— Ты не одна. Неужели не видишь, не понимаешь?

— И вижу, и понимаю. Дружбы у нас не получилось, Федя. Успокоимся оба. Я буду ждать ваших писем. Обещай писать чаще.

Ребята не могут понять, почему с ними не едет тетя Таня и почему она плачет, обнимая их. Она может обнимать их когда угодно и сколько угодно, ведь им тоже этого хочется!

Федор был молчалив, и это молчание ему удавалось с трудом.

— Тетя Таня! Приезжайте, будем ждать.

— Я обязательно приеду… До свидания, мои маленькие друзья.

Она улыбнулась и впервые в этот день не отводила откровенного взгляда от Федора.

— До свидания, Федя!

— До свидания, Таня!

Еще минута. Он широко улыбнулся, слегка встряхнул руку Тани, и это был тот миг, когда для обоих все стало понятно, проще, откровеннее, и этот миг как бы вдохнул в них веру в будущее…

— Когда бы ни было, в любой час, в любую минуту, есть человек, нет, человеки, которые…

— Я знаю Федя… Не забуду.

Скрылся перрон. Замелькали столбы, огни. Маленький Гриша уткнулся носом в стекло и всхлипнул, все еще махая рукой. Старший сосредоточенно смотрел в ночь за окном. Федор курил…

Прошло уже сколько месяцев, а покоя нет. Он писал Тане о том, о чем не мог говорить раньше. Она отвечала ему сдержанно, когда речь шла о нем, и с отчаянной любовью, когда обращалась к детям. Она писала, что хочет видеть их и что это несправедливо не видеть тех, кто вернул ее к жизни, кто был с ней в самые тяжелые минуты и кого она полюбила…

Федор понимал ее. Жить без его детей Тане трудно, ей хочется быть с ними, но в то же время она знает, что он любит ее, и должна решить, будет ли она с ним. Тогда что же делать? И Федор решился на крайность. На его последнее письмо ответа долго нет. Откровенное письмо. Он не перечитывал его, когда отправлял, но хорошо помнит, что в нем сказал: он писал о своей любви. Она знает его. Он далеко не молод, и в его чувство она может поверить. Кажется, он писал еще: если она не решится приехать к нему, он приедет сам. Федор не делал упора на детей, это было бы не честно. Он не мог сказать определенно, но что-то подсказывало, что Таня не безразлично относится и к нему. Если бы не было этого «что-то», он не был бы так решителен в своих признаниях.

Ответа нет. Может быть, она много дней в рейсе? Или заболела? А может быть… Никаких «может быть»! Ее-то он хорошо знает. На полпути она не остановится. Дети хранят открытки и письма с рисунками к ним и не забывают. Иногда у него проскальзывает ревнивое чувство, тогда он беспощадно ругает себя. Говорят — дети легко привыкают к новым обстоятельствам и легко забывают свои привязанности, особенно в разлуке. Оказывается, не всегда так. Двух месяцев, проведенных с Таней, было достаточно, чтобы его ребята до сих пор помнили и ждали, именно ждали ее. Он не говорил им, что «мама Таня» (так дети стали звать ее) приедет, но не говорил, что и не приедет.

Детский сад, маленькие друзья, вагон игрушек и большая привязанность к нему, к их новому отцу, не выветрили из памяти и из сердца грустную, ласковую женщину, женщину-мать.

Недавно вечером они сидели за столом, играя в новую китайскую игру. Увлекшись, Гриша напустил в штанишки. Лужица растеклась по полу. Брат щелкнул его по носу. Гриша сквозь слезы оправдывался: «Это я вспотел». На эту уловку брат сообразительно ответил: «Тогда почему по вспотелому ходишь?» Гриша еще громче заголосил, дуясь на брата, а заодно и на отца: «Вот приедет мама Таня, она вам задаст…» Федора больно кольнули слова ребенка. Он поторопился успокоить Гришу, и игра возобновилась.

Если еще несколько дней не будет письма, он пошлет телеграмму. Это не минутное решение. Он будет бороться за свою любовь.

Перерыв в летной работе оказался настолько значительным, что Тане по существу нужно было начинать почти все сначала в качестве второго летчика на транспортном самолете. Сначала ей предлагали диспетчерскую службу в порту. Она отказалась. Шамин помог ей вновь занять место второго пилота в своем экипаже.

И опять та же трасса, привычные лица пассажиров и долгие часы пребывания в воздухе. Теперь торопиться некуда. Она упросила тетку, которая воспитывала ее с детства, приехать к ней и жить вместе. Больше у нее никого не было. Отец умер в годы войны в эвакуации. Матери не помнит. Всю жизнь тетя заменяла ей мать. Старенькая, седая женщина понимала состояние Тани и как могла создавала в квартире обстановку, которая уводила Таню от мрачных мыслей в первые месяцы после смерти мужа. Осторожно, с мягкой настойчивостью, она говорила Тане, что пора бросать летать и найти специальность более прочную. Летать — не женское дело. Еще год-два, и все равно придется бросить, а годы уходят, и жизнь уходит. Таня понимала логичность ее рассуждений, но своего решения не меняла. Шамин по-прежнему оставался для нее хорошим, прекрасно понимающим ее другом. Они иногда вспоминали прошлые вечера, когда был жив Дмитрий и когда все были вместе, но теперь эти воспоминания не отзывались острой болью, только чувство одиночества держится прочно. Федор… Нет, дружбы с ним не получилось. Она это инстинктивно поняла на второй месяц пребывания Федора с детьми в ее доме. Тогда она думала, что бросит все, только бы эти двое мальчишек были с ней. Если бы они имели мать или были бы меньше привязаны к ней, за два месяца ни на минуту не расстававшейся с ними, может быть, было бы легче и не было бы такой отчаянной любви к маленьким существам, потерявшим отца и мать.

