XIX. Дик делается взрослым.

В то время как Керней чинил модель судна, с лагуны раздался плеск весел, и Дик высадился на берег с тремя крупными лещами, нанизанными на стебель лианы. Увидя, что Керней один, он стал искать глазами девушку.

— Где Катафа? — спросил, наконец, юноша.

Керней поднял голову:

— Убирайся отсюда и не задавай мне глупых вопросов, — закричал он, точно говорил не с мальчиком, а со взрослым мужчиной. — Ступай, поищи ее, если желаешь ее найти; она бросила мой нож в воду и перепортила мои снасти. Подходящая тебе пара; не даром вы с ней всегда вместе где–то шатаетесь.

Мальчик отступил на шаг, смотря на матроса широко раскрытыми глазами.

— Что же она опять сделала? — спросил он.

— Сделала? — повторил Керней. — Я сейчас только сказал тебе, что она натворила. Пойди поищи ее в лесу, если тебе хочется узнать, что она натворила. Чего же ты стоишь здесь, как какой–то проклятый канак, в которого она тебя обратила, и спрашиваешь, что она натворила. Убирайся прочь!

Дик положил рыбу на землю и быстро зашагал к деревьям, росшим с правой стороны лужайки.

Вскоре он скрылся, и Керней услышал его голос, кричавший на туземном языке:

— Катафа, хаи! Аманои Катафа, хаи, хаи!

— Проклятый канак, — проворчал Керней.

Катафа, забравшаяся в самую гущу леса, услышала зов Дика, но ничего не ответила.

Мысли путались у нее в голове. Однажды очень давно, камень, брошенный маленьким канакским мальчиком, случайно задел ее, пробудив в темном уголке ее ума смущение и негодование. Как и теперь Керней, мальчик находился позади нее, и она не видела, как в нее полетел камень. Внезапный удар произвел на нее такое впечатление, будто кто–то ударил ее кулаком. Теперь произошло то же самое. Хотя она сейчас же поняла, что ее задел только шар, а не рука живого человека, потрясение все же осталось.

Катафа простояла несколько минут, прислушиваясь к отдаленному зову Дика:

— Катафа, хаи! Аманои Катафа, хаи[31]!

Призыв раздавался все слабее; Дик, очевидно, побежал не в том направлении.

До этого Катафа ни разу еще не была одна в лесу: она всегда ходила туда или с Диком или с Кернеем. Она никак не могла привыкнуть к этим огромным чащам деревьев, к их сумраку, к их густым благоуханиям, к странным пятнам света и тени, вызванным движением веток и огромных листьев, к чувству, что она окружена со всех сторон. Когда девушка находилась среди леса, безграничный простор атолла еще громче призывал ее к себе, и ее тоска по родине и отчаяние все усиливались.

Но сегодня она почему–то забыла свой страх перед деревьями, и призыв утратил на время свою силу. Оскорбление, нанесенное ей Кернеем, отодвинуло от нее все остальное, все образы, кроме образа первого человека, посмевшего нарушить табу неприкосновенности и ударить ее.

Она свернула направо и вышла в аллею, образованную двойным рядом высоких деревьев. Здесь росли густые папоротники, а над ними в зеленом полумраке качались канатообразные лианы, усеянные цветами–звездами.

Девушка остановилась на минуту, смотря вверх на орхидеи, похожие на летающих птичек, на большие, похожие на рупоры, цветы гигантской повилики, на отдаленную крышу из листьев, движущуюся под дуновением ветра и образующую дрожащие пятна света и тени.

Затем она пошла дальше и дошла, наконец, до маленькой, окруженной деревьями и кустами лужайки, на которой среди темной зелени травы яркой белизной сверкал какой–то предмет. Это был череп. Девушка раздвинула листья. Перед ней лежал целый скелет с совершенно целым позвоночником и ребрами. Самое сильное пламя, зажженное рукой человеческой, не могло бы лучше обжечь добела эти кости, более аккуратно счистить все мясо, чем это сделало время, проливные дожди и жгучее южное солнце.

Отогнув руками листья в сторону, Катафа молча смотрела на череп. Среди принадлежностей для заклинаний, которыми пользовалась колдунья Джуан, был и человеческий череп, к помощи которого она обычно прибегала, призывая злые силы на какого–нибудь врага.

Когда Катафа смотрела на череп, она вспомнила о Кернее и решила взять череп с собой.

Дик вернулся обратно к лагуне, а девушки все еще не было. Керней как будто успокоился и стал помогать мальчику готовить ужин. Они почти не говорили о случившемся, тень происшедшей ссоры все еще висела между ними, и ужин этот, за которым они молча сидели друг против друга, стал поворотным пунктом в жизни Дика. Это было как бы молчаливое признание его совершеннолетия. Керней в первый раз обращался с ним, как со взрослым мужчиной, с которым у него произошло недоразумение, а не как с мальчиком, которому можно было пригрозить или которого следовало наказать за непослушание.

Ни тот, ни другой из них не вспомнил долгих лет совместной дружной жизни, в течение которых они работали, играли и отдыхали вместе. Всего этого как не бывало. Возраст и лень оказали свое действие на Кернея. Дик почувствовал себя одиноким, а тут явилась Катафа и внесла новый интерес в его жизнь.

Когда Дик и Керней уже оканчивали свой ужин, они увидели девушку, вышедшую из–за деревьев по ту сторону лужайки, держа под мышкой какой–то круглый предмет. Она простояла несколько мгновений, затеняя рукой глаза от яркого заката и смотря на них, затем снова исчезла между деревьями. Дик, вскочив на ноги, побежал через лужайку. Он знал, где ее можно было найти.

После того, как снаряд разбил ее пирогу, Катафа устроила себе среди деревьев навес из веток; здесь она и теперь сидела на корточках, смутно заметная в наступающих сумерках. При звуке раздвигаемых листьев она внезапно зашевелилась, пытаясь что–то спрятать.

— Катафа, — сказал юноша на туземном наречии, — Катафа, ужин ожидает тебя, а Керней уже не сердится.

— Мне все равно, Дик, — ответил ее голос из мрака. — Я поем завтра.

— А что это ты прячешь под собою?

— Плод хлебного дерева, лучшей пищи мне не нужно.

— Ахай, но у тебя нет огня, чтобы испечь его.

— Ничего не значит, я испеку его завтра.

— Ну, так ешь его сырым, — сказал юноша, рассердившись, и ушел.

Когда он ушел, Катафа взяла череп, который только что прятала, и поставила его рядом с собой; затем она легла, устремив взгляд на красноватый отблеск заката, видный через просвет в листве.