Войдя в парадную дверь, я позвал отца по имени.

— Иди сюда, Тимбер.

Он был на улице, сидя на заднем крыльце, попивая пиво и куря сигару. Последний год жизни наложил на него видимый отпечаток. Он любил говорить мне: «Ты молод, пока чувствуешь себя таковым». Ну, думаю, смерть матери заставила отца прочувствовать каждое мгновение всех его шестидесяти трех лет. Когда я появился перед ним, он встал со своего деревянного кресла-качалки и приветствовал меня крепкими объятиями и похлопываниями по плечу.

— Привет, пап, я скучал по тебе, — сказал я, когда мы все еще обнимались.

Отстранившись немного, чтобы посмотреть на меня, он улыбнулся. Я заметил, что у него стало немного больше возрастных пятен вокруг глаз, чем было до моего отъезда. И он слегка похудел. Его руки схватили мои, это чувствовалось так, словно он пытался убедиться, что я действительно стоял здесь, рядом с ним.

 — Хочешь пива? Я могу сходить и принести для тебя из холодильника, — спросил он.

— Конечно.

Он вошел в дом, а я сел на кирпичный бордюр цветочной клумбы, располагавшейся в нескольких сантиметрах от его кресла. Оглядев двор, я мог сказать, что он, вероятно, проводил большую часть времени на улице. В задней части двора, слева, высилась постройка, что-то вроде небольшого сарая. По периметру отец поставил деревянный забор высотой чуть более ста восьмидесяти сантиметров. Двор был безупречен, несомненно, это его гордость и радость.

Когда он вернулся, то вручил мне пиво и сел. И мы сидели молча, пока пили и рассматривали двор. Я уверен, большинство скажет, что наша сдержанность по отношению друг к другу не совсем нормальна для отца и сына, которые увиделись первый раз за год. Неважно, что этот год я провел в опасной военной зоне. Но то, что мы сейчас делали, как раз то, что нужно. Я близок с отцом, но моя мама всегда была той, кто говорил за нас обоих.

Когда тишина затянулась, мой отец, наконец, посмотрел на меня и сказал:

— Рад, что ты жив, и я сожалею о своих друзьях. — Он пожал плечами. — Одна из ваших медсестер, в том немецком госпитале, рассказала мне о них.

Я склонил голову, но, в конце концов, снова посмотрел на него.

— Спасибо, мне тоже жаль. — Я был в отчаянии и не сдержал дрожь в своем голосе.

Мы посидели вместе еще немного, а потом он встал и подошел к раздвижной стеклянной двери. Прежде чем зайти он сказал:

— Если тебе что-нибудь понадобится, то не стесняйся спросить. Рад, что ты дома, сынок.

Затем он вошел в дом и отправился в постель. Я уставился на дверь и понял, как ценил наши тихие моменты. Иногда дело не в словах, которые произносятся, а просто в знании, что он есть тут рядом, когда мне действительно нужно с кем-то поговорить. Его присутствие означало для меня больше, чем любые слова. Я знал, что отец разочарован, ведь я не учился в том колледже, в котором планировал, но когда я окончил школу, то чувствовал, что моя жизнь обрела призвание. Не то чтобы я не собирался продолжить учиться, но словно все встало «на паузу», после того как я отслужил свои четыре года.

Мне была предоставлена стипендия в довольно хорошем колледже, когда я учился в школе последний год, однако, только на первые два года. Я же планировал учиться четыре, но не мог гарантировать, что добуду средства на оставшиеся два года. Моя мама понимала меня. Она знала, что это мое решение. Я хотел подстраховаться в средствах, чтобы иметь возможность получить степень бакалавра. Армия, казалось, была правильным выбором.

Я вздохнул и встал, чтобы пересесть в кресло-качалку. Откинувшись, я сделал большой глоток пива. Ощущение холодных пузырьков обожгло мое горло. Я вспомнил, что делал то же самое после своей первой командировки. Вернулся домой, туда, где я вырос, сел на заднее крыльцо с моим отцом и пил пиво. Сейчас это чувствовалось иначе.

Сменился не просто дом. Я знал, что я изменился. Последний год я проводил все ночи на посту с моими ребятами, отстреливая дерьмо и проверяя безопасность. Потом за две недели до отправки домой я потерял их.

Потерял их всех.

Качая головой и отказываясь думать об этом, я встал и нашел заначку «лекарственных средств» своего отца. У него была бутылка виски «Блек Лэйбел» (прим. пер. — известная марка скотча (шотландский виски), которую он получил на шестидесятилетие и хранил в шкафу над холодильником. Я предпочел бы более богатый вкус бурбона (прим. пер. — вид виски, который производится в США. Например, Jim Beam), но на крайний случай сойдет и это. Так я напьюсь гораздо быстрее, чем с помощью пива. Чувствуя себя немного неосмотрительным, хотя мне и было наплевать на это, я приложился к горлышку бутылки и наклонил голову назад. Эту жидкость «мягкой» уж точно не назовешь. Мне показалось, что раскаленное железо заполнило мой рот. Вкус был грубым, и я с трудом сделал свой первый глоток.

