратилось. Она медленно подняла лицо, и ее глаза прямо встретились с его глазами, не моргая, твердо, и в то время, как она все еще не отрывалась от его взгляда, девушка глубоко вздохнула. Дик выронил иглу из рук, и парус соскользнул с его колен.

Он поднялся было на ноги, но вдруг, с резким криком, точно ее кто–то ударил, девушка тоже вскочила и помчалась по лужайке с быстротой дикой антилопы. Раздвигая перед собой ветки, не зацепившись ни за один острый шип колючих кустов, не ударившись ни об одно дерево, ничего не видя, но защищаемая своим инстинктом, неслась она вперед.

Только далеко в лесу, где высокие деревья кивали ветру своими широкими зелеными листьями, она остановилась, притаившись среди папоротников, словно заяц в своем логове, с бьющимся сердцем прислушиваясь оттуда к голосу Дика.

— Катафа, хаи, аманои Катафа…

Весь день провела Катафа в своем убежище, и только когда на землю спустились сумерки и свет звезд посеребрил лагуну, проскользнула меж деревьями. Выдвинув ветку, она стала смотреть и увидела лужайку и дом, озаренный светом взошедшей луны, где, с маленькими корабликами над головой, спал Дик.

Воздух был совершенно неподвижен; ни один листик не шевелился; молчание сна охватило весь остров…

И вдруг это молчание прервалось ужасающим звуком: воем, звоном, ревом, донесшимся с восточного берега и испугавшим спавших морских птиц, которые с криком взметнулись в воздух.

Катафа вздрогнула, — она так хорошо знала этот звук. Это был звон раковины Ламбои, огромной раковины острова Таори, в которую дули, только объявляя о войне.

— Мы прибыли! — кричала раковина. — Длинные пироги прибыли с юга, с юга, с юга! Война!.. Война!.. Война!..