19

После отъезда Ягодникова отсутствие его стало неожиданно заметным. О чем бы ни говорили в долгие вечера, неизменно вспоминали его. Когда-нибудь и им предстоит круто изменить жизнь, и это неизбежно. Когда-нибудь! И все же думали не о себе, а о Степане. Не превратился ли он в одного из тех, кто, получив пенсию, словно отгораживается от жизни покоем, или, бывает и так: вдруг превращается в поборника личных благ, заразившись страстью стяжательства! И, хотя Астахов видел, с каким тяжелым настроением Степан покидал север (это казалось естественным), он был склонен думать, что нет, Степан не отгородится. Полгода, год отдыха, и он найдет работу, которая хотя бы до какой-то степени заменит ему авиацию или, во всяком случае, даст ему возможность чувствовать себя не посторонним среди людей.

Письмо от Степана пришло быстро. В нем не было намека на разочарование, но будущее казалось Ягодникову туманным. Но он писал, что у него хорошая семья, а это одно уже очень много значит. Как ни странно, но, убедившись, что жизнь Степана в общем-то устроена, все успокоились и вспоминали о нем с легким чувством.

Несколько дней много летали. Летчики забывали, что это учение. Северное ночное небо гудело, и, когда наступала кратковременная тишина, никто не знал, когда она вновь оборвется шумом взлетающих истребителей. Летали на перехват учебных целей. «Противник» появлялся внезапно и в неожиданных местах. Спали урывками, больше сидели в кабинах в готовности к взлету. В перерывах между вылетами — в дежурном домике. Воспоминания, шутки, смех. Отдых. Минутные разрядки. С появлением сигнала очередные летчики, техники бежали к самолетам. Остальные были готовы в свою очередь принять сигнал и взлететь, чтобы преградить путь «противнику» — учебной цели. В минуты отдыха, как всегда, Семенов не умолкал, рассказывая о каком-то знакомом летчике:

— Сорок шесть лет. Почтенный возраст для истребителя. Рефлексы уже не те. Ему предлагали уйти с летной работы, но он злился и грубо отвечал: еще полетаю пяток лет. И все же пришел день, когда врачи ему категорически сказали: хватит. Это было в первый год после войны. Для примера ему привели слова одного трагика: «надо уметь уйти из искусства раньше, чем искусство покинет тебя». Лучше вовремя и по-хорошему. Это он понял наконец, но не понял другого: взлетая, не думай, что это твой последний полет. Такие вещи не планируют. Перед вылетом он был заметно возбужден и говорил: последний раз. Выполнив задание, он заходил на посадку, забыв выпустить тормозные щитки. Руководитель полетов по радио напомнил ему об этом. Щитки тут же вышли, но расчет оказался с перелетом. Команду уйти на второй заход он не выполнил и приземлился на середину полосы. Резкое торможение, разворот на грунт… сбил несколько флажков, сломал винт и перевернулся на спину. Полный капот. Минут пятнадцать он висел на ремнях, прижатый между кабиной и землей. Когда его вытащили, он походил вокруг самолета, потом присел, закурил. «Первый раз в жизни сломал самолет», — проговорил он с кислым видом. Командир дивизии, прибывший на место аварии, добавил: «И последний». Сейчас работает заместителем директора мебельной фабрики. Сильный мужик. Кулак вот с этот стол. С пацанами делает авиамодели и выходные дни проводит с ними за городом. Закономерно. Говорят старость — второе детство. Астахов глянул на часы:

— Через десять минут взойдет солнце. К нашему счастью, облаков нет. Советую посмотреть.

Все, кто был на земле, пристально всматривались в этот предвесенний день в покрасневший восток. Кончалась полярная ночь. Впервые за долгое отсутствие на несколько минут покажется кроваво-красный диск светила, возвещая наступление полярного дня. Тишина. Мягкий сумеречный свет похож на раннее предрассветное утро. Сопки прикрыты легкой морозной дымкой. Земля еще спит, но снег уже улавливает лучи скрытого солнца и блестит. Как долго тебя не было, солнце! Еще холодное, пока бессильное в борьбе с ледяным царством, ты светишь, и твой свет согревает сердце человека и все живое, что существует в этой холодной стране. Вот почему твой приход, солнце, ненцы отмечают как радостный праздник. Еще месяц, и сотни тысяч птиц устремятся сюда откуда-то с юга. Они преодолеют тысячи километров над сушей и над холодными водами северных морей, опустятся здесь, на ледяных просторах, и будут терпеливо ожидать, пока окончательно не обнажится тундра и не наступит полярный день, и ты, солнце, не покинешь эту землю ни на минуту.

Почему птицы так любят летний север? Что они находят на вечно мерзлой земле приятного для себя? Их сотни тысяч, и чувствуют они себя здесь превосходно. Им не страшна пурга, снежные заносы. Откроется тундра, и начнут появляться птенцы. Не потому ли они так быстро растут, оперяются, что ты, солнце, двадцать четыре часа в сутки покрываешь их своим светом?! Коротко северное лето, но оно полно жизни, деятельной, неутомимой… Горит восток! Забудь на минуту, что это солнце, и ты представишь громадное зарево пожара. Огненные языки лижут горизонт, разрастаются и вот-вот подпалят все небо.

