«Плыть к берегу!»
Взрыв под килем был лишь начальным звеном цепи трагических событий. В 4 часа 15 минут случилось непредвиденное, случилось самое страшное — линкор качнулся с борта на борт и быстро — за секунды — опрокинулся через левое плечо. Там, куда били прожекторы с соседних крейсеров, — на темной поверхности ночного осеннего моря — колыхнулось тяжко и застыло днище перевернувшегося корабля — широкое, темное, в мокрых бликах, словно спина громадного чудища. Чудище накрыло собой сотни людей, ссыпавшихся с накренившейся палубы, оно унесло в своей стальной утробе сотни моряков, не успевших покинуть задраенные по боевой тревоге помещения.
Вице-адмирал В. А. Пархоменко:
«Когда положение линкора ухудшилось, но крена на левый борт еще не было, я каким-то шестым чувством, инстинктом, почувствовал, что всю не занятую борьбой за живучесть команду надо вызвать наверх. Надо свезти лишних людей с корабля. Дал приказ — всем свободным от аварийных работ построиться на юте для посадки в плавсредства.
Матросы строились в каре. Я стоял на юте у кормового флагштока, как вдруг линкор качнулся на правый борт, потом на левый и пошел, пошел, пошел… До последней секунды была мысль: ну вот сейчас, вот сейчас остановится, задержится, ну хотя бы ляжет на борт…
«Новороссийск» опрокинулся стремительно…»
Капитан 2 ранга Г. М. Шестак:
«Когда линии обороны стало прорывать одну за другой, мы с Хуршудовым обратились к командующему флотом с предложением эвакуировать часть команды. Пархоменко ответил: «Не будем разводить панику!»
И все же немного позднее он сам пришел к выводу о необходимости эвакуировать людей. На юте по правому борту в шесть рядов были выстроены все, в ком не нуждался линкор для своего спасения. Трудно сказать, сколько их было. Но фронт строя равнялся 38 метрам.
Вдруг у всей этой массы стала уходить из-под ног палуба. Но люди не рассыпались, не разбежались. Никакой паники! Передние ряды сползали, их держали задние… Те, кто упал в воду, снова карабкались на борт. Никто не хотел покидать корабль.
Я крикнул:
— Плыть к берегу!
И тут мы все поехали вниз.
К счастью, волна пошла от корабля, и людей в пучину не затягивало. Но многих накрыло палубой, и они, так же как и я, сразу же оказались на большой глубине. Я пришел в себя от боли в ушах под перевернувшимся линкором…»
Капитан-лейтенант В. В. Марченко:
«Матросы стояли на юте, когда линкор начал крениться.
К Пархоменко подбежал флагманский механик Иванов, доложил, что крен медленно нарастает и приближается к критическому пределу — 23 градусам. Это были его последние слова. Он тут же убежал вниз — в пост энергетики и живучести и остался там навсегда…
Я влез на крышу четвертой (кормовой) башни вместе с флагманским артиллеристом, который притащил с собой небольшой сейф и пенал с картами. Успел подумать: «Как хорошо, что приказал поставить башни на стопора. Иначе бы они развернулись при крене, наделали новых бед».
Крен нарастал. Задние ряды строя держались за леера, за задних — стоящие впереди. Строй не распадался. Те же, кому не удавалось удержаться, скатывались и тут же снова карабкались на палубу, пока замполит не прокричал:
— Плыть к берегу!
Потом все ссыпались в воду, да так, что и прыгнуть было некуда. Я стоял на башне, пока левый ствол не вошел в воду. Тогда и прыгнул…»
Старший лейтенант К. И. Жилин:
«Когда дали команду не занятым в аварийных работах построиться на юте, я приказал своей батарее покинуть башни. На ют пробирался боком — из-за большого крена. Выбрался к самому флагштоку — к тому месту, где был зацеплен буксирный конец. Он натянулся так, что звенел — вот-вот лопнет. Лопнет — хлестанет, людей побьет. Пришлось отдать буксирный конец, и РБ-62 отошел в сторону. В этот-то момент корабль стал быстро валиться на левый борт. Люди покатились. Те, кто стояли у лееров, стали прыгать за правый борт. А там — винты, дейдвуды, кронштейны… Слышал, как разбивались о них — шмяк, шмяк…
Я ухватился за кормовой леер. Что делать? Прыгнешь за правый борт — попадешь на острые лопасти винта, под левый — накроет кораблем. В эти считанные доли секунды надо было на что-то решиться…»
Старшина 1-й статьи Л. И. Бакши:
«Мы втроем — Саня Боголюбов, Леня Сериков и я — остались не у дел и коротали время на своем «объекте приборке» — в адмиральском салоне. Сидели на диванчике против люка и осторожно курили. Неподалеку стояло высокое флотское начальство. Впрочем, ему, конечно, было не до нас. Зато мы находились, что называется, в гуще событий и краем уха ловили обрывки фраз, докладов, долетавшие с юта через распахнутый люк. Потом крен на левый борт стал ощутимо нарастать. Я забеспокоился.
— Ребята, давайте вылезать!
