«Ребятки, спокойно… Спокойно, ребятки!»

В половине второго ночи (1 час 25 минут) линкор «Новороссийск» вздрогнул от подводного удара. Взрыв сверхмощной силы пробил восемь палуб — из них три броневых — и огненным форсом взметнулся перед дульными срезами первой — трехорудийной — башни главного калибра…

Об этом больно писать… Взрыв пришелся на самую людную часть корабля.

Командир артиллерийской боевой части капитан 3 ранга (ныне капитан 1 ранга в отставке) Ф. И. Тресковский:

«Как нарочно, за несколько часов до взрыва на корабль прибыло пополнение — двести человек. Это были бывшие солдаты из Киевского военного округа, многие еще в армейских сапогах. Конечно, корабля они не знали и сразу же попали в такую переделку, из которой и бывалому моряку не просто выйти…

Мы накормили их ужином, хотя у них и продаттестатов еще не было. Сербулов, помощник командира, добрая душа, сумел всех накормить… Для многих этот ужин оказался последним. На ночь новичков разместили в шпилевом помещении, это в носовой части корабля… Как раз именно там и рванул взрыв. Большинство солдат-полуматросов было кавказскими горцами. Плавать они не умели…»

Старшина 1-й статьи Л. И. Бакши:

«Столб взрыва прошелся через наш кубрик, метрах в трех от моей койки… Когда я очнулся — тьма кромешная, рев воды, крики, — первое, что увидел: лунный свет, лившийся через огромную рваную пробоину, которая, как шахта, уходила вверх…

Я собрал все силы и закричал тем, кто остался в живых:

— Покинуть кубрик!

Из пробоины увидел — сверху смотрит Сербулов. Помощник командира. Он стоял над проломом, без фуражки, обхватив голову, и повторял:

— Ребятки, спокойно… Спокойно, ребятки!

Мы его любили, звали между собой «Покрышкин». Когда он появлялся на верхней палубе, кто-нибудь всегда давал знать: «Покрышкин в воздухе!» Сербулов был весьма строг по части корабельных правил и, если замечал, что кто-то сидит на крашеном железе, на кнехтах или трапе, шлепал по мягкому месту цепочкой от ключей. Он всегда покручивал ее вокруг пальца… У него это так по-домашнему выходило! Никто на него не обижался. Уважали очень за то, что корабль знает, как никто другой…

Я увидел его возле развороченных шпилей и сразу как-то успокоился. Уже потом в госпитале обнаружилось, что у меня изрезаны ладони и пробита черепная кость… А тогда… Из загнувшегося стального листа торчала чья-то голова, плечи… Я хотел помочь выбраться, потянул на себя и… вытащил половину торса.

Всех пострадавших перевели в кубрик № 28а — он в корме.

Мы были голые — с коек. Ночь. Октябрь. Холодно… Я провел перекличку и составил список. Тут открылась дверь, и вошел начальник штаба соединения контр-адмирал Никольский. Он нас подбодрил и велел выдать новые робы из корабельных запасов. Едва мы оделись, как бросились вниз помогать товарищам. Они подпирали брусьями переборки. Вода хлестала из всех щелей… Матросы работали споро, но спокойно. Никакой паники. Нам сказали, что мы здесь не нужны — там были только расписанные по тревоге.

Я отправился на свой боевой пост — мостик ПВО. Но что делать на верхотуре?! Я и мои дальномерщики Серега Сериков и Саня Боголюбов спустились вниз и отправились в коридор адмиральского салона, который числился за нами как объект приборки. Может, там дело найдется?»

Старший лейтенант К. И. Жилин:

«Когда я понял, что повторного взрыва не будет, то есть детонации не произойдет, стал тормошить Паторочина.

— Женька, вставай!

Он спал на верхней койке. Не отошел еще от дня рождения, от свидания с невестой.

— Что случилось?

— Взрыв на корабле!

— Какой взрыв?

— Понюхай!

От запаха тротила он сразу пришел в себя. Спрыгнул вниз.

Я натянул ботинки на резинках, китель уже набрасывал на ходу… Первый трап, второй трап. Верхняя палуба. Темно. Огляделся. Перед первой башней — вспученное корявое железо… Зажатый труп… Все забрызгано илом. Бросился на ют — к вахтенному офицеру. Якорную вахту стоял замполит комдива движения Витя Лаптев, Герой Советского Союза. Звезду получил в пехоте за форсирование Днепра. На месте его нет. Бегу снова в нос. Встретил дежурного по кораблю — штурмана Никитенко.

Надо объявлять тревогу. Но корабль обесточен. Все пакетники вырубились. Колокола громкого боя молчали. Отправили рассыльных с боцманскими дудками. Те засвистели. Потом переключили колокола на аварийную аккумуляторную батарею. Затрезвонили.

Дежурный мне говорит:

— Связи с берегом нет. Давай семафор оперативному флота.

— Как? Открытым текстом?!

— Шпарь открытым! Кричу снизу на грот-мачту:

— Сигнальщики! Срочно семафор оперативному дежурному флота: «На корабле произошел взрыв».

Сигнальщик замигал прожектором. Я побежал на свою батарею».

