Глава четвертая

— Слушай, Тимофей… Ребята… У меня есть идея, — начал Артем.

— Какая? — поинтересовался Тимофей. — Давай скорее, не то устареет. Идеи в век энтеэр стареют быстро.

— Построить отцу новый дом! Или перекатать на мох этот…

— Идея правильная. Только финансовая статья…

— Очень просто: продать, Тимофей, твоего «Жигуленка»…

— А больше идей у тебя нет? — спросил Тимофей.

— А что?

— Да ничего. Может, лучше продадим твои джинсы?

— Запишешь за мной треть. Треть — за Николой. Как только закончу диссертацию, начну расплачиваться…

— А я на четвертый разряд осенью сдаю… — вставил Никола. — Так что за мной долг тоже не задержится.

— Ну, спасибо, мужики, за гарантии. Но, как говорится в присказке, невеста-то давно согласна, да вот жених что-то кочевряжится. У каждого своя маленькая короткая жизнь, и жертвовать ею не стоит. Во всяком случае, я не собираюсь.

— Ты не жизнью жертвуешь, а «Жигуленком», — сказал Артем. — И разве это жертва — отцу дом перестроить?

— Хотя бы и так, — согласился Тимофей. — Да и вряд ли нужен бате новый дом… Гораздо правильнее: он будет жить у каждого из нас по месяцу-два… В общем, сколько захочет и где пожелает. У меня — пожалуйста. У тебя, Артем, еще лучше. У Николы — совсем хорошо. Младшие дети, говорит статистика, к родителям крепче привязаны. У нас удобства: вода в кране, тепло в батарее.

Они сидели на берегу реки Миасса. Удочки были закинуты, но из рыбешки в садке лениво лежали только два красноперых карасика да весело шмыгали между ними еще не понимающие всей серьезности обстановки несколько глупых гольянов. Вскипела вода в котелке. Людмила, так и не дождавшись от рыболовов добычи, чистила картошку, морковь, собираясь варить обыкновенный борщ. По реке плотным слоем, как шуга в весенний ледоход, плыла сенная труха. Видимо, где-то выше по течению, из заречья, вывозили на лодках сено.

— А что это мы за отца решаем, — сказал Тимофей. — Вот он идет… Давайте его самого и спросим…

— Как дела, рыбаки? — подойдя, спросил Шишигин. — На уху уловили?

— Какая там уха, батя, — ответил Тимофей. — Кошке и то на зуб не хватит… Что случилось с рекой… Раньше столько рыбы было. Успевай закидывать. А сейчас на три удочки два чебака, пять гольяшек… Людмила вон борщ вместо ухи собралась варить.

— Принес я вам рыбки. Люся, держи! Правда, мелконькие карасики, но навар будет. Навар гарантирую.

— На какую удочку поймал, батя? — спросил Тимофей. — На медную?

— На какую ни поймал, главное — в ведерке. Люся, я их уже почистил. Только опускай в воду… Тут и ершики с окуньками есть… Хватит на тройную ушку.

Люся взяла из рук Шишигина ведерко.

— Бог ты мой, действительно выйдет хорошая тройная уха! Вот так, товарищи-товарищи, дорогие мужчины, учитесь у своего отца!

— Рыбу ловить? — спросил Никола.

— И рыбу ловить тоже, — ответила Людмила.

— Ну, Людмила, ты уж совсем нас… — сказал Артем, вытягивая большенького чебака. Но чебак не долетел до берега, сорвался в воду. Артем с досады чуть не прыгнул за ним. Такой красивый был чебак.

— А я что говорила! — рассмеялась Людмила. — Из деревни ушли, городскими не стали…

— Как это не стали?! — обиделся Тимофей. — А ковры кто тебе выбивает?!

— Только что!

— Разве деревенский мужик пойдет выбивать ковры?! Ни в жизнь!

