Высокая, гибкая женщина дрогнула и пламя, наконец-то пробившись, охватило ее целиком. В ушах северянина потом еще долго звучал протяжный, звериный крик жрицы, полный боли и раскаянья.

Молодой туранец лежал неподвижно, точно неживой. Перестал так же биться и сучить ногами Джафай-ирр, лицо его вытянулось и на губах выступила пена.

На ногах остался стоять один киммериец.

Пространство вокруг него, вылизанное огнем, было покрыто жирной черной копотью и серым пепельным налетом. Ни осталось ничего, кроме обугленных тел.

Боги света, вопреки утверждениям Шанкары, свершили свое правосудие.

Варвар устало опустился на пол, дав отдых своему обессиленному телу. Он не видел, как через некоторое время у стены зашевелился Рахмат, как он, стоя на карачках, отплевывается и счищает с лица сажу.

Молодой туранец, тряся головой, точно старый козел, в недоумении огляделся по сторонам. Его воспоминания оборвались в тот самый миг, как Черная жрица взмахнула рукой, посылая в него заряд магической энергии.

Красавицы в алом одеянии поблизости не наблюдалось. По всей видимости, им все-таки удалось прикончить мерзкую колдунью и разогнать всех ее приспешников. По крайней мере, один лишь варвар восседал на разбитых мраморных ступенях, рядом с окровавленным алтарем, на котором предавался разнузданной страсти с ожившей каменной девой, неподвижный, словно тоже стал изваянием.

— Гури! — внезапно вспомнил туранец и глотнул воздух, ловя его обескровленными губами. Он искал и не находил в себе достаточно сил, чтобы сдвинуться с места и подойти к телу мертвой девушки.

Подволакивая, ушибленную во время падения, ногу, туранец направился к своему приятелю, застывшему в горестном молчании. Плюхнувшись рядом с ним на каменный пол, он громко прочистил горло, давая знать киммерийцу, что он, Рахмат, жив и что северянин не единственный, кто выжил в страшном столкновении сил добра и зла.

— Клянусь Эрликом, толстокожий северянин, неплохой выдался денечек! Смерть собрала отличный урожай!

Конан, оторвавшись от тягостных раздумий, взглянул на туранца глазами пустыми и бессмысленными.

Прошло много долгих минут, прежде чем он понял, кто именно находится рядом с ним.

— Пронырливый лис! — северянин впервые улыбнулся, вымученно и натянуто — Я рад, что ты выжил, тощая ослиная задница!

Позабыв про свои ноющие раны, приятели принялись похлопывать друг друга по плечам.

— Преисподняя Сета! — хрипел Рахмат, сплевывая кровавые сгустки с разбитых губ — Все эти лысые уроды поджарились, точно цыплята. Фу, а вонища какая! — он демонстративно зажал нос грязными пальцами — Давай убираться отсюда куда подальше. Конан, мне признаться это местечко оставило мало приятных воспоминаний. Заберем тело девочки и..

Конан вздохнул. Княжну Гури, хоть и мертвую, нельзя было оставлять на пожарище, в развалинах древнего храма. Спасти ее они не смогли, но достойно похоронить были просто обязаны.

Лицо киммерийца вновь превратилось в горестную маску.

Рахмат, между тем, украдкой стер с руки липкую зеленую слизь. В суете страшных событий он совсем позабыл о своих ранах, а напрасно. Вероятно, зараза, занесенная острыми когтями Рамасанты, наконец-то перестала сдерживаться. Теперь и только теперь, когда им не угрожала немедленная смерть от рук бесноватой жрицы, Рахмат мог начинать беспокоиться всерьез.

— Смотри-ка, Конан, жемчужина магараджей по-прежнему цела и невредима. Теперь мы сможем вернуться в Вейнджан за обещанной наградой. Хоть ты, киммериец, не останешься в накладе. Я думаю, раджасса будет рада вновь увидеть тебя, прохвост синеглазый. Столько смертей из-за какой-то красивой безделушки. — туранец помрачнел и поморщился. На его ранах вновь выступила зеленая жидкость. К тому же она ужасно воняла. — Возможно — Рахмат старался бодриться — я даже сумею протянуть достаточно долго для того, чтобы вместе с тобой вернуться в Вейнджан. Душа моя спокойна — за учителя я отомстил и ведьма мертва… Жаль только девчонку — она затронула мое сердце, не знаю, смогу ли я, когда-нибудь, забыть её улыбку, смех, её неистовый танец..

Туранец обреченно взмахнул рукой, сгоняя с губ, обычную для себя циничную усмешку и Кона понял, что смерть юной девушки потрясла аграпурца, куда сильней, чем все прочие беды, выпавшие на их долю.

Конан, пнул ногой большой кусок мрамора и покосился на убитого горем, Рахмата, вертевшего в руках обруч с черным камнем на самом длинном луче.

— Корона цела. Этой проклятой штуковине ничего не поделалось, но Гури прирезала бесноватая жрица своим серебристым ножичком. Отважная была девчонка, даром, что изнеженная аристократка, тверже иного мужика будет. Зря я послушал дайома, может, спасли бы малышку.

— О чем это ты, Конан? — насторожился туранец, подозревая очередную гадость.

