9

Поезд подошел к вокзалу. Сойдя на едва освещенный перрон, Мам стал быстро пробираться в толпе пассажиров к контролеру у выхода из вокзала. К счастью, на нем были довольно приличные рубашка и шаровары, которые не так давно прислала Дыку жена, и контролер не обратил на него внимания.

Улицы маленького уездного центра были почти безлюдны, дома наглухо закрыты, и так же, как в Ханое, а может быть и чаще, встречались голодные бродяги из дальних и ближних деревень. Они лежали под навесами крыш, сидели, прислонившись к фонарным столбам, ослабевшие, бессильно уронив голову на грудь, либо брели спотыкаясь по улицам, сами не ведая куда. На них было жутко смотреть — ожившие скелеты, с запавшими глазами. Порой кто-нибудь падал прямо на тротуар или на проезжую часть улицы и конвульсивно дергался, издавая глухие стоны, тыкаясь головой в землю, царапая ее руками, словно желая зарыться в нее… Мам шел сквозь этот ад, стиснув зубы, сжав кулаки, налитые свинцовой тяжестью.

Как странно выглядит дорога к переправе Тюой! Может быть, он спутал и пошел по другой дороге? Мам шел быстро, окидывая взглядом поля по обеим сторонам дороги. То ему казалось, что этот путь хорошо ему знаком, а то в душу снова закрадывалось сомнение. Вот уже час, как он вышел из Хайзыонга. Дорога чем дальше, тем становилась все пустыннее. Если он идет верно, то сейчас должна показаться высокая хурма, которая росла у входа в село Зиен. Впереди послышались голоса. Мам прибавил шагу и вскоре в тусклом свете луны рассмотрел двух мужчин, которые шли, перебрасываясь короткими фразами. Один из них опирался на палку и нес на плече две туго набитые сумки, у второго болтались на коромысле ящик и узел.

— Если так будет дальше, все перемрут! — услышал Мам.

Он пошел быстрее. Услышав шаги позади себя, путники остановились. Тот, что нес сумки, обернулся, посмотрел на Мама и постучал палкой по дороге.

— Я так выйду к переправе Тюой? — спросил Мам.

— Выйдете, — ответил человек с палкой, не спуская глаз с Мама. — А куда путь держите?

— К реке.

— Поздно. Небось лодочник уж вернулся в село.

— А мне к причалу Гом, — соврал Мам.

— Э! Тогда к утру дойдете.

Дальше они пошли вместе.

— Это не храм ли Зием? — спросил Мам, вглядываясь в темноту.

— А что же еще!

— Вот тебе на, когда же мы хурму прошли?

— Какая там хурма! Вы разве не видели, что тут творили японцы, когда ставили свои зенитные орудия? Ни одного дерева не оставили.

— Ах вот оно что!.. То-то я смотрю, дорога вроде совсем незнакомая, никак не могу узнать.

Спутник с ящиком вздохнул:

— О небо! Неспокойно что-то у меня на душе. Застану ли я в живых отца, жену и детей!

Говорил он тихо и печально.

— Все села точно вымерли, — пробормотал мужчина с палкой. — Собачьего лая и то не слыхать!

Маму вдруг стало страшно. И кусты бамбука, и дома, и сады, мимо которых они шли, стояли в ночи темные, безмолвные, точно вымерли. Может быть, и у него не осталось никого на свете!

— Прощайте, мне сюда, — проговорил мужчина с ящиком. — Все беспокоюсь, как там мои. Уж не случилось ли чего…

Он вздохнул, точно простонал, и, свернув на тропинку, вскоре исчез в ночной мгле.

— Ты небось тоже солдат? Бежал? — обернулся к Маму спутник. — С какого поста путь держишь?

— Я… Из Йенбая.

— Да ну! Неужто так далеко?

— А ты?

— Мы стояли в поселке Ко. Ну как там в Йенбае? Наверное, все разбежались. Много у вас там партизан из Вьетминя? У нас полно. Они захватили пост в Нянаме, дошли до самого моста Зябай, в Тхайнгуене! Шли со знаменами!

— У нас то же самое… А тот, он что, тоже вместе с тобой бежал?

— Нет, встретились в Хайзыонге, оказалось, нам по пути, только и всего. Всю дорогу так стонал, что всю душу вымотал.

— А мне жаль парня.

— Жаль-то, конечно, жаль. Да теперь у всех беда. Видишь эти сумки? Рис. Мы с ребятами разбили замок склада, и кто сколько мог, столько и унес… Несу и не знаю, будет ли кому есть его!

Теперь они шли молча, слышно было только, как стучит по дороге палка солдата.

— Какие они, партизаны Вьетминя?

