Т а т а. Какие скучные слова. «Будем реалистами». «Надо смотреть правде в глаза». От таких слов можно постареть сразу на десять лет. Унылый ты, безрадостный ты. Ну тебя в болото. Уходи. На тебе бушлат. (Бросает.) Держи бескозырку. Испортил часы, а теперь до свидания. Да-да, у нас с тобой ничего не выйдет. Не потому, что ты говорил, а потому, как ты это говорил. Я тебя презираю.

С е р г е й. А я тебя люблю.

Т а т а. А я презираю. Ничтожный, маленький человек. «Реалист»! А я-то думала. Я ведь тоже мечтала о нашей встрече, о том, как все это произойдет… Здесь холодно. В этой огромной, неуютной квартире.

С е р г е й. Надень мой бушлат.

Она надевает.

Теперь бескозырку. А теперь будь ты Сергеем Селяниным.

Т а т а (в бушлате и бескозырке). Поди сюда, Валерка. Вот ты говоришь, что Татьяна и Бондарь в кино ходили? Ну и пусть ходят на здоровье. Кино расширяет кругозор человека, если это только не комедия. Но я так думаю, что они ходили не на комедию, а на серьезную вещь. И он брал ее за руку. А она отдергивала руку и думала знаешь о ком?.. Конечно… Почему это я ей не пара?.. Адмиральская дочь? Ну что же. А может, через двадцать лет и я буду адмиралом, это так возможно… Отказаться мне от Татьяны? Да я убью тебя, дурак, если ты мне еще раз на это намекнешь… Какая Рая? Ах, эта официантка из столовой? Дурак ты, Валерка. Не знаешь, что такое любовь. Садись, Валерка, и слушай. Буду тебе стихи читать, которые для нее написаны:

Да-да, это мои собственные стихи. Ты не знал, что я пишу? Это ночью, когда вы все лежите, как камни, я ей пишу стихи. Время пройдет. Медленно, но пройдет. Я демобилизуюсь или пойду дальше учиться на командира корабля — это мы с ней вместе решим. Она окончит университет… Кем она будет? Я думаю, педагогом или научным сотрудником, лекции читать. Я буду… Подожди минуточку. (Убегает в кабинет. Зовет.) Иди сюда!

С е р г е й  идет в кабинет. Т а т а выбегает, снимает с себя бушлат, бескозырку, вешает их на часы. С е р г е й  появляется из кабинета в парадном мундире контр-адмирала с многочисленными орденами и медалями. Он в образе контр-адмирала Чемезова.

С е р г е й (снимает фуражку, целует в лоб Тату. Степенно). Здравствуй, стрекоза. Как ты тут без меня?.. Не скучала?

Т а т а. Что ты, папочка, я к семинару готовилась.

С е р г е й (показывая на бушлат и бескозырку, надетые на столовые часы). А это что?

Т а т а. Я нашла в сундуке твою старую форму, когда ты был еще краснофлотцем. Вот повесила сушить. Думала, тебе приятно будет посмотреть на нее, вспомнить молодость.

С е р г е й. Приятно-то приятно, только… В мое время матросская форма была другая. Извини, дочка, это не моя…

Т а т а (невинно). Почему же она в сундуке?

С е р г е й. Не знаю.

Т а т а (бросилась к нему). Это Сергей Селянин, помнишь? (Показывая на спальню.) Он там, рядом. Пришел навестить, у него увольнительная до утра. Встретились случайно на Якорной площади. Я привела его сюда. Мы сидели, разговаривали, ты предупредил, что вернешься только завтра. И вдруг. Он испугался ужасно. И я почему-то. Глупо. Он сбежал в спальню и там сидит. Позови его.

С е р г е й. Ну пусть сидит, если он такой трус.

Т а т а. Да, он трус и ничтожество, и ты был прав, папа, когда предупреждал меня летом в Ленинграде. Ты сказал, что юношеская любовь всегда проходит. Оставляет небольшой след, но проходит, не остается. Я спорила с тобой, а теперь вижу, что твой жизненный опыт куда сильнее моего. Проходит и не остается.

С е р г е й.

Хорошие стихи. Я их знаю.

Т а т а. Это твои стихи, разве не помнишь? Ты мне подарил свой старый синий костюм, чтобы я перешила себе. И там в кармане лежала черная книжечка с твоими записями и вот с этими стихами. Это действительно твои собственные? Или ты их списал у какого-нибудь классика? А если твои, кому они посвящаются? Маме? Или другой? Почему ты молчишь? Это не очень хорошие стихи, но все равно счастлива женщина, которой они посвящены.

С е р г е й. Я не помню, когда написал их… Это было давно. Не знаю, написал ли я их, или они сами написались. Там, наверно, было еще о море, о волнах, о корабле… Это ведь неотделимо. Море, и любовь, и корабль…

Бурное море. Плывет лодка в надводном положении. Волны бьют о берег. Буран от разрезанной воды закипает за кормой, летят чайки. Кинокадры проецируются на фигуру Сергея в костюме контр-адмирала, стоящего как бы на мостике корабля.

С е р г е й  в мундире контр-адмирала один посреди комнаты. Из спальни выходит в вечернем платье Т а т а.

С е р г е й (смотрит на нее в восхищении). Куда это ты собралась?

Т а т а. Сегодня бал в офицерском клубе, разве ты забыл, милый? Может быть, ты устал после похода и мы останемся дома?

С е р г е й. Нет-нет, мы обязательно пойдем на бал. Как же ты хороша… Вот только дождемся Валерия. Он обещал заехать за нами.

