Марат первые способности проявил еще в дошкольном возрасте, когда самостоятельно научился читать. Был в доме какой-то букварь царских времен с цветными картинками. Марату давали его на предмет разглядывания и дополнительной раскраски. На одной из страниц букваря помещался рисунок конской морды. Марат любил оснащать эту морду новыми деталями: дорисовывал очки, бороду, шляпу, иногда лишний глаз или ухо. И однажды, в какой-то момент озарения, Марат еще раз глянул на буквы внизу картинки (он их затвердил с помощью мамы) — и буквы сами собою сложились в слово «лошадь». Слово было трудное, и то, что Марат прочитал его, потрясло родителей необычайно. Мальчика стали развивать в индивидуальном порядке.

Когда Марат пришел в первый класс, он уже сносно читал. На уроках ему было скучно, он сидел на парте боком и свысока поглядывал на товарищей, одолевающих грамоту в поте лица своего. За все семь школьных лет Марат ни разу не готовил уроков. У него была цепкая память; тот минимум знаний, что требовался для ответов у доски, Марат черпал на лету: из объяснений учителя, подсказок, мельком просмотренной на переменках книжной страницы. Домашние задания он выполнял на уроках или просто списывал. Лошадь из старого букваря, помахивая бородою и блестя очками, легко везла способного мальчика по школьной дорожке.

В войну у Марата умерли родители. Он попал в интернат. Первоначально было там нелегко, но Марат вновь проявил способности, и жизнь наладилась. Он принялся выступать в самодеятельности и оформлять стенные газеты. Когда остальные воспитанники отправлялись в лес за хворостом или копали огород, Марат оставался дома. Всегда подвертывалось срочное дело — написать заголовки, подготовить номер к праздничному концерту. Марата освобождали от мытья полов, неприятных дежурств, даже от походов в баню (одного из самых жутких мероприятий с точки зрения мальчишек). И все-таки интернат — не родительский дом; Марат решил уйти из него, как только закончит семилетку.

— На художника пойдешь? — спрашивали его.

— Разумеется!

Он подал заявление в художественную школу при академии — и провалился на вступительных экзаменах.

— Не стоит очень переживать, паренек, — сказала Марату женщина из приемной комиссии. — Разве обязательно сюда поступать?

— У меня же способности!

— Этого мало. С одними способностями в искусстве делать нечего. Даже таланта иногда недостаточно…

— Но я же сирота! — удивленно сказал Марат.

— Сирота? — женщина посмотрела внимательней. — Что ж, тем более необходимо уберечь тебя от ошибок.

Так в первый раз способности подвели Марата. Но урок этот не пропал даром. Марат понял, что существуют в жизни какие-то границы, за пределами которых его способности обесцениваются. В будущем следует не вылезать из этих границ, курсировать на своем шестке.

Смирив гордыню, он пошел в ремесленное училище. И опять очкастая лошадь легко повезла его вперед. Большинство ремесленников закончило четыре-пять классов, Марат выделялся на общем уровне. Некоторые очень хорошо рисовали, лепили, но Марат обладал сообразительностью, умел подавать идеи, — и вновь попал в число первых.

Он окончил училище с похвальной грамотой, получил наивысший разряд, стал работать модельщиком. Эта профессия сродни творчеству, хороший модельщик, создающий новые украшения, всегда талантлив. Марат и на этой работе всего добивался без труда. Иные мастера корпели неделями, выискивая форму розетки; Марат рождал ее за день. В памяти у него хранились десятки и сотни образцов, когда-то встретившихся в альбомах, чертежах, на старинных зданиях. Из таких образцов можно было скомбинировать все, что угодно.

Он получал порядочные деньги, его ценили, даже освободили от службы в армии. Из общежития он переселился в отдельную комнату, обставил ее полированной мебелью. Ничто не мешало обзавестись и семьей, но до поры до времени Марат воздерживался, используя до конца преимущества холостяцкого положения.

В личной жизни тоже были правила, которые он быстро усвоил. Однажды, еще будучи ремесленником, Марат пострадал от несчастной любви. Его отвергли. Отчаяние было таким, что Марат едва не записался в секцию бокса. Прежде его страшило, что могут перебить нос, а теперь стало все равно: пропадать так пропадать. Помогла сообразительность. Раздумывая над случившимся, приглядываясь, кое-что мотая на ус, Марат пришел к выводу: быть обожаемым гораздо удобнее, чем обожать самому. Он давненько слыхивал такую сентенцию, но ведь человеческая натура недоверчива, многие умные вещи не воспринимаются, покуда их не подтвердишь личным опытом… Добиться того, чтоб тебя обожали, оказалось проще простого. Окружи себя девчонками, не слишком умными и не слишком красивыми — в общем, такими, чтоб ощущалось твое превосходство. Постарайся набрать их числом побольше, чтоб возник дух соперничества и воодушевляющей конкуренции. И относись к ним как можно беспардонней, насмешливей, грубее, постоянно помня о том, что зачастую бывает выгоднее сказать: «Ух ты, собака», чем прижать к сердцу и еще раз объясниться в любви. И успех обеспечен. Кстати говоря, в подобной ситуации ты никогда не влюбишься сам. Во всяком случае, ни бросаться в прорубь, ни вешаться, ни записываться в секцию бокса тебе не захочется… Марат, слава богу, после первой своей трагедии никого больше не любил. А с конкурирующими девчонками жилось очень удобно: они стирали рубашки, бегали на рынок, убирали комнату, всячески ублажали Марата, вероятно тайком надеясь, что эти затраты окупятся сторицею в будущем. Марат же настойчиво разрушал иллюзии. Едва девчонка начинала уж слишком пристально посматривать на него, робко укорять, своевольничать — тотчас же производилась перестановка. На смену прежней зазнобе приходила соперница, начинавшая с нерастраченной энергией вить гнездышко.

