XXI. Тщетные поиски Дика.

— Керней! — кричал Дик, стоя перед домом в первых лучах восходящего солнца. — Хаи, аманои Керней! Где же ты, Керней?

Чуть заметная рябь шевелила лагуну красками неописуемой красоты: от светящейся голубизны ближайших луж они переходили в пурпур и сиреневые оттенки залитого водой коралла, за которым лежали переливчатые сапфиры морской дали. И над всем этим — легкий ветерок, голубое, точно незабудка, небо и белоснежные чайки.

— Керней, Керней! — продолжал кричать Дик, но Кернея нигде не было видно.

В это время из–за деревьев вышла Катафа, свежая и бодрая после своего купания в лагуне, за мысом, с красным цветком в волосах.

Она перешла через лужайку и подошла к Дику, который принялся готовить завтрак. Не будь Дик так озабочен, он сразу заметил бы перемену в ее поведении: она шла уверенно, с совершенно новой для нее беззаботностью и веселостью. Обычно она подходила только на некоторое расстояние, садилась на корточки и, зорко следя за движениями Кернея, терпеливо ожидала, когда ей дадут пищу.

Сегодня эти повадки неприрученного дикого зверька совсем исчезли. Катафа подошла совсем близко к Дику и спокойно уселась на землю; когда же завтрак был готов, она подсела к мальчику так близко, как обычно садился Керней, и стала сама накладывать себе пищу, не ожидая, чтобы ей ее подали.

Теперь даже и Дик, несмотря на то, что весь был поглощен мыслями о Кернее, заметил в ней перемену, хотя он не мог бы точно определить, в чем именно эта перемена заключается; одно он знал: Катафа сегодня была не та, что вчера.

В присутствии Кернея он и Катафа всегда чувствовали себя подчиненными; между подчиненными всегда существует какая–то связь, какое–то соглашение, хотя бы смутное и невысказанное. В данном случае помогла молодость, и эти двое составили маленькое тайное общество с Диком в роли вожака. Эти отношения были как–то странно нарушены в это утро отсутствием Кернея и поведением Катафы, делавшей то, чего она раньше никогда не делала.

Завтрак был быстро окончен. Девушка вымыла тарелки и отнесла их в дом на сделанную для посуды полку, затем она собрала остатки пищи и выбросила их в лагуну, — Керней всегда следил, чтобы нигде не оставалось никаких объедков или рыбьих костей, которые могли бы привлечь к дому разбойников–крабов или чаек.

Дик затоптал огонь, решив, что, если Керней, вернувшись, захочет поесть, костер можно будет разложить опять.

«Но куда же все–таки девался Керней, — беспокоился юноша, — и почему он так долго не возвращается? Он не взял даже шлюпки; маленькая лодка была причалена на своем обычном месте у берега. Значит, Керней ушел в лес».

— Катафа, — сказал Дик, сбегав к лодке, чтобы посмотреть, не захватил ли Керней с собою рыболовную снасть, всегда хранившуюся в маленьком ящике на корме, — Катафа, что бы это могло так долго задержать Кернея? Он даже не взял с собой рыболовной снасти: она в шлюпке.

— Может быть, он на рифе, — сказала Катафа.

— Нет, — ответил мальчик, — он поехал бы туда на лодке.

— Может быть, он среди высоких деревьев?

Дик слегка покачал головой, точно выражая сомнение. Затем, возвысив голос, он снова закричал:

— Хаи, аманои Керней! Хаи! Хаи!

Отдаленное эхо в лесу подхватило этот призыв и прислало его обратно. «Хаи! хаи!» — слабо, но отчетливо донесло эхо, замирая затем в отдалении.

— Он отвечает, — проговорила Катафа, — но он слишком далеко, он не может прийти сюда.

На южном берегу Таори была небольшая рощица, где, как говорила колдунья Джуан, жили духи. Стоило там только что–нибудь крикнуть и уже можно было услышать ответ, передразнивавший кричавшего его собственным голосом. Девушка не верила, что дух Кернея отвечал Дику; быть может, юноше отвечал какой–нибудь другой дух, живший в роще, но никак не дух Кернея. Катафа знала, что меж деревьями Кернея быть не может, и говорила все это в насмешку.

Дик же знал, что это простое эхо. Он крикнул еще раз, затем умолк, признав свои попытки безнадежными.