Однако на самом деле отношение к возвратившимся было разное. Многие семьи, занявшие дома калмыков во время их изгнания и частично завладевшие их имуществом, старались как можно скорее покинуть пределы Калмыкии. Другие, основательно напичканные за эти годы официальной пропагандой и разговорами об этих «предателях и бандитах», просто не желали жить бок о бок с калмыками. Иные смотрели на них, как на инородный элемент, досадно вторгшийся в их общество.
Вероятно, антикалмыцкие настроения были достаточно широко распространены, если никто иной, как заведующий сектором отдела партийных органов ЦК КПСС по РСФСР, позднее первый секретарь Калмыцкого обкома КПСС М. А. Пономарев, говорил на сессии Верховного Совета Калмыцкой АССР 28 октября 1958 г.:
Встречаются отдельные проявления нездоровых взаимоотношений между прибывшим населением и теми, кто проживал здесь… Недопустимо, что у нас уходят учителя, агрономы, врачи и другие специалисты. Совершенно ненормально, что из одного только совхоза № 108 за два года выбыло около 200 семей… Неправильно поступают те русские товарищи, которые пытаются уехать из республики, вместо того чтобы в содружестве с калмыцким народом восстановить автономную республику…[357].
Возвратившимся в Калмыкию семьям было выплачено к концу 1958 г. более 55 млн. рубл. ссуды на строительство домов, приобретение скота и единовременную помощь[358], т. е. в среднем на каждую семью пришлось около 3 тыс. руб. Поскольку никогда и никем не была произведена оценка имущества, утраченного калмыками в результате их насильственного переселения, то трудно судить в целом о компенсации, тем более что цены на строительные материалы, скот, утварь, другие предметы резко возросли по сравнению с довоенными. То же самое произошло и с ценами на носильные вещи, не говоря уже о ценах на предметы украшения и пр.
В первые годы после возвращения не хватало жилья, плохо обстояло дело со строительством новых домов. В Каспийском районе, например, вновь прибывшие селились в землянках. 6400 семей не имели коров, т. е. основного источника питания[359].
Однако материальное благосостояние — дело, как известно, наживное. Гораздо сложнее поднять культурный уровень народа.
В «Очерках истории калмыцкого народа» говорится:
Период пребывания в восточных районах не прошел бесследно. Однако он не сломил духа и преданности калмыков делу социализма и коммунизма… Естественно, выселение основной рабочей силы из большинства районов лишило возможности быстрого их экономического и культурного подъема, задержало в какой-то мере развитие производственных мощностей Калмыкии, приведение в действие ее природных экономических ресурсов. Произошло некоторое отставание экономического и культурного развития на территории Калмыкии от соседних областей»[360].
Этот отрывок многим примечателен и прежде всего отношением к людям, пострадавшим от насилия, несправедливости и беззакония. Здесь они рассматриваются как некое отвлеченное понятие — «рабочая сила», от отсутствия которой пострадало экономическое развитие района.
А как же быть с попранным человеческим достоинством, с горем людей, с судьбой подрастающего поколения, хотя бы тех, кому при выселении было от 1 года до 5 лет, а после возвращения — от 15 до 20 лет? Как сложилась жизнь тех, кто в пору мужания должен был сесть за парту, чтобы обучиться грамоте родного языка?
Однако пойдем дальше. Авторы книги пишут:
К сожалению, в связи с выселением калмыков в Сибирь и Среднюю Азию учебный процесс как школьников, так и студентов средних специальных и высших учебных заведений был несколько нарушен (курсив мой — А. Н.).
А вот и причины этого:
Долгий путь передвижения, трудности с жильем, слабое знание русского языка отдельными (курсив мой — А. Н.) школьниками и другие причины помешали успешно закончить 1943–1944 учебный год многими учащимися, и лишь незначительное число школьников продолжало учебу…[361].
Никогда не знаешь, откуда берется такое изложение трагедии депортации: от равнодушия ли, от цинизма или еще от чего… Все дело оказывается в том, что «учебный процесс был несколько нарушен», а жизнь людей, тех же школьников, разве не была смята, оплевана этим насилием, жестокостью и равнодушием к их судьбе теми, кто приказал изгнать их и конвоировать к месту поселения?
В 1940 г. в Калмыкии насчитывалось 302 школы всех типов, с числом учащихся 45.357. Получили среднее специальное и высшее образование 1628 человек и вне пределов автономии — 160[362].
Со времени же ликвидации Калмыцкой АССР и до ее восстановления количество учащихся сократилось почти в два раза, число школ — на четверть и число учителей — на 16 %[363].
За 14 лет депортации было выпущено из педагогических учебных заведений около 450 учителей калмыцкой национальности[364]. Цифра эта не маленькая. Очевидно, в это число включены также и учителя, окончившие педагогические училища, т. е. получившие среднее образование. В «Очерках…» приводится длинный список окончивших высшие и средние специальные учебные заведения за годы изгнания и дискриминации.