Могучий шар медленно и торжественно всплыл над горизонтом. Сопки мигом порозовели, снег заискрился, загорелись окна домиков, стеклянные фонари кабин самолетов. Однообразно белые крылья покрылись нежными красками. Не торопись уходить, солнце! С тобой возвращается жизнь! Без тебя опять унылое, тяжелое однообразие…

Огненный шар проскользнул над горизонтом и скрылся. Исчезли краски, потускнело небо; вспыхнувшая земля потонула во мраке и опять мерзлота, помутневший снег и мрачный воздух. Но ты было, солнце, и с этого дня тебе всегда будут готовить встречу: здравствуй, солнце! Ты победишь!..

Когда восток погас, Астахов все еще смотрел туда, где только что был свет. Ему захотелось взлететь и с высоты еще раз проводить солнце. Кто сейчас в воздухе, еще видит его. В небе тишина. Самолеты не торопились домой. Незабываемые минуты. Отступила полярная ночь. Первая в жизни Астахова на севере… По сигналу Астахов взлетел, чтобы атаковать последнюю цель на этих учениях… Высоко в небе бомбардировщик. Разноцветные аэронавигационные огни на крыльях, хвостовом оперении подчеркивают его величавый профиль в темном небе. Они вспыхивают, когда скрываться уже нет смысла: истребитель обнаружил его и атаковал… С громадной скоростью плывет бомбардировщик в бесконечном просторе, и его огни напоминают Николаю огни парохода на Волге в темную августовскую ночь. После атаки Астахов развернул истребитель в сторону своего аэродрома. Контрольная цель продолжала полет в глубь страны…

…На разборе учений полковник Ботов отметил успешные действия истребителей. Отличились Орлов и Семенов, летавшие на полный радиус действия своих истребителей с посадкой на другом аэродроме, при этом были «уничтожены» две контрольные цели.

В словах и оценке полковника звучала уверенность, что арктическое небо на этом участке истребителями освоено. Летчики были возбуждены, довольны. Такую же оценку получил и технический состав: самолеты летали безотказно.

Несколько дней прошли в спокойной обстановке. Погода установилась хорошая. Небо чистое. Ветер слабый. Сильные морозы. Не часто балует Арктика такой тихой погодой. День прибавлялся. Солнце, с каждым днем поднимаясь выше, все дольше задерживалось над этим суровым краем. Летчики использовали каждый свободный час для прогулок на лыжах. На ослепительно белом фоне тундры сотни темных движущихся пятен. Лыжники в защитных очках: солнце и снег радовали сердце, но портили глаза. В эти дни, казалось, ничто не может огорчить людей, но неприятность была рядом…

Вернувшийся с последнего полета Семенов сообщил технику самолета Коновалову, что в двигателе он слышал посторонний металлический стук. Двигатель осмотрели, опробовали, но дефекта не нашли. Инженер Половинкин дважды запускал его, испытывая на различных режимах работы. Двигатель казался здоровым.

— Слетает еще раз над аэродромом.

Техник неуверенно возражал:

— Самолет в воздух пускать нельзя. Двигатель нужно заменить.

— Почему?

Техник раздумывал. Действительно, почему? На земле двигатель на проверке наработал около часа и ничего, что вызвало бы сомнение, но Коновалов знал, что по инструкции положено, если летчик сообщает о каких-то — даже предположительно — неполадках в работе машины, а неисправности не обнаружено, двигатель должен быть снят и отправлен в мастерские для более тщательного осмотра. Может быть, дефект где-то притаился и на земле ничем не выдает себя, но в воздухе, в иных условиях, он может стать опасной угрозой для летчика. Коновалов молчал. Половинкин сам ответил на свой вопрос:

— Если менять двигатель только потому, что этого захотел летчик, у нас двигателей не хватит. После облета видно будет.

— Товарищ старший инженер, Семенов не молодой летчик, он зря не скажет.

Инженер нахмурился.

— Приготовьте самолет к облету. Я двигатели лучше знаю, чем вы себя!

— Слушаюсь!

Об этом разговоре больше никто не знал. Не знал и Семенов, готовясь к вылету в первый летный день после учений. Молодой техник мог не обнаружить неисправность, но мысль, что двигатель проверял сам инженер, успокаивала.

После взлета Семенов только набрал высоту, как вдруг двигатель внезапно умолк и истребитель, лишенный тяги, круто пошел вниз. Сохраняя скорость полета, так нужную сейчас для безопасной посадки, Семенов развернул истребитель на аэродром, на посадочном курсе выпустил шасси и приземлил самолет в начале спасательной полосы. Внешне он казался спокойным, но когда пытался записать в рабочую тетрадь техника о вынужденной посадке, пальцы руки с трудом удерживали карандаш…