— Да разве мы их видели! Слышали, стреляют метко. У нас командиром был сержант Лям, раньше служил в Динька, так вот он рассказывал: в прошлом году, еще при французах, легионеры заставили наших участвовать в их облавах. Ну и на перевале Мога нарвались на засаду бойцов из Армии Освобождения. Поднялась стрельба, лейтенанта сняли в первую очередь, а потом как пошли косить! Но вот что замечено: они все только французов били, наших не трогали. «Уходите!» — кричат. А на рынке Тханг рассказывали, что в Нянаме партизаны взломали склады с рисом и все роздали народу. Люди за ними елыми сецлами идут. А в ваших местах ничего не слышно?

— Откуда мне знать.

— Теперь, говорят, всюду есть организации Вьетминя.

— А что, может, и правда.

— Разве в Пророчествах не сказано: «Когда из каждого десятка умрут семеро, придет король-избавитель». Вот и настало это время.

— Да какой же Вьетминь король-избавитель!

— Как знать… Смотри!

Оба одновременно увидели какую-то темную массу на дороге. Солдат издал не то вздох, не то стон и пошел к трупу. Мам тоже приблизился и опустился на корточки. На земле лежала мать с ребенком. В тусклом свете луны черты лица женщины расплылись, смазались, чернел лишь рот да глазные впадины. Волосы женщины рассыпались по земле. Широко раскрытые остекленевшие глаза слепо уставились в небо. Исхудавшей рукой женщина прижимала к себе ребенка — скелетик, обтянутый кожей. Под кожей четко вырисовывалась грудная клетка — позвоночник, от которого веером расходились ребра. Голова ребенка отвалилась в сторону, видно, тоненькая шейка не держала ее, и прильнула к иссохшей материнской груди.

Мам дотронулся рукой до лица женщины, потом коснулся ребенка, точно сомневаясь, не теплится ли здесь еще жизнь. Но рука ощутила свинцовый холод смерти.

По небу плыли тяжелые тучи, и лунный свет как бы мерцал в вышине. Может быть, поэтому, заглянув в глаза женщины, Мам вздрогнул: ему показалось, что они ожили и задвигались…

В конце поля дорога свернула на дамбу. Вот и встретился он со своим Лыонгом. Вот теперь он дома! Но Мам не показал и виду, что обрадовался, и все так же молча шагал по высокой дамбе рядом со своим случайным спутником, прислушиваясь к свисту ветра и знакомому плеску реки.

— Ну вот и переправа Тюой. Тебе лучше свернуть на эту тропку, здесь удобней идти.

Солдат остановился, указывая Маму путь.

— А может, зайдешь ко мне переночевать, — предложил он. — Здесь недалеко, если напрямик, всего километра два будет. Правда, пойдем ко мне, завтра сварим рису, позавтракаешь и пойдешь к своим. Ведь до Гома еще порядком. И я слышал, грабителей там, что саранчи, могут и пристукнуть на дороге.

— Да нет, я пойду. Тоже хочется поскорее узнать, как там мать, брат, сестренка…

— Тогда возьми эту палку, легче будет идти.

— Благодарю. Желаю найти всех живыми и здоровыми!

Мам стоял на берегу, держа в руке палку, и не отрываясь смотрел на облитую бледным лунным светом реку. Вот и знакомая переправа! Но что это? Почему здесь все разрушено? Раньше вон там был сад тетушки Дыть, а здесь, где он сейчас стоит, была соломенная лачуга. В ней тетушка поила чаем и продавала бананы всем переправлявшимся на ту сторону реки. А теперь не осталось ничего, кроме земляного фундамента, заросшего высокой травой.

Мам шел через разрушенный поселок. Куда исчезли тысячи банановых деревьев? На месте садов остались лишь несколько жалких ободранных стволов. Видно, люди вырыли из земли все, что только можно было есть, чтобы не умереть с голоду!.. Заметив в одном месте сквозь листву деревьев деревянный дом, Мам направился к нему. Это был единственный уцелевший дом, но когда Мам приблизился к нему, то увидел, что крыша его обвалилась, точно раздавленная ударом кулака, и почти все арековые пальмы во дворе сломаны. Мам стоял посреди двора, с недоумением оглядываясь вокруг. Странно, почему этот высохший водоем расположен так близко к дому, а вот еще один, и еще… Да ведь это воронки от бомб!

Возвратившись на старое место, Мам остановился у самой воды и стал смотреть на противоположный берег. Вот он, Лыонг, плещется у его ног. За спиной шелестели под порывами ветра листья на искалеченных пальмах. Разве таким представлялось ему возвращение домой! Ладно, надо как-то переправляться через реку.

Мам разделся, связал одежду в узел и, подняв его высоко над головой, вошел в воду.