Или можно бы сказать о главном. Какая разница, телевизор у человека не работает, холодильник или утюг. Нету разницы. Просто свет должен гореть.

Иногда в холодильнике-то не колбаса хранится, а лекарство, без которого человек помрет. Но пусть даже одна колбаса напихана в холодильник. Все равно свет должен гореть нормально. Пускай люди включают телевизоры, и греются у рефлекторов, и зажигают настольные лампы, чтобы почитать.

Если можно устроить людям нормальную жизнь, так и надо ее устраивать.

Горная хижина, возле которой Витька притормаживает, окружена яблоневым садом. Видно, что владелец ее трудолюбив и заботлив: даже нынче, в неурожайный год, на макушках яблонь кое-где желтеют антоновки.

Вдоль забора посажены рябины. Ветер ободрал пригорелую листву, смел под забор, и теперь особенно бросаются в глаза плотно сжатые кисти ягод, от которых огрузли ветки, и вся земля под рябинами точно забрызгана кровью.

Калитка заперта, Никита Иванович нажимает пальцем звонок. В хижине гулко бухает собака, потом скрипит дверь. По садовой дорожке приближается девица в махровом халатике, застегнутом на одну пуговку.

Девица вся розовая, вся теплая, будто только что из постели. Волосы у нее не прибраны, тяжелой копной свалены на один бок. И от этой ее розовости, теплоты, незастегнутого халатика и наспех откинутых волос, от ее туманного взгляда с поволокой, от пухлых полузапекшихся губ веет таким откровенным зазывом, таким соблазном, что Никита Иванович покашливает и осторожно косится на Витьку.

Девица еще вдалеке, еще не приблизилась вплотную, и никакой запах, никакие телепатические волны еще не долетели за калитку, а уже контакт наступил. Уже ясно, что до смерти истосковалась девица, запертая в своем тереме, исстрадалась ее душа, истомилось ее тело розовое…

Господи, пронеси. Все это дурманное облако, в котором движется девица, все волны, все напряжение в тысячи вольт разрядится на Витьке.

— Монтеров вызывали? — хрипло спрашивает Витька за плечом Никиты Ивановича. И тот ощущает, как смыкается силовое поле, как уже потрескивают высоковольтные разряды.

На счастье, выскакивает из-за рябин владелец хижины. Он в драной зеленой рубахе, в брюках с подтяжками; в одной руке топор, в другой — курица без головы.

— Наконец-то! — кричит он. — Прибыли!.. Цельный день трезвоню! Цельный день без свету сижу, что это за порядки?!

Он плечом оттирает девицу от забора.

— Сейчас исправим, — говорит Никита Иванович.

— Где-то на столбах замыкание, в доме я все проверил! Зинаида, марш домой, простудишься! Идите, мужики, я вам растолкую… Идите за мной!

Девица медленно отступает по дорожке, и Витька, подобно лунатику, тоже медленно, автоматически вышагивает за нею.

— Сюда!! — рявкает владелец. — Эй, ты!.. Зинаида, прикрой дверь в доме!

Два столба прячутся среди яблонь. Разумеется, пьяные столбы, и пасынки у них давно сгнили. Никита Иванович толкает рукой столб, и тот кренится, и гитарным звоном откликаются провода, ударяясь о яблоневые сучья.

— Вот тебе и замыкание, — говорит Никита Иванович владельцу.

— Где?!

— Ветки-то мокрые. Дотронется — и замкнет… Ты обрезал бы чуток под линией.

— Резать?! Яблони?! — с придыханием вскрикивает владелец. Его лысина, глянцевая от дождя, вся наливается гневной багровостью. Он выбрасывает перед Никитой Ивановичем руку с топором: — На! Лучше мне пальцы оттяпай!..

Никита Иванович с минуту изумленно смотрит на него. Из соседних домов снова долетает рев, гвалт, осатанелые свистки. Владелец тоже на какой-то миг забывает о своем гневе, прислушивается.

— Ладно, — говорит Никита Иванович. — Сделаем.

— Резать не дам! Не позволю!!

— Мы провода поднимем.

— Ага, значит, можно?! — взрывается владелец. — Значит, просто не хотелось?! Лень поработать? У-у-у, народ!..

Девица в халатике так и не ушла в дом, задержалась на крылечке. Витька озирается на нее, подходит к Никите Ивановичу, шепчет:

— Дед, ты на один столб, я — на другой… Чтоб не чухаться! — Он поворачивается к владельцу: — А ты, хозяин, дежурь в помещении. Как свет мигнет, выключи все лампочки и все приборы. Понятно?

— Это зачем?!

— Надо! — сурово приказывает Витька. — Проверим утечку.

— Какую еще утечку? Куда?!

— Может, в землю, — отвечает Витька. — А может, еще куда. Разберемся. В общем, давай, давай, хозяин, не спорь!

Подозрительно оглядываясь, владелец всходит на крыльцо, заталкивает розовую девицу в дом, скрывается сам вместе с топором и курицей.

Затем то в одном окошке, то в другом приникает к стеклам его лицо со сплющенным носом — круговую оборону держит владелец. А Витька приносит из машины вторую пару «когтей», поспешно вбивает в них свои остроносые туфли и, даже не застегнув ремней, карабкается на столб.

Поднимается на соседний столб и Никита Иванович. Он вроде бы не спешит, но оказывается у изоляторов быстрее Витьки. Достает из кармана лампочку-миньон и начинает проверку.