— Сейчас выбивают, — разочаровал сына Шишигин. — Ране не выбивали, потому как и ковров в наших домах не водилось, а сейчас по первому снегу — хлоп да хлоп.

— Да, батя, тут мы посоветовались, — начал Тимофей. — Возьми сигареты, чего ты мучишь газету и махорку… Так вот, мы разговорились… Не лучше ли тебе на жительство дальнейшее переехать к нам?

— Это к кому же?

— В город. Ну, сначала у меня. Захочешь — переберешься к Артему. Никола «насамостроит»… Может быть, у него понравится. В общем, на твое усмотрение Здесь дрова все-таки в лесу, вода в колодце. Проблемы. Постирать там, приготовить на старости, извини, тоже дело хлопотное. Жениться тебе уже не сезон.

— Это кто же определил?! А вот возьму да и женюсь! За меня еще какая хошь молодайка с радостью пойдет! Ты же сказал: древние боги не засчитывали в жизнь годы, проведенные у воды. А я всю жизнь у реки!

— А если серьезно?

— А если серьезно… Спасибо, сынки, за приглашение. От гостевания, конешно дело, не зарекаюсь, а доживу век свой и помирать буду на этой земле. Тут мой дом. Жаль, что из вас к нему никто не прирос, не прикипел. Да, видно, не судьба. У кажного своя дорога. Идите, сынки. В выборе я вас не осуждаю. По траве и коса подбирается. Был бы человек человеком, а по городскому асфальту он шагает, по зеленому ли лугу— дело второе. Коль от рук его да ума идет польза… Можно ведь и на асфальте трутнем сидеть, и на лугу пень забивать… Сделаете хорошее дело в городе — меня в деревне порадуете. А уходить со своей земли я не стану, не пообидьтесь. Хоть солона и горька она, а все ж своя. Своя! И у вас, у кажного, будет своя земля. Верю, ой как верю!

— Значит, не согласен?

— На че?

— На перемену места жительства.

— На отъезд не согласен.

— Прикипел? — с улыбкой спросил Тимофей.

— Врос, — вполне серьезно ответил Шишигин. — «Удобства» ваши меня не удержат. А кидаться из стороны в сторону не в моей натуре. Ты это знаешь, Тимоша.

— Знаю. Не знал бы, разговор не заводил.

Тимофей посмотрел на Артема и Николу. Развел руками: я, мол, сделал все, что мог. Говорите с отцом дальше вы. А сам занялся костром.

— Люся, второй взвар должен быть на крутом огне…

— Как скажешь, муж, так и будет, — ответила Людмила. — А будет по-моему… — И отстранила его от костра.

Живым земным соком исходила хлебная степь, что от левого берега реки тянулась за горизонт; над правой, луговой, частью редким рваным пунктиром висел туман, крепкий, застоявшийся по всему течению в это жаркое утро, никак не желающий на день залегать в камыши, густую тальниковую оправу, в кочкарник полувысохших релок, поближе к спасительной прохладе. Жались к озеринкам стада; неторопливые степенные коровы, казалось, вмерзли в малахит прибрежной зелени; бойко, лавиной, перекатывались непоседы-овцы; редконькими, жалконькими табунками, а то и просто в одиночку бродили нестреноженные кони, сытые и ленивые от малой занятости и праздной жизни, сохраняемые просто так, по привычке — как же, деревня и без коней?!

Сухо дребезжал в белесо-сером небе жаворонок. Песнь его была тоскливой.

— А все-таки хорошо! — сказал Шишигин, вглядываясь слезящимися от яркого солнца глазами в степь.

— Что хорошо, батя? — спросил Тимофей.

— Все хорошо… И вот наша уха — хорошо… И солнце… И хлебная степь — хорошо…

— Да-а, неунываха ты у нас.

— А че? Хорошо, значит, хорошо.

