Первый заместитель главнокомандующего Военно-Морским Флотом СССР адмирал флота Н. И. Смирнов:
«В конце пятьдесят пятого я командовал подводными силами Черноморского флота. В то время на наших кораблях работала группа ученых. Они испытывали опытный образец аппаратуры связи. А мы, подводники, оказывали им содействие.
Когда в памятную октябрьскую ночь меня разбудил звонок оперативного дежурного, я сразу же подумал об этой аппаратуре. Доложил о своей идее начальству, получил «добро», и утром 29 октября мы вместе с изобретателем и его приборами прибыли на катере к месту катастрофы.
Днище линкора возвышалось из воды. Прибор поставили прямо на корпус опрокинутого корабля. Я взял микрофон и стал медленно повторять: «Всем, кто меня слышит! Всем, кто меня слышит!.. Ударьте в корпус один раз!»
Едва я опустил микрофон, как корпус линкора загрохотал от ударов. Насчитали их около шестидесяти. Теперь надо было определить, кто где находится. Я взял схему линкоровских помещений и разделил ее на три части: нос, середина, корма. Затем обратился только к тем, кто находился в носу. Люди откликнулись, и я пометил на схеме места наибольших скоплений. Точно так же обследовали середину и корму.
Потом я стал называть номера кубриков. Те кубрики, где кто-то находился, тут же откликались стуком… Так довольно быстро мы составили точную схему нахождения людей в недрах линкора. Самым старшим среди них по опыту, годам и званию был начальник технического управления флота инженер-капитан 1 ранга Иванов. Я обратился к нему: слышит ли он меня. Он ответил стуком из района первого машинного отделения, куда перешел весь личный состав поста энергетики и живучести. К сожалению, связь была односторонней: нас слышали, но ответы могли быть только ударами по металлу.
Я спросил: «Как самочувствие? Ответьте по пятибалльной шкале!»
В воздушной подушке люди провели уже несколько часов и воздух там изрядно подпортился, и все же из первого машинного простучали пять раз. И даже потом, теряя от удушья сознание, «новороссийцы» все равно стучали: «Хорошо».
Несколько человек скопилось в 28-м (кормовом) кубрике. К ним послали водолаза, но тот не смог пробиться — на пути стеной стояли трупы погибших. Пошел второй и тоже вернулся ни с чем. Тогда пошел старший матрос Попов. И прошел… Доставил узникам стальной западни кислородные аппараты и термос с горячим какао. Правда, к тому времени их оставалось только двое…
Матросы не умели пользоваться «кислородниками» и тогда я стал учить их «по радио».
— Товарищи, — говорил я в микрофон. — Эти аппараты весьма надежны и просты в обращении. Они спасут вам жизнь. Надо только соблюсти порядок включения… — И дальше — все девять пунктов согласно инструкции… В кромешной тьме, на ощупь они освоили эти аппараты. Вскоре доложили о готовности к выходу. Я сказал им: — С богом!
Так аппаратура связи спасла шесть жизней и на практике доказала свою пригодность, свою эффективность… Председатель Правительственной комиссии зампредсовмина СССР Малышев после окончания спасательных работ настоял на скорейшем внедрении аппаратуры связи на всех наших флотах.
…Последнее, что я слышал в наушниках гидрофона, — это едва различимое пение. Умирая, «новороссийцы» пели «Варяга». Я был единственным, кто слышал их пение. Но хочу, чтобы об их мужестве знали все…»
Радиоинженер В. М. Жестков:
На сорок пятые сутки, закончив испытания аппаратуры связи, стали готовиться к отъезду домой. Билеты купили на 29 октября. А накануне прощались с Севастополем, гуляли по Приморскому бульвару, любовались, как заходил в бухту красавец-линкор, как становился он на бочки…
В три часа ночи нас разбудили военные моряки, предложили немедленно подготовить нашу аппаратуру к работе и спросили: «Что вам нужно?»
Попросили четыре танковых аккумулятора. Их доставили тотчас же. Мы быстро перенесли свои ящики на катер-торпедолов и через час-другой уже входили в Северную бухту Севастополя. Еще издали заметили, как мечутся по воде лучи прожекторов. Подумалось — учения идут. Но вскоре увидели днище опрокинувшегося линкора, толпы людей на береговых откосах, истошный бабий вой, крики, и все поняли…
Из воды торчал лишь один скуловой киль. На него и поставили аппаратуру.
Включили аппаратуру, довели ее до рабочих параметров. И тогда Николай Иванович Смирнов не без волнения взял микрофон и повторил несколько раз: «Внимание! Внимание! Внимание! Всем, кто меня слышат, ответьте ударом металлических предметов по корпусу судна!» И тут динамик гидрофона донес из-под воды множество ударов. Тогда принесли карту-схему и стали наносить на нее обстановку.
Мы работали на связи и день, и два, и три… На третьи сутки прорезался голод. Аркадий Сергеевич попросил меня: «Пошарь по рундукам, может, найдешь чего». На торпедолове, с которого мы не сходили почти две недели, нашлись лишь луковица да полбуханки хлеба. Правда, на следующий день по распоряжению Смирнова нам стали доставлять горячую пищу. Впрочем, что значили все наши неудобства по сравнению с горем, обрушившимся на флот и город?!
