Только на третью ночь батареи 1229-го гаубичного полка переправились через Нарев. Как родных, встречал комбат Калуцкий батарейцев и, глядя на них, на свою группу, впервые за эти дни осознал, какую большую работу проделали они все вместе.

После того как переправившиеся части отбросили немцев километров на двадцать от плацдарма, наступило затишье. Батарейцы недоумевали: почему вдруг все застопорилось? Калуцкий и сам недоумевал. Приходилось лишь отвечать:

— Командованию виднее… Приказано закрепиться.

Редкая орудийная и пулеметная перестрелка после жарких боев за удержание плацдарма почти не принималась во внимание. В батареях кроме работ по укреплению позиций стали даже проводиться занятия по изучению техники, отработке стрельбы, корректировке огня.

— Отсыпайся, ребята, отъедайся, — невесело шутили артиллеристы. — Пишите в письмах девчатам, как мы тут молотим фашистов.

Все вроде бы спокойно, мирно. И вдруг в один из таких дней — чей-то истошный крик:

— Командира полка убило!

Подполковник в сопровождении офицеров обходил позицию батареи, и тут — внезапный взрыв. Сраженный осколком снаряда, Шейнин упал. Калуцкий кинулся к нему. Кровавое темное пятно расплывалось по кителю, но командир полка был жив. У него хватило сил поднять отяжелевшие веки и произнести:

— Ближе. Прошу вас, поближе, пожалуйста.

— Врача! — крикнул Калуцкий. — Немедленно врача!

Пока старший полковой врач Костюкова бинтовала рану, подполковник мутным, гаснущим взором силился распознать склонившихся над ним офицеров. Наверное, это ему не удавалось, он лишь чувствовал их близость и потому, досадуя на свое бессилие, едва слышно проговорил:

— Полк… На вас наш полк…

Машина с командиром полка уходила в сторону наревского плацдарма, где еще недавно кипели бои.

Калуцкий глядел «виллису» вслед. Трудно было поверить, что каких-нибудь несколько часов назад он еще разговаривал с подполковником в его блиндаже. По вопросу служебному и, казалось бы, не очень значительному. И опять, как при первой встрече, когда прибыл в полк, его удивила внимательность Шейнина, мягкая какая-то интеллигентность. Командир полка прочитал поданный им рапорт, поглядел вопрошающе:

— Вы просите, товарищ старший лейтенант, снять с должности старшину батареи, не справляющегося со своими обязанностями. И назначить на это место командира орудия сержанта Капустина. Так я вас понял?

— Так точно, товарищ подполковник.

— Я не против такого назначения. Но почему именно Капустина? Учитываете ли при этом психологический фактор?

— Я говорил с Капустиным. Да и сам вижу: тяжеловато ему у орудия с израненными ногами, товарищ командир полка.

— Это так, причина объективная. Но я несколько и о другом. А что, как вы полагаете, может подумать об этом его жена?

— Но ведь Капустин идет на повышение. Если она и узнает, должна порадоваться.

— Вот в этом-то я не совсем убежден. Гаубица, как вы знаете, у сержанта Капустина необычная, приобретенная его супругой на семейные сбережения, по ее просьбе подаренная именно ему. Она знает: муж воюет на ней, бьет фашистов. И она вправе гордиться им и своим подарком. А вот что такое старшина батареи, едва ли знает.

— С Василием Григорьевичем мы переговорили и об этом, — ответил Калуцкий, удивляясь проницательности Шейнина. — Если потребуется, он объяснит ей, что гаубицу передает человеку достойному, а на другую должность назначают, как того требует фронтовая обстановка. Хороший старшина батареи выйдет из Капустина. А у орудия ему действительно тяжело, товарищ подполковник.

— Ну, ну, будь по-вашему, Николай Васильевич, — задумчиво, как бы внутренне не соглашаясь с самим собой, произнес Шейнин. — Такой ведь подарок…

Машина уходила все дальше и вскоре совсем скрылась из виду.

Николай Калуцкий мысленно прощался с командиром полка. Отчетливо еще стоял в памяти его мягкий, вроде бы и не командный голос. Вспоминались немного грустные слова Шейнина при первой встрече…

Лишь в середине января, после трехдневных ожесточенных боев, вражеская оборона была прорвана. Низко стлался туман, почти беспрерывно шел дождь со снегом, дороги развезло так, что трудно было угнаться за отступающим противником. В сто чертей кляли солдаты эту слякоть, эту знобкую сырость, от которой не было никакого спасения. И добрым словом поминали ядреные русские зимы, морозные дни и ночи, в которые воевалось намного сподручней.

Бросая застрявшие в непролазной грязи машины, орудия, повозки, оставляя за собой разбитые танки, самоходки, немцы поспешно откатывались к Висле. Не давая им ни дня передышки, наши части неотступно преследовали их, подавляя с ходу отдельные вражеские группировки, пытавшиеся прикрывать отступление.

Шел на запад по непролазным дорогам и 1229-й гаубичный артиллерийский полк, а в его составе — батарея Калуцкого. Теперь — капитана.