— Помнишь, Тимофей, — вступила в разговор Людмила, — у Осиновых колков старичка мы в машину посадили… Куда, спрашиваю, идешь, дедушка? На кладбище, отвечает, место для своей могилки подобрать. И спокойно так отвечает, будто совсем не о смерти разговор ведет. И вот пришла мне в голову мысль, что люди здесь вечные…

— Люди, как и везде, смертные, Людмила… А вот земля, она вечная, — ответил Шишигин.

— Да-а, на суету здесь люди не размениваются, — сказал Артем. — Вот мы все бежим-бежим-бежим, а осмотреться — кто справа, кто слева, кто вообще рядом с тобой — времени не хватает. Тимофей, ты знаешь своих соседей по лестничной площадке?

— Знаю, один — главный инженер химзавода, другой — просто инженер, третий… А третьего запамятовал. Да и зачем? Я к ним за солью не хожу, они ко мне за спичками — тоже… Компании для праздничного стола у нас разные. Кружок «Сделай сам» при ЖЭКе нам посещать, извините, поздновато. У нас даже разное время выхода на работу. Ты о своих соседях скажешь больше?

— К сожалению, нет, не больше. Да дело не только в соседях. Вернее, не столько в соседях. А еще точнее — совсем не в соседях. Хотя и в соседях — тоже.

— Никола, кончай от лука слезы лить. Учись у среднего брата изящной словесности.

— Учусь, Тимофей, учусь. Вот лук проклятый, все глаза выел.

— Над огнем чисти, Никола, масло-то злое огонь и съест, — посоветовал Шишигин.

Никола придвинулся к огню и в одну минуту заулыбался— съел огонь «злое» масло. Даже разговор поддержал:

— Махнемся, Артем, жилплощадью не глядя: ты мне свою однокомнатную, я тебе — угол… Баш на баш — корову придашь…

— А что, и махнем.

— На мой угол?

— На твой угол я не могу, поскольку он не твой… А вот тебя пропишу к себе… Сам — в общежитие.

— Ну, молодец! Вот это — братан!

— Не обольщайся, не ради тебя. Ради Антошки. Мне твоя практичность, Никола, противна. Может, это наносное, со временем пройдет. Хорошо бы.

— Плова нет — аппетит есть, плов есть — аппетита нет, — сказал Тимофей.

— Это ты к чему? — спросил его Артем.

— Так просто, народную поговорку вспомнил.

— Договаривай…

— А что договаривать… У Николы пока нет плова. При отменном аппетите. Но это временное, как ты сказал, Артем, явление.

— Я имел в виду совершенно иное.

— Если подвести общий знаменатель, то…

— А я не собираюсь подводить «общий знаменатель»! Он далеко не общий… Хотя все мы рождены одной матерью. У нас один дом…

— Одна земля, — вставил Тимофей.

— Нет, Тимофей, земля у нас разная! — резко ответил Артем. — Точнее, у нас троих ее, этой земли, пока еще нет. Она есть только у отца. У нас огороды, с грядками, межами, с вязью тына, прясла.

— И это красиво сказано. Людмила, третью порцию рыбы пора закладывать.

— Как скажешь, муж, так и будет. А будет по-моему! — отозвалась Людмила.

— Люся, и ты супротив? — улыбаясь, спросил Тимофей.

— Я же су-пру-га, — отошла Людмила.

— Батя, но ты-то хоть меня поддерживаешь? — спросил Тимофей отца.

— Нет, — тихо, но отчетливо сказал отец. — Ты сильный, Тимофей. Ты всегда был сильным. Ты рано стал самостоятельным. Но ты сейчас обижаешь тех, кто послабже тебя. Пока, быть может, послабже.

— Батя, да ты что?! Я пальцем никого…. Ага, понимаю, аллегория… Не вырывайся, иди строем. Ешь той ложкой, которую тебе дали, и из той чашки, какую перед тобой поставили… Но, милые мои, строем улицу переходят только детишки из детского сада. В жизни куда все сложнее. Кто-то идет строем, кто-то вырывается, рискуя жизнью, перебегает дорогу…