— Видишь? — киммериец показал Рахмату на свои поджившие, а затем на его, воспаленные, ссадины — Рамасанти, помнишь, женщина-воин, что сражалась со мной по приказу дайома? Все было заранее продумано. Она специально отравила меня, да и тебя зацепила, словно бы случайно. Противоядие от страшной заразы знает только жрец Асуры.

— Ну и что? — туранец слегка оживился при мысли о том, что болезнь его, оказывается, излечима — Если мы не умерли раньше, то я надеюсь дожить до того момента, как он даст нам его, раз обещал.

— Девчонка умерла, забыл? — Конана слегка раздражала тупость приятеля — Вайомидис поведал мне почти обо всем, что здесь случилось, но он говорил, что обратно мы должны вернуться вместе с Гури, а она, как тебе известно, мертва. Верховному дайому нужна наследница престола, живая и здоровая, а не только цацка с черной жемжужиной.

Конан ненадолго замолчал, а затем заговорил вновь и Рахмат слушал его очень внимательно.

— Жрец показывал мне, во что превратился человек, заразившийся этой опасной гадостью. Лучше бы я этого никогда не видел.

— А может быть, Гури все еще жива? — осторожно предположил Рахмат — Случаются же в жизни чудеса!

— Только не в этом случае — угрюмо ответил киммериец — Никто не может жить без сердца!

Медленно поднявшись, северянин, усталый, как после седьмицы тяжелого труда, побрел по зале, склоняясь над каждым обугленным трупом.

— Где-то здесь — бормотал он — Я точно знаю, я видел.

Рахмат, подумавший было, что от всех треволнений долгого дня, Конан спятил, был приятно удивлен, когда тот извлек из под одного мертвого файнага чистый, сверкающий клинок своего меча. Затем киммериец отыскал одежду, подходящую ему по росту и сноровисто принялся одеваться, здраво рассудив, что тащиться по джунглям, в чем мать родила, крайне неудобно.

— Не знаю, что там задумал этот старец — ворчливо бурчал он — но я вернусь в Вейнджан и перережу ему глотку, если он не захочет дать нам противоядие.

Рахмат встал рядом с ним.

— Мы пойдем вместе, друг!

— Нужно похоронить девочку — печально проговорил киммериец, вглядываясь в прекрасное, юное лицо Гури. — Клянусь Кромом, если бы не эта рана на груди! Она, словно бы уснула! Нергал побери мерзкую бабу и ее смрадную богиню!

— Что именно сказал тебе Вайомидис? — поинтересовался Рахмат — Вы с ним долго секретничали, пока мы с Ади-Бассом обходили городские кабаки.

— Ничего — неохотно ответил варвар, досадуя на себя за то, что совсем упустил из виду кое-что из речей служителя Асуры. Тогда они показались ему полным бредом, но теперь… — Он сказал, что если Гурии все-таки умрет, то еще до захода солнца я пойму, что нужно сделать… Раньше я думал, что мы должны похоронить ее до вечера, но теперь…

Лоб северянина прорезали глубокие морщины. Он о чем-то лихорадочно размышлял, что-то бормотал и Рахмат снова встревожился. Возможно, проклятая Сигтона, забрала у киммерийца не только мужское семя, но и часть мозгов, которых, то твердому убеждению туранца, у варваров итак было немного.

— Камень! — ликуя воскликнул Конан, хлопая себя по лбу — Конечно же! Как я мог забыть о жемчужине!

— Забыть? — глаза туранца опасно сузились, и он слегка отупил назад, держась подальше от спятившего, как ему подумалось, приятеля — Мы только и делали, что говорили об этом проклятом камне.

— Ты сам мне рассказывал. Помнишь — возбужденно говорил северянин — О свойствах жемчужины. Она особенная, говорил ты, может сделать человека богатым и счастливым, вернуть ему здоровье и… Вспомни, Рахмат, вспомни наш ночной разговор, там, еще в туранских степях!

— Жизнь? — тихо прошептал туранец — Конан, ты и в самом деле думаешь, что подобное возможно? Очнись, глупец — из глаз Рахмата брызгнули злые слезы. Он страдал и не скрывал этого — Она вырезала у нее сердце, Конан и выдавила из него кровь, всю, до последней капли!

— Мы должны попробовать — в голосе варвара звучала решимость.

Он выхватил из рук Рахмата проклятое украшение и, оглянувшись, жахнул его о камень. Прекрасный обруч треснул и большая жемчужина упала в пыль, ему под ноги.

Не теряя времени, северянин взглянул на небо, кусочек которого виднелся в огромной дыре обвалившегося купола. Солнце уходило на запад, даря миру последние отблески своего света. От черных туч, поглотивших его во время колдовского обряда, не осталось и следа.

— Мы успеем — пробормотал северянин, хотя решимости в его голосе поубавилось.

Он положил невесомое тело девушки на окровавленный алтарь и с содроганием взглянул на ее грудь. Серебряное платье было разорвано, и кровь запеклась на месте ужасной раны.

— Конан, опомнись — словно издалека донесся до него голос туранца, но северянин решительно положил жемчужину прямо в кровавое месиво на груди у девушки.

И ничего не произошло. Не грянул гром, не померкло солнце и Гури, по-прежнему оставалась холодной и неподвижной.

Ее безжизненное лицо не порозовело и рана, на груди девушки, не исчезла.