Снасть у него примитивная, только Никита Иванович другими снастями не любит пользоваться. Вон у Витьки есть новейший немецкий пробник под названием «Вобла». Похож на изящную авторучку. Ткнешь острием в провод, и, если он под напряжением, внутри авторучки засветится крохотная спиралька. Но Никите Ивановичу чаще всего приходится работать на улице, а при солнце, да и вообще светлым днем тонюсенькую спиральку ни хрена не видать. Не разберешь, зажглась она или нет.

Вот и сейчас, хотя облачно и дождливо, Витька все равно загораживает «Воблу» ладонью. Что-то слишком суетится, подпрыгивает, трясет столб, как грушу. Не завалился бы вместе со всеми проводами.

— Никита Иваныч!.. — громко окликает Витька. — Есть фаза?

— Есть.

— И у меня тоже… Фантастика!

Никита Иванович заканчивает проверку, заодно укрепляет изоляторы. Так, по привычке. Потом спускается вниз. А Витька все еще суетится, все загораживает ладонью пробник.

— Бред какой-то, Никита Иваныч! Обе фазы под напряжением! Больше негде искать!

— Спускайся давай, — говорит Никита Иванович.

А розовая девица тем временем беззвучно выскользнула на крылечко. Присела, локоть уперла в колени, подбородок в ладошку. Смотрит. И не понять, то ли посмеивается, то ли шепчет что-то.

— Никита Иваныч, добей без меня, ладно? — подмигивая, просит Витька. — А я сейчас… Это усну́ть-умереть, какой случай…

— Дождешься, — сумрачно предсказывает Никита Иванович. — Обломают тебе вязы.

— За что?

— А за это.

— Никита Иваныч! — с ясной улыбкой говорит Витька. — Когда ты насчет работы поучаешь… насчет света, который должен гореть днем и ночью… Я — ничего. Я помалкиваю. А насчет этого — не надо вмешиваться, не надо. Сам не без греха… Я, например, знаю, зачем ты к телефонам бегаешь. Звоночка ждешь. Чтобы женский голосок позвонил! Который месяц ждешь!.. В конторе смеются, а я не смеюсь, я тебя понимаю… Житейское дело! Но и ты пойми.

Подхватив «когти», Витька несет их к машине. Можно идти вдоль забора — Витька идет мимо крылечка. Владелец хижины выглядывает из своих амбразур, но неприятельскую вылазку проморгал. Не чувствует опасности. А Витька уже прилип к намагниченному крылечку. Сел на ступеньку, придвинулся. И девица ни гугу, лишь халатик подобрала под коленки.

Никите Ивановичу не надо ходить в кино — каждый день Витька показывает ему современные картины про любовь.

Никита Иванович идет ко второму столбу, осмотренному Витькой, и так же неторопливо начинает подниматься на него. Теперь, к концу смены, он чувствует, что очень устал. Болят руки. Ватник промок на плечах и спине, рубашка прилипла к телу. Холодно.

В позапрошлом году, зимой, он ехал с работы в электричке. Собрался выходить на своей остановке, открыл дверь в тамбур.

Сбоку жались парень и девчонка; качнувшись, Никита Иванович обогнул их и тут услышал, как девчонка застонала. Он машинально повернулся. Парень бил ее ребром ладони по тощенькой шее, по пальцам, закрывавшим лицо.

— Да ты что?!. — крикнул Никита Иванович и схватил парня за плечо.

Парень хотел ударить и его; Никита Иванович едва поймал занесенную руку. Пока они возились, как боксеры в ближнем бою, электричка ткнулась к платформе, зашипели двери. Девчонка извернулась и прыгнула из вагона. Никита Иванович оттолкнул парня и тоже соскочил в последний миг. Вагон пошел мимо; было видно, как парень судорожно раздирает сомкнувшиеся половинки дверей, ботинок торчал в щели, две побелевшие пятерни дергались. Но электричка набирала ход и быстро утянулась, исчезла за деревьями.

Никита Иванович, придерживая порванный обшлаг куртки, ругаясь вполголоса, затопал к лестнице. Он даже не посмотрел, куда делась девчонка. Все моментально произошло, нескладно, нелепо; Никита Иванович не знал, то ли сердиться на себя, то ли плюнуть да рассмеяться.

Девчонка сидела на лестнице, прямо на бетонной приступке. Валил дряблый снег пополам с дождем, пузырился на грязном бетоне, на железных поручнях. Девчонка утиралась носовым платочком, розовым от крови.

— Перепало тебе? — спросил Никита Иванович. — Больно?

Она все утиралась по-кошачьи.

— Может, помочь?

— Да идите вы!.. — она всхлипнула, прижалась к перилам. Головы не подняла, и тогда он присел на корточки, пригнулся, засматривая ей в лицо.

Они долго просидели тогда на перроне. Уже погасли все фонари, кроме единственного, висевшего над кассой, — все электрички ушли. Один только ночной товарняк громыхал; бесконечные вереницы черных вагонов и цистерн текли мимо, не сбавляя скорости у станции.

— Так и будешь до утра? — спрашивал Никита Иванович.

— Так и буду.

Терпение у него кончилось, он ухватил ее за рукав и потащил за собой. Она упиралась. Обхватит фонарный столб, и не оттянешь ее, не оторвешь.

Бог знает, как он убеждал ее, что говорил. Просто какие-то одинаковые слова, но повторяемые непрестанно. Он понимал, что сейчас важен не смысл этих слов и не их убедительность. Нельзя было оставить ее одну на платформе. Нельзя. И сейчас он был единственный человек, оказавшийся рядом.