Таня не знала, насколько может быть велика любовь матери к собственным детям, но ее любовь к мальчикам Федора пробудила в ней такое чувство материнства, с которым она справиться не могла и не хотела. Она написала об этом Федору и ничего не требовала, просто писала, и ей было легче от этого. Федор любит ее, она это знает. Прямой, откровенный и честный человек — она всегда его знала таким — требовал простоты и ясности в отношениях. Его письмо… Она думает о нем все чаще и помнит каждую строчку… «Я не любил и не страдал раньше. Жизнь моя была всегда заполнена осмысленными делами (в этом месте Таня невольно улыбалась: разве любовь не осмысленное дело?). Живя, я улыбаюсь! Мне хочется видеть такие улыбки на всех лицах и на твоем лице, милая Таня! Приказать себе не любить тебя — не могу. Говорить, как мои пацаны ждут тебя, будет похоже на что-то обидное, к чему я прибегаю, чтобы поторопить тебя. Будем откровенны: из меня получится хороший муж, а плохой женой и матерью ты быть не можешь. Говорю о своей любви потому, что сердце подсказывает: это — настоящее. Может быть, сейчас ты уже понимаешь это сама и если так, то приезжай! Нашему маленькому колхозу недостает хозяйки».

Еще не было сказано ни одного слова, не написано ни одной строчки, а она знала, что Федор любит ее, и верила в эту любовь. Было хорошо на сердце от сознания, что ты не одна, что есть человек, готовый протянуть руку, и этот человек способен на любовь, о которой может только мечтать женщина. Если бы не дети, которые стали частью ее самой, может быть, у нее и не проснулось бы ответное чувство к нему, к Федору. Он усыновил детей своего друга, и этот поступок взволновал ее и заставил смотреть на Федора совсем другими глазами. В тяжелые для нее два месяца после смерти Дмитрия, она отобрала у него мальчиков и была ему бесконечно благодарна за его молчаливое согласие, за то, что он не мешал этому сближению и молча, со снисходительной улыбкой предоставил ей право делать с ними все, что угодно. Найдет ли она в себе силы быть не только матерью? Все ли будет ясно и просто в их отношениях? С Федором невозможно быть не откровенной, но ведь и с ней тоже! Много дней она молчит, не отвечает. Несколько месяцев после их встречи ничего не меняли и только чувство стало острее и близилась развязка. Иногда она испытывала недовольство собой. Разве она не любит этого сильного человека? Разве уже решение не принято? Тогда почему кривишь душой? Ищешь оправданий, пытаешься бороться с собой, когда борьба, по существу, закончена? Эгоистически принимаешь любовь Федора, а сама ничем не отвечаешь на большое чувство. Иногда она вспоминала Астахова — свою первую девичью любовь, и тогда появлялись сомнения, неясные, неопределенные, и жизнь казалась сложной, и трудно было ей в такие дни приходить к какому бы то ни было решению…

…Экипаж Шамина получил серьезное задание: полет за границу с ценным грузом. Командировка длилась неделю. Таня знала страну, куда они летели, и знала аэродром, где производили посадку. В конце войны она была здесь с Дмитрием. Тогда на маленьких ПО-2 они летали, выполняя задания наземного командования. Она с воздуха узнавала эту землю. Когда-то здесь все было изрыто снарядами, бомбами и земля была прикрыта дымом пожарищ. И парковые леса выглядели тогда тревожными, зловещими: в них маскировался враг, обстреливая шквальным огнем небо. Кажется, совсем недавно это было. Здесь, с этого аэродрома, увезли тяжело раненого Фомина в Москву. Это была последняя встреча в последний военный год. Нет, эту землю сейчас узнать трудно. Выросли хутора, поселки, трубы заводов, и лесные массивы не пугали, а манили свежей и новой зеленью. Город чистый, уютный, с множеством остроконечных крыш, и ни одного разрушенного дома. Убрали, подчистили, построили новые. Ей хотелось видеть людей, походить по городу, но такой возможности не было. И все же, когда возвращались и пересекли границу, она поняла: легкое тревожное чувство не покидало ее, когда они были над соседней страной. Оно исчезло, когда под самолетом показались поля родной земли. Это чувство напоминало войну…

В первый же день после возвращения в родной город Таня пришла к давно созревавшему в ней решению, и этот день был для нее совершенно новым днем. Все то, что казалось ей противоречивым, мучившим сомнениями, стало вдруг ясным, определенным: она должна ехать к Федору. Тетя не удивилась ее поспешным сборам в дорогу, только, заметив отпускной билет, сказала: