— Как думаешь, Николай Павлович?

Астахов встал и решительно ответил на вопрос командира:

— Согласен с вами, товарищ командир. И то и другое дрянь. Но того акробата, как вы выразились, я бы все же наказал.

«Выдержан. Это хорошо. Его голыми руками не возьмешь», — подумал Ботов удовлетворенно. Ему хотелось видеть своего заместителя именно таким при этих необычных обстоятельствах, способным держать себя в кулаке и хитрым. Больше к этому вопросу не возвращались. Когда разбор полетов закончился, Ботов задержал Астахова:

— Я последую твоему совету: на первый раз выговор. В другой раз это будет стоить должности, если не больше. Доходит?

— Так точно! Но почему так неофициально? Можно было и при всех. Я не боюсь — за дело.

— Успею. Выговор — это цветочки.

— Ягодки уже были раньше.

Ботов не скрыл удивленного взгляда:

— Что-то не помню.

— Ваша просьба, которую не удовлетворили в Москве…

— Ты думаешь, это хуже?

Вот когда он увидел, как волнуется этот человек и что чувствовал он на разборе полетов. Огонек в глазах, дрогнувшие губы, побледневшее лицо…

— Ладно, не будь этим… Как бы тебе сказать…

— Дураком.

— Вот именно. Ты большой командир. Думать надо. Отдыхай.

Не ожидал от себя Ботов такого мягкого тона. Нравился ему Астахов, пока безотчетно, но нравился. «Сработаемся…»

В гостинице Степан перелистывал страницы журнала. Крутов к Астахову был предупредительно вежлив.

— Это самое… Николай Павлович, на ужин в столовую пойдем или здесь что-нибудь придумаем?

Почему-то на лице его застенчивая улыбка. Впрочем, он почти всегда такой: уж очень хочет мира в комнате. Замечательный человек, и что его симпатии в данном случае на стороне Степана, Астахова не обижало. Их связывает более тесная дружба. Сегодня Крутов настороженно приглядывался к обоим и поджидал удобного момента как-то ликвидировать натянутость. Астахов помог ему:

— Подожди, Вас Вас, вместе поработаем. Надо выяснить один вопрос. Степан, — Астахов подошел к Ягодникову, — весь день ты делаешь вид, что не замечаешь меня. Допустим, я ошибся, но я не хочу конфликтов между нами… Не понимаю твоих действий.

Степан резко поднял голову.

— Недавно мы понимали друг друга лучше. Я тоже не хочу конфликтов, но он есть, и в этом виноват ты. Строишь из себя черт знает кого…

— И все из-за полета?

— Нет! Ты всю вину взял на себя, хотя виноваты мы в одинаковой степени. Я не мальчишка и плевал на твое великодушие.

Астахов оставался спокойным, несмотря на грубость Степана. На его месте он, пожалуй, поступил бы так же.

— Подожди, не горячись. В этом полете старшим был я, и поэтому все шишки…

— Ты забываешь, что я не рядовой летчик и имею право отвечать за свои действия как начальник, а не подчиненный.

— Допустим, это было не совсем правильно с моей стороны, но ведь это было сделано из товарищеских побуждений!

Вас Вас встал между ними:

— Хватит, душа из вас вон. Оба хороши. Что вы, на самом деле…

И такое сильное желание помирить обоих было в его словах, в фигуре, на лице, что Астахов невольно улыбнулся. Разгладились морщинки и на лице Степана. Не все еще стало на свои места, что-то не было договорено, но напряженность отношений исчезла, и в этот вечер им было хорошо втроем, как и раньше.

На следующий день Астахов разговаривал с заместителем Ботова по политической части майором Пакевиным. Молодой, добродушный человек, с маленькими прищуренными глазами и веселым характером, он начал без предисловий, и это понравилось Астахову.

— Брось фронтовые привычки. Пойми, люди те же, только моложе, и прекрасно понимают, что в мирное время поощряют за исполнительность и умение повиноваться. Надо научить людей повиноваться. В этом подвиг мирного времени. В войну награждали за уничтоженного врага, сейчас тоже награждают, только за другое. Ты фронтовик, должен научить молодежь бить врага, как бил его сам, но научить без жертв. Их было достаточно в военные годы, может быть, будут и еще, но сейчас их не должно быть.

Николай вдруг почувствовал интерес к этим немудреным словам. Хотя в них ничего нового не было, но высказывались они от души человеком, который и на другой работе, куда был выдвинут, оставался все тем же летчиком, своим. Грубовато, но осторожно с ним разговаривал замполит.

— Чего тебя черти носили бреющим над морем без задания? Почему продолжал полет с неисправным прибором? Ведь это же прямая дорога к гибели, понимаешь, к гибели! Не равняй всех с собой. Ты справишься, другие нет. Из десятка один найдется, который последует твоему примеру, и кто знает, что будет с ним. Не тебе рассказывать об этом, бывшему инструктору-методисту.

