— Авто в это время давит другого, — продолжил его мысль Артем. — Мне кажется, Тимофей, ты очень одинок…

— В моей записной книжке триста телефонов!

— Телефоны — еще не друзья. Тебе некуда позвонить… не к кому обратиться, если не нужна икра, дубленка, шифер на дачу. Ты одинок, несмотря на свои триста телефонов. В случае беды ни один знакомый… телефон… не придет к тебе на помощь. Это же страшно, Тимофей?

— Не надо попадать в беду. Вот и все. А если попал, то сам сумей из нее выкарабкаться. Ногти в кровь, а сам! Слабых и в церкви бьют.

— Тимоша, а ты не заметил, что в нашей деревне все дома стоят будто за руки взявшись… А, Тимоша? — спросил Шишигин.

— Обыкновенный параллакс, батя! Кажущееся смещение, вызванное точкой зрения… Все на одного, да? — опять попробовал улыбнуться Тимофей. Но улыбка получилась натянутой. Слова отца задели. — Людмила, выручай!

— Разливаю уху…

— Правильно: когда я ем, я глух и нем. А почему шесть чашек? Нас пятеро…

— Рыбак обещал к ухе подскочить, — пояснил Шишигин.

— Рыбак? Разве не ты рыбу наловил?

— Куда мне за рыбой. С квашней едва справляюсь. В нашей деревне один рыбак. Настоящий рыбак, конешно дело.

— Анисим Васильич?

— А то кто же!

Вдоль кромки поля, завывая звучной сиреной, издали похожий на «божью коровку», мчался огненно-красный «Запорожец». Казалось, прибавь он еще чуток скорости, оторвется от земли и пойдет набирать высоту.

— Вот это катит! — восхищенно сказал Тимофей. — Учись, Никола! Сразу видно, масштабный человек пылит! Ей-ей, сейчас на взлет рули будет убирать.

— Прошу к столу, — сказала Людмила. — Принцип занятия мест прежний: каждый садится там, где желает. Папочка — рядом со мной, для этого объяснений не требуется, Тимофей — по левую руку, будешь разливать добавку, Артем — на раскладной стул. Стул единственный, земля с утра холодная, а молодого ученого до защиты диссертации надо беречь от радикулита. Никола — поближе к воде, постигай сложную науку мытья тарелок, если хочешь прожить долгую счастливую супружескую жизнь. Всем ясно?

— Может, мне на складной стул? — робко заикнулся Тимофей. — Как в армии, по старшинству… И вообще, мои ноги самые длинные.

— Как скажешь, муж, так и будет. А будет…

— По-твоему, — покорно согласился Тимофей.

— Правильно, понял службу. Отвечаешь по уставу. Ноги свои завяжи вот так, в узелок, как я. В стаканы налито… Виват рыбаку!

— Виват!

— Виват!

— Виват!

Марковских грузно вывалился из «Запорожца».

— Это кого вы так приветствуете?

— Рыбака…

— А, спасибо. Бог помощь всей честной компании! Чувствую запах тройной ухи. Как я здорово в вашу семью подгадываю: то к обеду, то к еде. Дома забыл, где ухват стоит.

— Анисим Васильич, вы до сих пор пользуетесь ухватом? — спросила Людмила. — Наследие проклятого прошлого!

— Ну, так уж и «наследие». Без ухвата чугунок в русскую печку не поставишь. Для вас, молодых, ухват, печка, чугунок, может быть, и «наследие»… Когда рядом газовая плита. Для нас — необходимость жития. Поставил утром чугунок в печь, с работы возвращаешься — стоит, милый, горяченький супчик, основа правильного пищеварения и нормального функционирования всех систем организма. Так что еще погодим переводить свое хозяйство на передовую кухонную технологию.

— За вас, масштабный человек, Анисим Васильич!

— За меня — всегда пожалуйста, а мне нельзя: за рулем! У нас дороги строгие.

— А ухи? — спросила Людмила.

— Ушицы с удовольствием. Вот только руки помою.

На берегу он отыскал траву-мыльнянку и долго тер травяным мыльным корнем свои руки. На больших пальцах чернели ороговевшие бороздки — следы дратвы и вара. За долгие годы конюшества много пропустил через свои руки Анисим Марковских конской упряжи и человеческой обувки. К нему, в «конюховку», несли вконец расхлестанные сапоги, ботинки, просящие «каши», донельзя заношенные валенки. И он никому не отказывал. Деньги за починку брал редко, только в дни крайней нужды. Чеботарил так, за спасибо, что ничуть не удивляло жителей деревеньки и приводило в крайнее изумление приезжих. После ухода с «передовой на командные высоты», как окрестил свое назначение конюх «заведующим конным сектором», Анисим Васильевич получил от селян звание «Почетный колхозник», чем несказанно гордился.

— След от дратвы-то не отмывается? — заметил Тимофей.

— Не отходит, — согласился Анисим Марковских. — И щелоком крутым, и мылом, и песком шоркал, даже вот от травы-мыльнянки не светлится. Видно, навечь дратвенные бороздки останутся. На больших собраниях в президиуме сидишь, народ смотрит… Хоть прячь руки под стол.

— Зачем же прятать, Анисим Васильич, такими руками гордиться надо. Я ведь помню, как вы нам валенки подшивали, — сказал Тимофей. — Особенно прочно, когда подметки вырезали из автомобильных покрышек. Помните, один раз я вам от районной автороты два ската со свалки прикатил?

— Помню, как не помнить. Пимы подшивались дельно!

— Мы с гор заместо лыж катались на таких. В распутицу не промокали. А потом вы настроились из старых автокамер чуни клеить.

