«Мы доплывем!»

Море отняло у людей корабль, но оно не смогло лишить их мужества. Они стояли до последнего… Они не бежали с поля боя. Они покидали его вплавь.

В холодной ночной воде, пережив ужас опрокидывания, моряки не превратились в обезумевшее стадо. Они плыли к берегу, помогая друг другу. К берегу плыли остатки экипажа, а не толпа утопающих… Доплыли не все. Подобрали не всех. То были последние жертвы полуночного взрыва…

Вице-адмирал В. А. Пархоменко:

«Я очутился под кораблем на глубине 11—12 метров. Попробовал всплыть — тут же ударился о палубу. Ощупал ее и понял, куда надо плыть. Это спасло мне жизнь: я выплыл. У поверхности начал уже глотать забортную воду. Но плавал хорошо с детства, поэтому без труда освободился от тянувших вниз брюк и кителя. Дальше все, как во сне… До берега не доплыл. Подошла шлюпка, мне помогли перелезть через борт. Я приказал грести к Графской пристани. Как был в мокром исподнем, так и направился в штаб. Часовой не узнал, не хотел пускать…

Я еще не мог свыкнуться с мыслью, что все уже кончено. Впрочем, в корпусе линкора оставались люди, и надо было действовать. Я снял телефонную трубку…»

Старшина команды минеров мичман Н. С. Дунько:

«Самое страшное из того, что я видел в ту ночь, — это как на моих глазах вывалилась при крене из своего гнезда 60-тонная противоминная орудийная башня и ухнула прямо на барказ с людьми. А там была аварийная партия с крейсера «Фрунзе». Погибли все в мгновение ока… Они сели в барказ, когда левый борт уже касался воды…

Спасибо Сербулову, помощнику командира, вовремя крикнул: «Покинуть корабль!» То, на что не решился адмирал, отважился капитан 2 ранга. Ему многие жизнью обязаны.

А адмирала, кстати, я спас. Плавал-то я, дай бог, чемпион флота как-никак… Чувствую, в воде кто-то сзади вцепился в голову. Кто — не вижу. Кричу только: «Голову отпусти, а то потонем!» Он отпустил, за плечи держится. Так к шлюпке и подплыли. Его втаскивают, а я смотрю — мать честная, да ведь это Пархоменко!..»

Капитан-лейтенант В. И. Ходов:

«Я прыгнул в воду в сторону крена — солдатиком. Вынырнул, чуть отплыл, и тут за моей спиной раздался мощный всплеск — линкор перевернулся. От удара о воду пошла воздушная волна.

В воде паники не было. Люди сбивались в группки и плыли на огни берега. Метрах в десяти от меня покачивалась фуражка комфлота. Потом увидел, как матросы окружили Пархоменко, готовые в любую минуту прийти к нему на помощь. Неподалеку плыл вице-адмирал Кулаков. Он крикнул матросам: «Ребята, вы сами держитесь! Мы доплывем…»

Барказы и катера подбирали плывущих. Некоторые матросы кричали: «Нас не надо! Мы доплывем! Других спасайте!» На днище, на киле перевернувшегося линкора сидели вскарабкавшиеся туда моряки. Они тоже кричали: «У нас нормально! Подбирайте тех, кто тонет!»

Меня втащили на катер с крейсера «Фрунзе». И вовремя. Выбился из сил, так как китель не сбросил: в нем были партбилеты и членские взносы. Всех спасенных катер высадил на крейсере «Фрунзе». У трапа нас встретил корабельный врач:

— Как себя чувствуете?

— Нормально.

Я пошел в каюту секретаря партбюро. Офицеры набились:

— Расскажи, как там?

— Дайте переодеться…

Партбилеты высохли. Чуть покоробились, но менять их не пришлось…

Утром начальник политотдела спросил меня, сколько погибло.

— Человек пятьсот.

— Не может быть! Преувеличиваешь!

Я не знал, что преуменьшаю. В госпитале мне приказали отвести всех ходячих спасенных в учебный отряд. Там я пробыл двое суток. Успел только позвонить жене на работу.

— А Веры нет. Побежала в госпиталь.

— Если появится, передайте, что я жив.

Потом еще сутки писал похоронки и наградные листы.

При расследовании председатель Малышев сказал мне: «Экипаж вел себя геройски. Паники не было. Парторганизация правильно строила свою работу».

Рядом стоял главнокомандующий Военно-Морскими Силами Адмирал Флота Советского Союза Н. Г. Кузнецов. Малышев заметил ему: «Николай Герасимович, всех отличившихся надо представить к наградам».

Но подписать наградные листы Кузнецов не успел. Его освободили от должности».

Старший лейтенант К. И. Жилин:

«Линкор завалился на борт. Кормовой флагшток торчал уже горизонтально. Я вскочил на него. Инстинкт подсказал: прыгать вниз головой опасно. Лучше ногами. Даже если сломаю кости, все равно выплыву. Ухнул солдатиком. Ушел глубоко… Раз взмах, два, три… Воздуха не хватает. Но вижу — вода над головой светлеет. Это горели прожекторы. Вынырнул. Первое движение на поверхности — найти свою фуражку. Да где там… Сразу стал отплывать от линкора. По грохоту в корпусе понял, что корабль переворачивается, что летят с фундаментов котлы, машины, механизмы…

В воде увидел голову Жени Паторочина. Подплыл поближе. Тот был в одних трусах. Он кричит мне:

— Разденься!

— И так доплыву.