Я поставил бутылку на стойку и чувствовал, как жидкость согревает мои внутренности. Минуты тикали, и я обнаружил, что стою, глядя на электронные часы микроволновой печи. Прежде, чем осознать это, я сделал еще четыре больших глотка, и уже не мог сказать, что за цифры на циферблате: десять пятьдесят три или десять пятьдесят восемь. Ого, да я надрался быстрее, чем думал. Еще несколько минут и я улягусь прямо здесь, на полу в кухне и отключусь, так что я потащил свою задницу по коридору, покачиваясь и хватаясь за стены. Когда я очутился в гостевой спальне, то сразу плюхнулся лицом в подушку.

Я оцепенел. Миссия выполнена. Моя щетина издавала скрежещущие звуки, царапаясь о ткань наволочки. Я повернул голову в сторону, так как не мог дышать, с лицом, впечатанным в подушку. Мои глаза были плотно закрыты, и я чертовски сильно пытался позволить выпивке вырубить меня. Под закрытыми веками, я увидел разрывающиеся бомбы и шрапнель (прим. пер. — вид артиллерийского снаряда, предназначенный для поражения живой силы противника), бьющую в различные части моего тела. Я чувствовал, как мои мышцы непроизвольно дергаются. Опьянение погружало меня глубже в сон, но этого было недостаточно, чтобы забыться. Мне нужно выпить еще. И прежде чем я окончательно уснул, в голове мелькнула последняя мысль: я забыл снять мои чертовы ботинки.

Глава 2

Тимбер

2 месяца спустя

Стучась, я знал, что Слим собирался надрать мне задницу за двухминутное опоздание, но если честно, мне было плевать. Я был его самым усердным работником и знал: он никогда не уволит меня. Кроме того, кого выгоняют за то, что он опоздал на две минуты? Только вот я опаздывал на две минуты почти каждый день, с тех пор как начал здесь работать.

Спустя три недели после возвращения домой, я решил, что пора выходить в реальный мир. Я отправился на поиски работы и каждый чертов день возвращался с пустыми руками. По новостям не шутили, когда говорили об экономическом спаде и трудностях при поиске рабочих мест. Пока я был за границей, то копил каждую заработанную копейку, но я знал, что если буду продолжать пропивать свои сбережения, то должен найти работу, чтобы содержать новообретенную привычку. Однажды ночью, будучи в баре, я подслушал разговор нескольких деловых ребят о нефтегазовой сфере, куда требовались новые работники. Это было в нескольких часах к югу от Хьюстона. Я полагал, что это мог бы быть мой шанс, потому что ни хрена не находил здесь. Плюс, я был бы достаточно близко к отцу, и если бы ему понадобилась помощь, то я вполне мог быстро съездить туда-обратно. На следующее утро около полудня я покинул дом и три часа ехал в Порт О'Коннор, Техас, также известный как Ничья земля.

Компания в первую очередь качала нефть, но делала и дополнительные работы по добыче газа. Она называлась «A&S Emissions». Я пошел поговорить с человеком, который являлся тулпушером (прим. пер. — человек, который управляет процессом бурения на нефтяной вышке), а по существу был главным начальником месторождения и проводил собеседования. Когда я нашел его, он сидел с очень большим человеком, его голову украшала лысина, а любимым спортом, по-видимому, был пивной литрбол. Оказалось грузный, потный человек зовется Слим (прим. пер. — с англ. тонкий). Попробуй, разберись. Ответственным же лицом был Роджер. Они оба взглянули на меня, сказали несколько слов друг другу, и Роджер обратился ко мне:

— Ты здоровый сукин сын. Ты нанят. Начинаешь в понедельник и здесь будешь отчитываться перед Слимом.

Вот так и было. Меня совсем не спрашивали о моем предыдущем опыте работы или даже, как меня собственно зовут. Через неделю я узнал, что Роджер нанял меня из-за армейских татуировок на правой руке. Они выглядывали из-под рукава моей рубашки. Он служил двадцать лет и полагал, что любой человек, который может служить своей стране, достаточно хорош, чтобы работать на его месторождении.

Теперь, когда прошло чуть больше месяца, я прошел путь от Червя — самого последнего человека на площадке — до моториста. Я имел дело с проблемами, возникающими в области механики и обслуживания. Они узнали о том, что руки у меня растут из нужного места, когда в один неудачный день от одной из установок послышался ужасный скрежет. Несколько прокладок полетело, и я примчался и отремонтировал все прежде, чем мы потеряли огромный объем черного золота и денег. Мы стояли там, покрытые густым слоем грязи, Слим посмотрел на меня и сказал:

— Похоже, ты наш новый моторист.

Я понял, что Слим и большинство здешних парней, были немногословными людьми. Меня это устраивало, потому что я вообще не хотел разговаривать. Я просто хотел работать, от начала рабочего дня и до конца, и напиваться до бесчувствия.

В тот особенный день перед тем, как я отправился в свою очень небольшую квартиру в пятьдесят шесть квадратных метров с одной спальней (прим. пер. — считается небольшой квартирой по меркам США), Слим и Роджер подошли ко мне.