Единственное, что скрасило те дни, — удачный выход из корпуса шестерых моряков. Аппаратура сыграла в их спасении решающую роль.
Через 78 часов на поверхность вышли Хабибулин и Семиошко.
Потом, когда все закончилось и мы уезжали в Москву, на перроне севастопольского вокзала к нам подошли несколько матросов. Один из них спросил приятеля:
— Они?
— Они! — ответил тот.
Мы и охнуть не успели, как нас подхватили на руки и внесли в вагон. Матросы сделали это в знак благодарности за помощь в спасении их товарищей.
Ехали в одном купе с Хабибулиным и Семиошко, направленными в подмосковный санаторий. В Москве мы пригласили их к директору нашего института, устроили им прием, на котором ребята рассказали, что выпало им пережить. И конечно же, упомянули, какую веру вселял в них голос из забортных глубин. Судьба шеинского изобретения после сурового экзамена в севастопольской бухте была решена раз и навсегда».
Бывший командир крейсера «Куйбышев», ныне заместитель главнокомандующего объединенными Вооруженными Силами стран — участниц Варшавского Договора адмирал В. В. Михайлин:
«Вспоминать о той ночи больно и трудно… И все-таки надо отдать дань памяти героическому экипажу линкора «Новороссийск», ведь речь идет о коллективном, массовом подвиге советских моряков.
В канун взрыва наш крейсер, как и линкор, вернулся с моря и мы стали на бочку в глубине Северной бухты согласно парадному расчету. Готовились к наступающим праздникам. Я отдыхал в своей каюте и взрыва на слышал. Разбудила дежурная служба. Бегом на мостик. Но наша помощь не потребовалась…
Все подробности о борьбе за линкор я узнал от контр-адмирала С. М. Лобова, который перевернулся вместе с кораблем и которого прямо из воды доставил на борт крейсера спасательный барказ.
На наш корабль легла нелегкая миссия — принимать родителей погибших моряков. Как и все севастопольцы, мы старались смягчить их горе всем, чем могли. Мы размещали их в лучших кубриках, коки в те дни готовили как никогда хорошо. Дарили на память о сыновьях бескозырки, матросские воротники, тельняшки. Офицерский состав собрал все свое месячное жалованье в складчину и снабжал на дорогу всем необходимым тех, кто приехал издалека. Ведь многие были не бог весть какого достатка… Штаб флота распорядился выписывать вместо билетов бесплатные воинские литеры на обратный проезд…
И вот что важно сказать. Ко мне не раз и не два подходили отцы погибших матросов, сами бывшие солдаты, фронтовики, и, превозмогая боль потери, спрашивали: «А как мой сын вел себя в те последние часы? Не струсил? Не подвел?» И хотя я не видел никого из погибших, каждому отвечал: «Ваш сын вел себя как герой. Можете им гордиться!» Думаю, я не очень грешил против истины.
Спустя несколько месяцев после трагических событий я узнал, что у меня на крейсере служит один из трюмных машинистов, спасшийся с «Новороссийска» и переведенный ко мне на корабль. Матрос с сединой в волосах держался очень скромно и никому не рассказывал о пережитом. Когда настала пора провожать его в запас, я велел интенданту выдать ему всю флотскую форму первого срока, офицеры собрали деньги и купили парню хороший подарок. Потом я построил на юте экипаж по большому сбору с оркестром и сказал: «Товарищи, сегодня мы провожаем моряка-«новороссийца», который вместе со своими товарищами геройски выполнил свой долг перед Родиной…» Обнял и расцеловал его…»
Бывший начальник политотдела соединения Черноморского флота контр-адмирал в отставке В. А. Микатц:
«Правительственную комиссию возглавлял человек весьма умудренный жизненным и государственным опытом — заместитель Председателя Совета Министров СССР, член ЦК КПСС, Герой Социалистического Труда генерал-полковник инженерно-технической службы Вячеслав Александрович Малышев. С 1941 года он был наркомом танковой промышленности, возглавляемый им наркомат внес немалый вклад в нашу победу над фашизмом. В послевоенные годы Малышев был министром судостроительной промышленности и еще целого ряда весьма ответственных министерств. Так вот он, подводя итоги работы комиссии по расследованию, сказал так: «Мы потрясены тем, как вели себя люди на «Новороссийске». Это был подвиг всего экипажа. Многие матросы были подготовлены на уровне техников… Они действовали грамотно, самоотверженно».
Малышев представил всем матроса-белоруса М. Литвина, который благодаря прекрасному знанию корабля сумел вывести и спасти шестерых своих товарищей…»
К этим строчкам добавить нечего. Замечу лишь, что, как ни было велико душевное и физическое потрясение, пережитое моими собеседниками, никто из них, моряков-«новороссийцев», не проклял море, опасную флотскую службу, никто не поспешил списаться на берег. Напротив, они еще прочнее связали свою жизнь с морем, многие офицеры линкора «Новороссийск» стали впоследствии известными командирами, адмиралами.