Раздеваться я не хотел. Дело в том, что я был волейболистом и потому носил красные трусы — от спортивной формы. Думаю: выберусь и буду, как дурак, в красных трусах. Нет, уж… Лучше так доплыву.

Вижу, какой-то барказ на месте крутится — в нерешительности. Ору:

— Иди людей собирать!

Гребцы налегли на весла и пошли навстречу плывущим.

Мы доплыли.

Я отправился сушиться в кочегарку госпиталя. Давно бросил курить, но тут закурил. Невеста моя жила в Казани. Отбил ей телеграмму: «Жив-здоров, а пленок нет…» Странный текст?

Летний отпуск я провел с Людой в Казани. Много фотографировал. Пленки проявить не успел. Они остались в каюте. Да что там пленки… В общем, через пару месяцев мы поженились. Такая вот семейная история».

Капитан-лейтенант В. В. Марченко:

«Прыгнул я довольно неудачно… Попал на леера, ободрал ногу, сильно ударился теменем… Кто-то въехал мне каблуком в губы. Свалка. Все же выбрался из воды на поверхность. Сбросил ботинки, расстегнул китель, но скидывать его не стал. В нагрудном кармане — партбилет и удостоверение личности. Брюки тоже не стал сбрасывать. Плыть к барказам не имело смысла. Они и без того были перегружены. Двинулся прямо к Госпитальной стенке. Старался держаться как можно спокойнее. Так и доплыл».

Мичман Ф. С. Степаненко:

«В воде за меня ухватился юнга. Плавать не умел. Так я и греб — один за двоих. Наверное бы, не сдюжил… На счастье, барказ подошел. Все матросы на нем — к нам спиной: с другого борта людей вылавливают. А нас заметил старший на барказе — капитан 2 ранга. Он мне крюк отпорный протянул. Вижу, капитан не удержит нас двоих. Я подтянулся, схватил его за руку — мертвой хваткой. Тот от боли вскрикнул. Матросы услышали — помогли. На берегу выжал одежду и снова в катер — других спасать.

Вечером приплелся домой. Сынишка дома один. Плачет. Покормил его и пошел искать жену по больницам. Ее на «скорой» вместе с дочкой увезли. Нашел. О «Новороссийске» она еще ничего не знала. Я не стал ей ничего говорить. Чтоб не пугать…»

Мичман И. М. Анжеуров:

«В руку мне вцепился молодой матрос Литеев. Он не умел плавать. Сначала мы, потеряв ориентировку, поплыли к Северной стороне. Затем крейсер «Молотов» осветил прожектором место гибели «Новороссийска», и мы повернули к Аполлоновке. По воде растекался мазут, он забивал рот, трудно было дышать… Нас подобрал барказ. На руке моей так и остался черный след от мертвой хватки Литеева…

Выбравшись на берег, пошел к госпиталю. Туда уже сбегались жены наших моряков. «Где мой?», «Моего не видели?»

Меня остановила жена Матусевича — Ольга Васильевна. Что я ей мог сказать?!»

Инженер-капитан 1 ранга С. Г. Бабенко:

«Под палубой опрокинувшегося линкора я пробыл несколько минут. Надо ли говорить, что они показались мне вечностью?! Все же каким-то образом я вынырнул на поверхность по левому борту. Вокруг плавали матросы. Я полуоглох — залило уши и звуки доносились весьма приглушенные. Кормовая часть линкора освещалась сильным прожектором буксира. Возле носа сновали катера и барказы, которые подбирали людей на воде. До этих катеров было примерно 150—180 метров. Госпитальная стенка не освещалась, в темноте ее не было видно. Поэтому я поплыл по направлению к катерам. С трудом добрался до одного из них.

В госпитале у меня обнаружили двустороннее воспаление легких. Очевидно, потому, что в легкие попало большое количество забортной воды. Дня три держалась высокая температура. Несколько первых ночей я не мог спать, несмотря на значительные дозы снотворного. Порывался покинуть палату, уйти из госпиталя. На следующий день меня пригласил к телефону флагманский инженер-механик флота В. А. Самарин. Поинтересовавшись здоровьем, он попросил сообщить ему письменно мои наблюдения и выводы о происшедшем. Я написал все, что видел на корабле в ту ночь, как велась борьба за живучесть, как героически действовали при этом «новороссийцы».

Старшина 1-й статьи Л. И. Бакши:

«Бушлат мой намок. Попробовал стянуть, но только сбил его на плечи. А тут еще в меня двое молодых вцепились. Сразу же с головой ушел в воду. Ну, думаю, все, амба… Нет, выбарахтались, глотнули воздуха пополам с мазутом и снова — вниз. Однако вынырнули. Так и бултыхались, пока барказ не подошел. Моряк-спасатель лег на планширь и протянул отпорный крюк. Я дотянулся. Нас втащили. Там уже был Саня Боголюбов. А Леня Сериков погиб…

Вдруг крик: «Старпом тонет!» Моряки наши с барказа попрыгали и к Хуршудову — саженками.

Старпома мы всегда побаивались — очень требователен был. Однако знали, что справедлив, что море для него — вся жизнь. Это каждый понимал. Хуршудов был поражен, когда увидел, как к нему бросились. Он думал, что мы его в душе ненавидим. А мы его любили… По счастью, Хуршудов не тонул. Он держался на связке рыбин[8] и стал их расталкивать, чтобы за них могли ухватиться другие.

В госпитале мне перевязали голову и руку. На руке были часы «Победа». Храню их до сих пор. Циферблат весь в мазуте, но стрелки видны четко. Они застыли на 4 часах 16 минутах 55 секундах».