И еще одно правило накрепко усвоил Марат: в жизни нельзя быть мямлей, тихоней, скромником. В поведении всегда должен ощущаться активный, наступательный дух.

Случалось так: помахивая портфелем, возвращается Марат с занятий. На улице, возле какого-то дома, он останавливается завороженный: из раскрытого окошка на третьем этаже доносятся смех и плясовая музыка. Видимо, население квартиры празднует некую дату семейного масштаба.

Не раздумывая, Марат взлетает на третий этаж и давит кнопку звонка. Он не представляет, что за люди собрались здесь, он еще не решил, что скажет. Но палец, нажимающий на звонок, тверд и решителен. Марату хочется тоже праздновать.

Распахивается дверь. Румяненькая дама спрашивает, что-то дожевывая:

— Вы к кому?

— К вам! — непринужденно говорит Марат. — Моя фамилия Буянов. Я ваш агитатор.

— Агитатор?!

— Ну да. Надеюсь, вы знаете, какое событие, так сказать, нам предстоит?

Сам Марат абсолютно не ведает, какое предстоит событие. И мысль назваться агитатором блеснула только что; она родилась одновременно со словом.

За спиною дамы показывается всклокоченный гражданин с радостным, неестественно лучащимся взором.

— А как же! — произносит он с запинкой. — Судей и заседателей будем выбирать!.. Все как один!

— Правильно! — подтверждает Марат. — Вот я и хотел обсудить некоторые вопросы. Знаете, без казенщины, по-домашнему, в дружеском разговоре… Но, кажется, я не вовремя?

Дама объясняет извиняющимся тоном:

— У дочки день рождения… Понимаете, гости, родственники…

— Ну и что?! — всклокоченный гражданин оттесняет даму и делает пригласительный жест. — Пусть товарищ агитатор посидит с нами. Повеселится не отрываясь от дела… Тем более, сам бывал в его положении. Собачья должность, между нами говоря.

Через минуту Марат сидит за столом, чокается с хозяином, что-то рассказывает — конечно, не о заседателях, — а потом, освоясь и оглядевшись, вволю ест, пьет, танцует с именинницей-дочкой, хвалит ее платье, прическу, туфли, назначает ей свидание, попутно записывает телефон еще двух девчоночек-подружек, и под конец ему чудится, что весь этот праздник и был затеян именно ради него…

Такие приключения бывали у Марата частенько. Он мог пройти без билета в театр, купить, минуя очередь, дефицитный телевизор, познакомиться с любой знаменитостью, — если, допустим, приехала бы к нам Лолита Торрес, на следующий же день Марат гулял бы с нею по набережной.

Он считал, что живется ему хорошо. Чересчур тщеславным он не был, ему просто хотелось без трудов и хлопот катиться по жизни, и покорная судьба, представлявшаяся по-прежнему в виде очкастой лошади, везла его с достаточной скоростью, не тряся на ухабах.

Марат не подозревал, что ухабы все-таки встретятся.

Началось с того, что появилось постановление об излишествах в архитектуре. Как и все, Марат воспринял его с энтузиазмом, немедленно осудил половину знакомых архитекторов, стал издеваться над колоннами, а высотные дома называл большими избами. Было весело. Затем, как-то незаметно, стали уменьшаться заказы на традиционные капители, кронштейны, карнизы. Не успел Марат осознать всю полноту опасности, как лепную мастерскую превратили в экспериментальный цех синтетических материалов. Марат молниеносно поступил на другое предприятие. Потом на третье, четвертое. И везде было плохо. Вместо привычных классических «излишеств» теперь требовалось создавать какие-то принципиально новые украшения. Таковые в памяти Марата не хранились. Надо было пускать в ход талант, убивать время, силы. Марат заволновался. Те границы, что когда-то установил он для себя, вдруг начали сужаться…

С трудом удалось ему найти спокойную пристань — СУ при заводе. Хоть здания и строились тут индустриальными методами, но эстетические реформы их пока не коснулись: в квартирах по-прежнему лепили на потолок розетки, карнизы, уголки — милые привычные штучки. Разумеется, о модельных работах не приходилось и мечтать; способный юноша Марат Буянов превратился в простого лепщика.