Но вылезать уже было непросто: трап принял отрицательный наклон. Я ухватился за упор крышки люка, и ребята меня вытолкнули снизу. Затем таким же макаром выбрался Саня Боголюбов. Полез Леня Сериков, и тут линкор перевернулся. Мы оказались под кораблем. Темень, холод, на уши давит глубина… Куда плыть? Тычешься вверх, как рыба об лед. Всюду палуба. Поплыл туда, куда плылось… Это чистая случайность, что поперек палубы, а не вдоль. Метров через десять почувствовал, что верх свободен, и изо всех сил заработал руками. Воздуха в груди уже не оставалось…»
Капитан-лейтенант В. И. Ходов:
«Сдав обязанности замполита прибывшему на линкор Шестаку, я отправился на среднюю палубу, где у аварийщиков не было ни одного офицера. Спустился в один из кубриков — там только что заделали дверь. Доложили в пост энергетики и живучести. Нам приказали перейти в смежное помещение и загерметизировать его. В ход пошли шинели, куски одеял, все, что попадалось под руку. Однако крен нарастал так, что стоять уже было трудно. Старшина доложил в ПЭЖ, что задание выполнено. Из поста энергетики и живучести приказали всем срочно выйти наверх.
Я успел забежать в свою каюту, сбросил синий рабочий китель, он был весь в мазуте, надел новый, шерстяной, переложил в него партбилет. Партбилеты мы всегда носили с собой в специально нашитых изнутри карманчиках. Забрал с собой партбилеты командира и инженера-механика, уехавших в отпуска. Вышел наверх. Большая часть команды и аварийные партии соседних кораблей стояли в строю на юте вдоль правого борта. Корма уже сильно поднялась. Строй сгрудился. Я подошел к Шестаку. Только что из поста энергетики и живучести поступил последний доклад: «Корабль спасти не удастся».
Комфлота стоял у верхней площадки трапа. Он приказал отойти всем плавсредствам подальше от «Новороссийска». И вовремя. Иначе бы через минуту накрыло все катера, барказы, буксиры, стоявшие у нас под бортом.
Рядом со мной оказался мичман Анжеуров. Линкор неудержимо валился на борт.
— Прыгай! — крикнул Анжеуров. Мне подумалось, что прыгать еще рано — очень высоко…»
Мичман Ф. С. Степаненко:
«Якоря проклятущие держали насмерть. Кто отвечает за якорные устройства? Боцман.
Прибыл я с берега и первым делом на бак… Начали трупы собирать, раненых… Только нос расчистили, как он стал тонуть. Бридель не успели отдать, так и бочку носовую притопило.
Якорь-цепь топором не перерубишь. Толщина звена — 34 миллиметра. Правда, на тридцатом и пятидесятом метрах якорь-цепи есть разрывные звенья, но и они давно в воде. Обе цепи вытравились на 70 метров. Цепной ящик тоже затопило. Если бы можно было отдать жвака-галсы, цепи ушли бы из клюзов в воду, как щурки из норок. Да уж и до жвака-галсов не доберешься. Нос затонул. Палуба бака на 38 метров своей длины ушла в воду.
Сунулся я вниз, а там на первой же палубе — вода. Тут вот какая история вышла. Итальянцы построили корабль так, что до ватерлинии он был совершенно герметичен: все трубопроводы, коридоры, проходы прокладывались выше ватерлинии. Поэтому вода топила линкор не снизу, а по верхним палубам. Когда ее набежало порядочно, получилось так: низ пустой и легкий, верх — затопленный и тяжелый. А тут еще буксир дернул с левого борта. Вода переливалась влево, и пошел он, родимый, валиться…
Я стоял у второй башни, держался за стойку. Народ посыпался, а я держусь. Вишу. Вода подо мной от людей кипит. Потом — оторвался и тоже — плюх! — в живое море…»
Инженер-капитан 1 ранга С. Г. Бабенко:
«После доклада мы с начальником технического управления флота Ивановым снова направились в пост энергетики. Положение корабля к этому времени уже заметно ухудшилось: крен на левый борт приближался к опасной величине. По кораблю передали команду: «Личному составу, прибывшему с других кораблей, построиться на юте! Остальным быть на своих боевых постах! Левый борт в опасности!» Когда крен корабля увеличился до 12 градусов, доклады в пост энергетики и живучести перестали поступать, а от ставших начальников никаких распоряжений не было. Иванов предложил мне выяснить обстановку.
Я вышел из поста энергетики и живучести и спустился в первое машинное отделение. Там находился инженер-лейтенант Писарев с матросами. Они укрепляли носовую переборку, так как получили доклад, что помещение носовых турбогенераторов начинает затапливать. Писарев доложил мне, что у них мало аварийного леса. Я велел ему послать людей на правый шкафут, так как видел, что там выгружали брусья с какого-то корабля. Вышел из машинного отделения и по поперечному коридору направился в 18-й кубрик. Кубрик уже был затоплен примерно на полметра… У носовой переборки матросы под руководством старшины заделывали отверстие для транспортировки снарядов. Я спросил:
— Откуда топит?
— Через бортовую продольную переборку!
— Не может быть!..
Я прошел в кормовую часть кубрика и вначале услышал по звуку, затем и увидел, что вода поступает через неплотности люка из верхнего кубрика. Тогда я понял, что верхний кубрик уже затоплен!