Астахов вспомнил училище. Тогда он, совсем мальчишка, в учебном полете атаковал без задания появившегося в небе заводского летчика-испытателя. Потом кабинет начальника школы и почти те же слова. Если бы замполит был не летчик, было бы легче возражать… Все же учить надо на опыте прошлых боев и воспитывать в людях отвагу. Нужны примеры. Ничто так не действует на молодых летчиков, как примеры. Так было всегда в авиации, а возможные жертвы… впрочем, он согласен, их допускать нельзя.

— Через пару дней поедем на охоту, на гусей. Ни разу не был? Красота! Ружьишко у меня возьмешь.

Хоть и знал Астахов, что замполит нарочно переменил тему, он все же почувствовал удовлетворение. Оказывается, ему совсем немного надо, несколько слов, только доброжелательных, искренних.

— Бывай здоров! Отдыхай!..

К ним в комнату поселили четвертого жильца — инженера Половинкина, полнеющего, сорокалетнего мужчину, с круглым, хитрым лицом. Придирчивый, вечно чем-то недовольный и ворчливый, он был способен поднять шум из-за мелочей — брошенной на пол спички или куска бумаги. Может быть, именно эти качества и натолкнули командира на мысль сделать его ответственным за порядок в общежитии, и, если говорить честно, командир не ошибся: чистота поддерживалась, распорядок выполнялся, после отбоя шуметь не решались. Это, в общем-то, устраивало всех, хотя Половинкин и был как бельмо на глазу. В его словах, поведении и поступках находили много смешного. На аэродроме он был требователен и педантичен. Летчиков он делил на две категории. Одни летали и приземлялись без происшествий. Это были «классники». На таких Половинкин одобрительно и молча поглядывал. Но если кто приземлялся с «козлами», на рулении «сжигал» тормоза или сталкивался с препятствиями (бывало и такое!), то такие зачислялись в «пилотяги». Половинкин нещадно ругал их, не обращая внимания на солдат, на подчиненных, что противоречило уставу, при этом саркастически улыбался. Его предупреждали, доказывали недопустимость подобного поведения, но безуспешно. Вселение Половинкина — прибыли новые офицеры, и живущим в гостинице пришлось уплотниться — не вызвало восторга у друзей, но встретили они инженера подчеркнуто вежливо:

— С новосельем, Пал Палыч!

Койку установили у окна по его просьбе. Он сослался на возраст, на пошатнувшееся здоровье (на самом деле был здоров и крепок не по годам), но истинная причина выбора места заключалась в отопительной батарее, установленной под самым окном. Половинкин накрывал постель голубым ватным одеялом с белоснежным пододеяльником, резко отличавшимся от казенных грубых и темных одеял на других кроватях. И вдруг заметил стоявший на подоконнике ящик с луком.

— Хорошая вещь зеленый лук, но придется его вышвырнуть вместе с ящиком. Там тараканов чертова тьма.

«Началось», — подумал Астахов. Половинкин с брезгливой гримасой протянул руки к ящику, откуда тянулись к солнцу зеленые перья лука.

— Лук не трогай. Он общественный, значит неприкосновенный.

Это сказал Ягодников и провел рукой по верхушкам стрелок.

— Тараканы тоже общественные? Расплодили дрянь всякую. Я лук не трону, но имейте в виду, к утру не должно быть ни одной желтой сволочи. Включай плитку, готовь кипяток!

— Это другое дело, — поддержал Крутов.

Астахов подумал: на самом деле, тараканов многовато и не только в их комнате. Правда, в соседних комнатах с ними боролись, но вывести окончательно не удавалось, так как тараканы во время «аврала» куда-то разбегались и отсиживались, пока не наступала тишина. Тогда в их распоряжении была вся гостиница. Ночью они ползали по кроватям, по стенам, забирались в тумбочки, а когда снова надвигалась опасность, прятались в ящик с луком, в расщелинах сухой земли. К ним привыкли, не обращали внимания, а если случалось, что находили их завязших в банках с кофе и сгущенным молоком, просто вытаскивали ложкой и выбрасывали в таз с водой. Степан даже говорил, что приятно в минуты грусти и одиночества наблюдать, как деятельно и нахально, без признаков страха они бегали по столу, хозяйничали в посуде.

— Ты должен понять, Пал Палыч, — говорил Степан, перемывая тарелки, — из всех живых существ на земле только муравьи и тараканы достойны настоящего уважения. Оригинальные существа и как приспособлены к жизни! Исключительно трудолюбивый народ.

— Паразиты, сволочи!

Астахов с друзьями не мог удержаться от смеха, видя, с каким ожесточением Пал Палыч неожиданно снял с ноги теплую тапку и замахнулся на таракана, оказавшегося на столе…. Таракан один миг глядел на инженера дружелюбно, деловито вращая усами, затем рванулся с места и исчез с невероятной скоростью где-то за столом. Тапка осталась висеть в воздухе.

— Паразиты! Я им устрою варфоломеевскую ночь!

Чайник на плитке закипал.

— Пал Палыч! — не унимался Ягодников. — Все от бога. Жизнь заставила тараканов приспособиться к людям, и, я бы сказал, они создают определенный уют, только привыкнуть надо. Если в хате нет тараканов, это не хата, и жизни там настоящей нет.

— Это в той хате, где живут такие лодыри, как ты. Хватит трезвонить! Начинай!