5

Последний отрезок пути в действующую часть Михаил Кондик летел на транспортном самолете. Внизу чужая земля. Его она интересовала мало: здесь не было боев. Война там, впереди. Еще несколько десятков минут полета.

Три года в школе истребителей Михаил Кондик жил только одной мыслью: на фронт! Война заставила училище перебазироваться в район Средней Азии. На это ушло значительное время. Кондик торопился. Он не мог забыть прошлое, когда чуть не попал под военный трибунал. Ему простили. И этого он не забудет. Суровое лицо командующего и по сей день стоит у него перед глазами.

«Надеюсь, не заставите меня пожалеть о том, что направляю вас в школу истребителей!» — Эти напутственные слова генерала глубоко запали ему в сердце.

«Нет, не пожалеете!» — в какой уж раз он говорит себе это, мысленно обращаясь к командующему, хотя знает, что генерал убит год назад.

Самолет приземлился на фронтовой аэродром. Кондик поблагодарил пилота и поспешил в штаб полка. Оттуда в эскадрилью Михеева. «Не земляк ли? Может быть. На войне все может быть».

Вечерело. Он вошел в палатку, где жили летчики, и минуту глядел, как двое пролезали под столом, под шумный смех игроков в домино.

«Он! Конечно он. Хорошо получается: быстрее воевать начну».

Кондик пристально смотрит на Михеева и невольно задерживает взгляд на морщинках под глазами, похожих на отпечатки лап маленькой птички. Мигом вспомнилось: разбитый планер и окровавленное лицо большого парня… Кондика заметили и с любопытством рассматривали его новенькую офицерскую форму. Все молчали. Михеев выжидательно посмотрел на него, потом вдруг улыбнулся широко, приветливо и бросился навстречу старому инструктору.

— Михаил Петрович! Ей-ей, не верю! Гора с горой не сходится…

— Здорово, Федя! Черт возьми, бросить меня хотели! Возись с планеристами, пока мы воюем… Не вышло… Может быть, продолжим в будущем, когда борода седая станет. Этот спорт пока не для меня.

Расцеловались искренне, горячо, как только могут мужчины на фронте. Кондик мягко отстранил от себя Михеева и, одернув китель, приложил руку к пилотке.

— Товарищ капитан! Лейтенант Кондик прибыл для прохождения службы.

Вечер провели в воспоминаниях и рассказах.

Кондик смотрел на два ряда орденских ленточек на груди Михеева, и что-то горькое шевельнулось в груди… Михеев перехватил его взгляд.

— Дел еще много. Сейчас так же жарко, как когда-то в Подмосковье, только веселее. Хочешь туда?

Михеев указал рукой вверх.

Кондик закурил. Рука его заметно вздрагивала, когда он подносил спичку к папиросе. Немного помолчав, он сказал:

— Летать я умею. Воевать научишь. За меня не беспокойся. Я буду на своем месте. Мне бы только быстрее…

— С одним условием, — отвечал Федор, — не лезь напролом. У немецких летчиков сейчас одна цель: уничтожать наши истребители. Дерутся они отчаянно. Мелкими группами мы почти не летаем. Они также. Порой в воздухе такая карусель, что трудно разобраться, где свои, где чужие. Недавно мы разговаривали с одним немецким летчиком с «фоккера». Подбили его в районе нашего аэродрома. Когда его спросили, на что они, офицеры-летчики, рассчитывают, продолжая бессмысленную войну, он ответил: «Мы знаем, что война проиграна, но Берлин вы возьмете только тогда, когда упадет мертвым последний немецкий солдат». Громко сказано. Правда, их солдаты думают иначе, однако бои на земле и в воздухе принимают с каждым днем все более жестокий характер…

Несколько боевых вылетов в паре с Кондиком заставили Михеева испытать самые противоречивые чувства. Кондик стрелял по вражеским самолетам с таких близких дистанций, что временами едва успевал выйти из атаки, не столкнувшись с противником. Дважды ему меняли парашют, простреленный в нескольких местах пулями. Один раз поменяли самолет: в бою крылья и фюзеляж были изрешечены снарядами и осколками. Летчики видели, что Кондик в совершенстве владеет техникой пилотирования, но не могли понять, как может этот скромный, тихий на земле человек так преображаться в воздухе. Видя, с какой дерзостью он атакует противника, Федор опасался за его жизнь. Много раз он хотел по-товарищески внушить Кондику, что необходимо быть более осмотрительным и осторожным, но боялся, как бы Кондик не счел это обидной опекой со стороны бывшего ученика, ставшего командиром. Все же однажды он решился: после очередного вылета на разборе полетов Михеев сказал Кондику резко и настойчиво:

— У вас есть храбрость и умение. Теперь надо научиться владеть собой. Сегодня вы оторвались от группы в погоне за истребителем. Появись откуда-нибудь еще враг, вас бы сбили. Нет ничего легче уничтожить одиночку. — Михеев сделал паузу, затем мягко, по-дружески добавил: — Пойми, Миша, это была бы глупая смерть.