— И чуни помню. Басины в них было мало, сейчас и старика в такие не уговоришь отянуть обувку, но пользы много — хоть рыбу иди лови сразу после большой воды. Да-а, что было, то было, мужики. Но главное— выстояли… В войне выстояли, в жизни выстояли, в своих характерах — тоже выстояли. Кузьма Захарыч, что-то ты сегодня тоскливый? Ровно зеленой калины наелся.

— Да так, Анисим… Людмила, подлей ему погорячей ушицы…

— Посмотри, день какой! — восхищенно проговорил Анисим Марковских.

— День баской. Ладный день, — согласился Шишигин. — Небо — голубынь. И высокое. В такой день умирать хорошо, Анисим…

— Типун те на язык-то! — обжегшись горячей ухой, сказал Марковских. — Такой день, а он о смерти. Пенсию-то хоть получил?

— Завтра пойду.

— Еще пенсию не получил ни разу, а на тот свет заторопился… Туда мы завсегда успеем. И не нами это расписание составлено, — начал отводить от мрачных мыслей впрямь загрустившего соседа. — Если занемоглось, дак скажи. Враз к тебе врача доставлю. Или самого в больницу отброшу.

— Ни к чему мне больничка. Людей беспокоить… За всю жизнь ни разу не ходил, тут прикачусь…

— Ничего, все пенсионеры больнички осаждают, надо же куда-то остаток жизни тратить… Говорят, там новый техник-зуборез приехал. А какой он новый? В недальние годы строителем райбани робил — Аркашка Мельков. Потолок в парилке гудроном залил. Начнет париться честной народ, а на него с потолка расплавленный гудрон кап-кап, кап-кап… Я его от бани отвадил. На доктора поехал учиться. Вот выучился. Зубы, говорят, мастерски заливает…

— Гудроном? — спросил Шишигин.

— Почему же гудроном. Этой… спецмассой… Как она прозывается. Тимофей, помоги выговорить…

— Амальгамой?

— Именно! Пойдем, Кузьма, подремонтируем…

— Нет, не пойду.

— Почему?

— Название больно страшное.

— Цемент еще есть…

— Цемент? На зуб цемент?! — рассмеялся Шишигин. — Не смеши-ка Евлаху! Верно что со стройки он в зубари подался… Ох зеленая корова!

Повеселел Шишигин. Засуетился. Начал заваривать чай. Того и добивался Анисим Марковских. Отвлек соседа от мрачных дум. Доведя уху перцем до огненно-красной, крякая, как селезень, начал есть. И надо же было сказать совсем незначительные слова, которые сразу насторожили Шишигина. Веселого настроения, радостинки-суеты сразу как не бывало.

— Сейчас на выезде из «центра» Максимку встретил. Ну, того, из «груздей», что приводил к тебе Семаков. Подвез до дому. Разговорились. Что, спрашиваю, рассеянный? Будешь, говорит, рассеянным: из квартиры выселяют.

— Как так — выселяют?

— Вот и я его спросил… Обсказал он… Коротко так можно срезюмировать. Он, Максимка, работал токарем в Сельхозтехнике. Ладный токарь, высокого разряда! Все шло бы нормально, не поругайся он с управляющим, Беловым. Какая уж там причина, не знаю, но дела пошли нараскосяк! Белов кричит: будет по-моему; Максимка ответ держит: будет так, как дело требует. Белов кричит: кто начальник здесь; Максимка отвечает: рабочий человек — хозяин! В общем, нашла коса на камень. Обидел управляющий Максимку крепко. Белов. Да ты его знаешь, Кузьма…

— Знаю, — ответил Шишигин. — Самодур порядочный. Еще когда МТС была, все пытался свои тракторные поезда в заречные колхозы провести по мосту… А рядом лед — крепь крепью. Я шлагбаум — на замок, он за рычаги трактора — собью… Под гусеницу однажды лег, чтобы не дать настил тракторами в щепу размолоть… Знаю Белова…

— Дак вот, знаешь ты Белова… Он хочет токаря выселить из занимаемой квартиры…

— У Максимки жена на сносях, — помрачнел Шишигин.

— Ага, это самое… Жену в больницу, от волнения у нее что-то там…

— И чем кончилось?

— Со Стешей утрясли.

— А с квартирой?

— А с квартирой, как я понял, дело швах. Ну и уха, Людмила! Вот спасибо, уважила… Попадись мне женщина вот с такой способностью, как у тебя, варить тройную уху — переженюсь не глядя!

— Наблюдайте, Анисим Васильич, вы же на таком высоком месте работаете — на пожарной каланче! — рассмеялась Людмила. — А то и Нюсю потеряете, впрямь невесту придется искать.

— Не дай бог, невесты сейчас пошли ультра… ультра… Никола, подскажи, ты как-то употреблял такое словечко…

— Ультрафиолетовые.

— Нет. Ультра…

— Ультрасовременные?

— Именно!

— Что это означает? — спросила Людмила.

— Что означает, я и сам не знаю, но подразумеваю многое… В том числе и отсутствие присутствия.

Так объяснил, что у Людмилы от удивления скобочки бровей начали потихоньку расправляться. Увидела, как Шишигин поднялся и сел в «Запорожец».

— Ты куда, папочка? — спросила Людмила.

— В район.

— Зачем?

— Человеку там худо… Максимке…

— Папа, но мы… планировали сегодня уехать… К вечеру…

— К вечеру я вернусь.

— Тимофей, папочка уезжает… Ты о чем-то хотел с ним поговорить.

— Батя, ты что…