XXV. Бой морских чудовищ.

Оглушительный грохот, напоминающий удар грома, нарушил безмолвие безоблачного дня и заставил Катафу очнуться и вскочить на ноги.

Звуки неслись с лагуны и звучали точно удары по гигантскому барабану. За минуту до того зеркально спокойная вода лагуны теперь была покрыта пеной и кишела рыбой; огромные лещи выбрасывались в воздух, морские судаки носились, точно мечи, по воде, морские щуки метались в воде, точно их кто–то преследовал, и все громче и громче раздавался какой–то непонятный грохот и шум.

Дело было в следующем: большой кашалот[36] самец, плававший в одиночестве и исследовавший большие глубины к югу от острова в поисках осьминогов, неожиданно наткнулся на четырех неприятелей.

Первым была японская рыба–меч[37], свирепый разбойник моря. Она плыла с течением Куро–Сиво из Японии в Аляску и с Аляски вниз, по побережью Тихого океана, мимо Центральной Америки, затем, обогнув течение Гумбольдта, она направилась к западу, к Ганбиэрам, а потом вверх, мимо Таори и Острова Пальм, где и встретилась со своим врагом — кашалотом.

Почти у самого Острова Пальм, увидев кашалота, появившегося темной тенью в зеленевшей впереди воде, рыба–меч переменила курс и пошла в атаку. Быстрый, точно удар рапиры, грозный меч впился в тело врага, но застрял, словно гвоздь в дверях амбара. Этот меч прошел бы сквозь досчатую обшивку корабля с такой же легкостью, с какой нож проходит через сыр, и так же мягко вышел бы обратно. В течение двадцати лет он распарывал и убивал все живые существа, встречавшиеся ему на пути, и ни разу еще не застревал.

Погрузившись под позвоночный столб кита, рыба–меч противостояла всем усилиям хвоста и больших, похожих на паруса, плавников морского разбойника. Кашалот понесся по воде, напуганный не столько болью от полученного удара, как тем, что его плавательный механизм не мог уже правильно работать.

Затем, несясь по морю с быстротой стрел, появились откуда–то свирепые рыбы–собаки[38]. Они взяли на себя роль боцманов и, уцепившись, точно бульдоги, за голову кашалота, провели его в лагуну. Кашалот с силой вырывался, выбрасывался в воздух и падал обратно в пену, производя невероятный грохот и шум. Сражавшиеся двигались вверх по левому рукаву лагуны, гоня всех перед собой: морских щук, лещей, черепах, скатов и ужей, и все они старались удрать подальше. Рыбы–собаки неслись слева, справа и впереди кашалота; акулы и гигантские морские лисицы[39] следовали позади, теребя рыбу–меч, плавники которой были изорваны в ленты и хвост откушен.

Целое облако крикливых белых чаек кружилось над рыбами, а издали, с моря, к месту битвы слетались, тяжело взмахивая своими широкими крыльями, огромные фрегаты[40] и буревестники[41].

Все это потрясающее зрелище представилось глазам Катафы, когда она следила за битвой.

Вдруг раздался крик. Кричал Дик, только что вернувшийся из леса. Он бежал вниз, к берегу лагуны, обезумев от волнения, и даже не замечал Катафы.

Между тем хищные рыбы–собаки до тех пор висели, извиваясь, пока, наконец, не открылась огромная пасть кашалота; тогда с быстротой хорьков они принялись обкусывать и выдирать его язык.

Внезапно тело кашалота согнулось, и с треском, словно от освободившейся пружины, он повернулся так порывисто, что взбитая в пену вода брызнула вверх фонтаном до высоты деревьев, и помчался назад по лагуне с быстротой миноноски; акулы и рыбы–собаки понеслись за ним, и вскоре все скрылись за мысом.

Крича, точно безумный, Дик побежал через лес, чтобы видеть конец битвы. Катафа смотрела широко открытыми глазами на смешанную с кровью воду и вся дрожала. С внешнего берега Таори ей не раз приходилось видеть, как рыбы–собаки преследовали и убивали кашалота; зрелище это не вызывало тогда в ней ни малейшего волнения, но теперь Катафа совсем изменилась, и нашлись голоса, рассказавшие ей о вещах, которых она до сих пор не понимала и не угадывала.

Отвратительный бой морских чудовищ окончил ее превращение, соединившись каким–то странным образом, вероятно, по теории противоположности, с теплой нежностью, открытой ей маленькой доверчивой птичкой, и таким же доверием Дика, не подозревавшего о ее злых намерениях.

Она взглянула вверх на птичек, весело чирикавших и усердно мастеривших себе гнездо, не обращая никакого внимания на ужасную битву, только что пронесшуюся мимо них. Затем она посмотрела на все еще мутную воду заливчика и, наконец, перевела взгляд на отдаленный риф и расстилающееся за ним море и увидела Дика. И снова послышался ей его голос, взывающий к ней о помощи.

Бесшумно, как лунатик, прошла она вдоль берега лагуны к высоким пальмам, ничего не видя, двигаясь инстинктивно, глубоко потрясенная всем происшедшим. Она подошла к большому дереву, обвила его руками, точно это было живое существо, прижалась щекой к его гладкой, нагретой солнцем коре, — и только тогда глубокое умиротворение сошло в ее измученную душу.

Дик услышал первый шум битвы из леса. Выбежав из чащи деревьев, он бросился к берегу лагуны; волнение, вызванное в нем свирепым боем, и страх, что привязанная у берега шлюпка может получить повреждение, отвлекали его мысли от всего остального, и он даже не заметил Катафы, мимо которой пробежал.

Когда кашалот скрылся за мысом, юноша последовал за ним, несясь через лес, громко крича. Сквозь нависшие над водой ветви он мог рассмотреть полосу пены, тянувшуюся вслед за сражавшимися, и длинную линию хищных морских птиц.

Натыкаясь на деревья и путаясь ногами в поросли, Дик бежал, пока не достиг росшей вблизи берега банановой рощи. Здесь он остановился и стал наблюдать, как еле живой кашалот двигался на поверхности воды по большому кругу.

Затем на глазах у Дика умиравший кашалот мало–помалу стал развивать все большую скорость, все выше и выше приподнимаясь над водой; акулы на мгновение отодвинулись подальше, и дюжина темных плавников прорезала поверхность воды. Птицы, внезапно смолкшие, закружились над кашалотом, точно волны дыма.

Дик наблюдал, не шевелясь, пока быстрота морского гиганта вдруг не уменьшилась и он не принял вид медленно движущегося, перевернувшегося вверх дном, судна; тогда акулы окружили его, и птицы спустились на труп.

Когда юноша вернулся домой, Катафы нигде не было видно. Он не стал беспокоиться о ней, — он был слишком полон всем, только что виденным им. Поужинав, он лег спать.

Катафа, забравшаяся, не поужинав, в свою беседку, лежала, смотря на звезды, мерцавшие сквозь листву, и долго не могла уснуть; она видела, как юноша вернулся, сварил себе ужин и скрылся в дом. Он и не подумал позвать ее…

Теперь, после исчезновения Кернея, когда они перестали быть сообщниками, он никогда не звал ее, если не нуждался в ней для какой–нибудь работы: для приготовления пищи, для переноски его рыболовных принадлежностей, для управления лодкой.