Подсчет этого списка показывает, что речь идет всего лишь о 52 лицах[365].
Со времени возвращения калмыков многое было сделано для восстановления образования, учреждений культуры, здравоохранения, включения представителей калмыцкой национальности в государственные и партийные органы. Ожила калмыцкая литература, печатное дело, успешно развиваются науки.
Были предприняты всевозможные меры, чтобы изгладить из памяти народной годы изгнания и произвола.
Насколько болезненна тема спецпоселения, свидетельствует тот, например, факт, что на юбилейной сессии Верховного Совета Калмыцкой АССР, посвященной 40-летию установления советской власти в Калмыкии, 29 октября 1960 г. ни в официальном документе, ни в приветственных речах ни разу не было упомянуто о трагическом событии последних дней декабря 1943 года. Лишь один из выступавших, секретарь Кабардино-Балкарского обкома КПСС Х. И. Хутуев, позволил себе напомнить об этой трагедии в приличествующей случаю форме:
Ваш праздник — наш праздник… Путь, пройденный калмыцким народом, не всегда был легок. На его историческом пути были горе и печали. Мы знаем, какие бураны в течение столетий пролетали над мирными калмыцкими кибитками, стремясь разорить их и погасить огонь родного очага[366].
Спустя несколько лет Х. И. Хутуев напишет кандидатскую диссертацию, в которой расскажет о жестоком, бесчеловечном режиме спецпоселения. Увидит ли эта работа Когда-нибудь свет?
С наибольшими трудностями происходило возвращение чеченцев и ингушей как из-за многочисленности, так и в связи с их непреклонной решимостью поселиться в своих родных жилищах. Осложняло положение довольно плотное заселение территории, на которой ранее проживали чеченцы и ингуши, переселенцами из других областей и республик, осуществленное с 1944 г.
Переселение чеченцев и ингушей было решено растянуть на 4 года и производить его небольшими группами[367]. Был создан организационный комитет по возвращению под председательством М. Г. Гайрбекова (позднее — председатель Совета Министров ЧИ АССР). Прибывало же гораздо больше семей, чем планировалось. Это вызывало осложнения и инциденты, связанные как с проблемой жилья, так и с резким обострением межнациональных отношений на территории Грозненской области и в Северной Осетии.
В 1957 г. планировалось возвращение в г. Грозный 450 семей, прибыло 2692[368]. Всего в 1957 г. возвратилось 48 тысяч семей. Но одноквартирных домов было подготовлено лишь 33 тысячи. В 1957 г. на нужды переселенцев было потрачено около 500 млн. рублей[369] (в старом исчислении).
Значительная часть этих средств ушла на создание 11 совхозов с животноводческим уклоном[370].
Индивидуальная помощь возвращавшимся семьям кажется по сравнению с теми материальными потерями, которые понесли чеченцы и ингуши при насильственном переселении, не очень значительной: долгосрочный кредит каждой семье в размере одной тысячи рублей на строительство домов, до 300 руб. — на ремонт домов, 150 руб. — на приобретение коров (в новом исчислении). В год возвращения семья освобождалась от уплаты налога и поставок сельскохозяйственных продуктов. Одновременно снимались недоимки по прежнему месту жительства. Незначительные суммы (до 50 руб.) выдавались в качестве безвозмездного пособия.
Первый год возвращения был особенно напряженным. В ряде районов автономии мало обращалось внимания на трудоустройство вновь прибывших, медленно развертывалось жилищное строительство. В запущенном состоянии, согласно официальным отчетам, находилась культурно-массовая работа[371]. Особенное беспокойство вызывало у местных руководителей «недостаточная пропаганда дружбы народов». В середине июля 1957 г. обкомом КПСС и Оргкомитетом было принято специальное решение в связи с неудовлетворительным обеспечением возвращающихся жильем[372].
Трудно было урегулировать отношения между чеченцами и ингушами и переселенцами, обживающимися на их земле. Возвращение чеченцев и ингушей было принято местным населением, говоря мягко, без особого восторга.
Например, в Междуреченском (Шалинском) районе из 400 семей (669 человек трудоспособных), прибывших на 1 февраля 1957 г., только 10 семей было принято в колхозы и 21 человек устроен на работу на предприятия и в учреждения[373].
Но меры по осуществлению над возвратившимися идеологического влияния принимались энергичные. Со второй половины июля 1957 года начала выходить республиканская газета «Ленинский путь» на чеченском языке и газета «Свет» на ингушском. В сельской местности было прочитано лекций и проведено бесед о дружбе народов более 10 тысяч[374]. Шел отбор и выдвижение новых кадров из числа чеченцев и ингушей.