Кондик молча выслушал упрек. Когда они остались одни, он сказал:

— Ты знаешь, я не лихач. В недисциплинированности меня тоже упрекнуть нельзя, но в такое время врага нужно бить наверняка. Почему его нельзя расстреливать с дистанции сто метров? Ведь летчики часто оставляли безнаказанными вражеские самолеты, давая им уйти, только потому, что стреляли с больших дистанций и мазали.

— Ты неправильно меня понял. Я говорю не о больших дальностях, а о безопасных.

Кондик бросил на Федора удивленный мимолетный взгляд и задумчиво проговорил:

— И все же человек, защищающий Родину, всегда имеет право умереть.

— Если в этом есть необходимость, — возразил Михеев. — Видишь, мне приходится наставлять тебя.

— Это хорошо. Спасибо. Скажи, Федор, — внезапно спросил Кондик, — что за самолет летает над нашими аэродромами? Я много о нем слышу.

— Это старая история, — отвечал Михеев. — Около месяца назад мы базировались на площадке рядом с шоссейной дорогой. Нам приходилось часто прикрывать свои войска, передвигавшиеся по этой дороге. Немцы пытались обстреливать магистраль, мы препятствовали этому, но иногда они все же прорывались. Четверка «мессеров», как ураган, появлялась на бреющем над дорогой и расстреливала все, что попадалось. И так было несколько раз. Одного нам удалось подбить. Он упал рядом с дорогой и взорвался. Командование усилило воздушный патруль. Тогда стал летать только один. Нет слов, отчаянный смельчак. — Федор сбоку глянул на Кондика. Михаил сидел молча и смотрел в землю. Федор продолжал:

— Позже он начал появляться над аэродромами. Летчик точно знал, когда наших самолетов не было в воздухе. Дерзко, на бреющем, он в общей сложности в нескольких местах поджег шесть самолетов, расстрелял десятки людей, а в воздушном бою, когда его однажды прижали два наших истребителя, он сумел сбить одного и уйти…

— Подожди, — перебил Кондик, внезапно оживившись: — каким маневром он ушел?

— Я знал, что ты задашь такой вопрос. В том-то и дело, что он в совершенстве владеет техникой пилотирования. Маневры у него разные и совершенно неожиданные. В тот раз он отвесно пикировал и улетел бреющим, над самой землей. Неделю он не показывался. Недавно появился снова. Ты его видел. Сегодня сообщили, что вчера немец летал над лесом, где стояла наша танковая колонна, и обстрелял ее. Потери небольшие, но если бы ты знал, как ругают нас, истребителей! Один пехотный командир на совещании докладывал генералу, — там был и наш командир полка, — что какой-то немецкий истребитель тревожит неожиданными налетами и главное — почти ежедневно, ну, и недвусмысленно добавил, что неужели нет среди нашего соединения летчика, способного вогнать в землю этого аса? Ты понимаешь, это про нас. И возразить ему нечего. Обидно!

— А как ты думаешь, где он будет в следующий раз?

— Трудно сказать. Положение такое, что скорее всего будет там, где стоят наши наземные резервные части. — Федор постучал папиросой о портсигар и добавил: — Если бы он летал в группе, мы бы давно подловили. Группой не сманеврируешь. В общем, посмотрим, что будет дальше. Долго он не налетает. Кто-то из разведчиков говорил, пользуясь достоверными источниками, что это старый инструктор одной из центральных немецких школ. Личный друг Геринга.

— Когда ты меня возьмешь на «свободную охоту»? — спросил Кондик, внезапно переменив разговор.

— На днях слетаем… парой.

Михеев знал, что делалось сейчас в сердце товарища. За внешним спокойствием он угадывал скрытое желание схватиться с этим асом, схватиться не на жизнь, а на смерть. Он давно и сам хотел этого.

— Подловить бы черта, — проворчал Кондик.

— Подловим! — решительно ответил Федор.

Разведка воздушного пространства северо-восточнее Берлина выполнялась по приказу наземного командования. Четыре самолета летели на высоте пяти тысяч метров. По радио сообщили: на других участках ведутся воздушные бои. В телефонах слышны были резкие, торопливые команды атакующих истребителей. Кондик летел несколько выше Михеева, справа.

Солнце еще не взошло, земля снизу была темной, однообразной, без четких ориентиров. Перелетать линию фронта им запретили. Михеев взглянул на карту, затем плавно развернулся на обратный курс. Встревоженный голос наводчика с земли едва успел прозвучать в шлемофоне, как Федор увидел шестерку немецких истребителей, падающих на них сверху.

«Выследили, сволочи», — успел подумать он и энергичным маневром вошел в крутой вираж, не дав возможности противнику нанести прицельный удар; «фоккеры» прошумели где-то сбоку.

Михеев скомандовал:

— Атакуем парами. Идем на высоту!

Он передал на землю, что вынужден принять бой. Четверка, не имея возможности маневрировать группой, рассыпалась в небе. Каждый выбирал себе цель, одновременно следя за товарищем. Один из «фоккеров» задымил и стал падать. Кондик сделал переворот через крыло и пикировал на другой самолет. Федор резко, до боли в глазах от перегрузки, взмыл кверху и на одну секунду взял в прицел немецкий самолет. «Фоккер» вспыхнул.