Парторг линкора капитан-лейтенант (ныне капитан 1 ранга в отставке) В. И. Ходов:

«Я оставался за замполита линкора. В час ночи приняли с Сербуловым последний барказ с матросами, прибывшими из увольнения. Отправился спать. Моя каюта в корме — последняя в офицерском коридоре.

Проснулся от сильного толчка — меня выбросило на бортик кровати. Звук взрыва ощутился в корме довольно глухо… Свет дали быстро. Оделся и побежал на главный командный пост. Вообще-то по боевой тревоге я был расписан на запасной командный пост. Но поскольку оставался за замполита, то отправился туда, где должен быть замполит, — на главный командный пост.

Вскоре поступил первый доклад с поста энергетики и живучести: «Взрыв в носу. Разбираемся. Пройти туда трудно». Потом сообщили: «Есть убитые и раненые».

Зосим Григорьевич Сербулов распорядился:

— Давай-ка, Володя, организуй баню под прием раненых. Да в нос сходи. Посмотри…

На баке увидел тела погибших. Приказал унести их под башню, накрыть одеялами.

Во время взрыва на баке — у гюйсштока — стоял часовой. Воздушной волной его выбросило в море. Чудом остался жив. Он сам подплыл к кораблю. Его подняли. Потом, после опрокидывания, матрос снова спасся. Вот уж кто в рубашке родился…

Как партийный работник, скажу со всей ответственностью: люди держались стойко — никто не устрашился ни вида ран и крови, ни трупов… Действовали, как в бою, хотя молодежь войну видела только в кино.

Удар пришелся на кубрики, где спали матросы электротехнического дивизиона, боцманской и музыкальной команд, а также прибывшее пополнение.

Я поручил начальнику клуба заняться отправкой раненых. Благо госпиталь был рядом, а барказы уже стояли под бортом.

Снова поднялся на главный командный пост. Дали с Сербуловым открытым текстом в штаб флота радиограмму: «Взрыв в носовой части. Начата борьба за живучесть».

Зосим Григорьевич попросил меня сбегать в пост энергетики и живучести, узнать обстановку на местах.

Нырнул под броневую палубу, добрался до ПЭЖа. Там шла нормальная работа. Командир электротехнического дивизиона Матусевич доложил, что вода, несмотря на принятые меры, продолжает поступать. Рядом был и командир дивизиона живучести Юра Городецкий. Даже предположить тогда не мог, что вижу их в последний раз. Правда, дней за десять до взрыва вышел у нас с Городецким такой разговор: «Хорошо, — заметил он, — артиллеристам. Отстрелялись — и к стенке. А мы, механики, что бы ни случилось, должны оставаться на месте».

Пожурил я его тогда за упаднические настроения. А ведь он прав оказался…

Я поднялся наверх, на главный командный пост. Доклад мой Сербулова особенно не обеспокоил. Он был человеком выдержанным, неторопливым, рассудительным. Приказал разводить пары и спустить за борт водолаза для осмотра пробоины. Спустили матроса в легком снаряжении. Его сразу же потянуло в пробоину. Опасно! Решили спустить тяжелого водолаза. Тот доложил: «Пробоина такая, что грузовик въедет!» Я отправился в низы, где сдерживали напор воды аварийные партии… Потом флотский поэт написал об этом так:

Люди работали рьяно, истово… Работали — не то слово, они боролись врукопашную с морем, ставили раздвижные упоры, подпирали выгибающиеся от напора переборки деревянными брусьями, конопатили двери, перекрывали клинкеты, заглушали трубы…

Не помню, сколько прошло времени, кажется, не больше часа, когда по громкой трансляции мне передали из поста энергетики и живучести распоряжение Сербулова подняться наверх. На линкор прибыл начальник политуправления флота контр-адмирал Калачев.

Доложил контр-адмиралу обстановку.

— Что у вас тут могло взорваться?

— Ничего. Все погреба в норме.

— Ваши предположения?

— Взрыв забортный, товарищ адмирал… Предположений пока не имею.

Мы спустились с ним к раненым. Затем Калачев отправился с ранеными на барказе, чтобы проведать тех, кто уже находился в госпитале. На корабль он больше не вернулся, и это стоило ему карьеры. Его обвинили в трусости, разжаловали. Но я бы не назвал его трусом. Когда он покинул «Новороссийск», линкор еще держался на ровном киле, видимой угрозы для жизни спасавших его не было.

Сразу же после съезда Калачева к трапу подошел катер врио командующего Черноморским флотом вице-адмирала Пархоменко. Вместе с ним на корабль прибыли член военного совета флота вице-адмирал Кулаков, начальник штаба врио командира соединения контр-адмирал Никольский (командир соединения контр-адмирал Уваров находился в отпуске).

Сербулов встречал комфлота, а я докладывал обстановку Кулакову.

Тот долго слушать не стал.

— Ладно, веди меня в низы. Разберемся на месте.

Спустились по трапам. Матросы конопатили дверь. Но вода прорывалась снизу. Аварийными работами в кубрике руководил старшина 1-й статьи. Фамилию не помню. Офицер, начальник аварийной партии, был на берегу. Но старшина справлялся.