Т а т а. Валерий назначен командиром бригады подводных лодок. Это правда, что он уже капитан первого ранга?

С е р г е й. Конечно, правда. Завтра мы выходим на большие маневры, и я пойду вместе с ним на флагманской лодке. Это тайна, но… Но тебе об этом можно сказать.

Т а т а (включает радио). А пока мы будем танцевать. (Кружится в вальсе по комнате.)

С е р г е й. Как ты прекрасно танцуешь…

Звонок.

(Поспешно снимает мундир.) Это отец.

Т а т а. Нет, это телефон. (В трубку.) Алло… Добрый вечер… Нет, папы нету… Да, я… Одна… Что делаю? Читаю… Что читаю?.. Станюковича… Нет-нет, уже поздно, я ложусь спать… Хорошо, завтра. (Кладет трубку.)

С е р г е й. Кто это?

Т а т а. Один капитан-лейтенант. Хотел зайти, взял билеты на «Весну на Заречной улице». (Смеется.) А ты испугался, адмирал?

С е р г е й (вспыхнул). Довольно! Я не желаю больше играть в эту дурацкую игру.

Т а т а. Может быть, игра, но почему же дурацкая?

С е р г е й. Не желаю. Для тебя это все забава, литература, а для меня… Опять ты появилась, опять бессонные ночи, беспокойство.

Т а т а. А ты стремишься к покою?

С е р г е й. К равновесию. Зачем ты приехала сюда? Уезжай. Мне пора на бригаду. Репетицию я пропустил. Я должен быть на базе.

Т а т а. Слушай. А ведь ты всю жизнь будешь раскаиваться, что ушел. Весь остаток своей жизни ты будешь проклинать себя. Разве тебе не хорошо со мной? И неужели у тебя нет ничего, хоть на капельку, на чуточку?

С е р г е й. Вот слушай. Сейчас я тебе скажу все и уйду. Вряд ли мы увидимся еще. Пусть я буду мучиться, буду страдать, но я должен уйти от тебя и не думать. Год пройдет, там посмотрим. Он проверит тебя, меня, нас обоих. Хотя что меня проверять, я и так проверен. Но как бы там ни случилось, знай — я тебя люблю, Татьяна. Надо ли об этом говорить…

Т а т а. Надо!

С е р г е й. Ты думаешь, это шутка, игра. Нет, это не игра, Татьяна. Ты говоришь, что тебе не было семнадцати. Но ведь и мне не было. Она пришла к нам. А потом она стала расти, она заполнила сперва один кусочек, а потом всего меня. Всем я пожертвую ради тебя. И все сделаю ради тебя. Вот я думал ночами, я, когда сплю или не сплю, все равно думаю о тебе… Вот я думал: что сделать для нее? Только одно. Быть таким, чтоб она мною гордилась. Быть таким, как она хочет. Только еще лучше. Чтоб никогда, ни на одну секунду она не смогла бы пренебречь моей любовью. Или стыдиться своей любви ко мне. У меня нет родных, ты знаешь, я один вырос. Вот еще Валерка, он как брат мне. Ты для меня все. Что прикажешь, то и сделаю. Прикажешь подвиг — совершу. Любой. Что прикажешь, то и совершу.

Т а т а. Вот я приказываю — оставайся со мной. Тебе до бригады идти десять минут. Оставайся до без десяти минут. А потом пойдешь, побежишь, будешь думать обо мне. А я о тебе… О Сергее Селянине… Как тебя мама называла?

С е р г е й. Серенький.

Т а т а. Оставайся, Серенький. Вот мы часы положим.

С е р г е й. Я не могу опаздывать. Ни на одну минуту. Никогда я не опаздывал, это только дураки опаздывают. Или разгильдяи. Или просто мерзавцы. Никогда я не был ни дураком, ни разгильдяем. А мерзавцем тем более.

Т а т а. А ты что ж думаешь, я позволю тебе стать? Я могу позволить тебе стать лучше, только лучше. Потому что тогда и я буду лучше. Ведь мы же с тобой одно?.. (Берет у него из рук сверток, раскрывает, вынимает мандолину.) Действительно, мандолина. И какая красивая.

С е р г е й (берет у нее мандолину, играет и напевает).

Т а т а. Ты, оказывается, умеешь играть, и ты скрыл от меня.. Ты виртуоз, ты лучше всех в мире играешь.

Он играет, она поет.

Мандолина падает на пол. Затемнение.

Снова Якорная площадь. Теперь тут пустынно. Каменная глыба постамента и фигура адмирала, указывающая вдаль…

И надпись на цоколе: «Помни войну!»

Тихонько раскачиваются от ветра и издают слабый звон чугунные цепи, окружающие памятник. Низкие гонимые ветром тучи.

Снова квартира контр-адмирала Чемезова. Луч от фонаря на улице освещает влюбленных.

Т а т а (тихонько гладит по волосам Сергея). Серенький… Серенький… Уже без двадцати одиннадцать.

С е р г е й. Уже?

Т а т а. Без девятнадцати.

С е р г е й (сделав над собой усилие, вскакивает, привычно поправляет гюйс, надевает бескозырку. Козыряет). Будь!

Т а т а. И это все?

С е р г е й. Нет, не все, не все… Нет, это не все!

Т а т а. Когда мы увидимся?

Весь разговор идет в очень быстром, почти бешеном темпе и тихо.

С е р г е й. Не знаю. Скоро. Когда опять получу увольнительную. Ты ведь на неделю сюда? Я позвоню. Напишу. Если сам не смогу, пришлю с письмом Валерку.

Т а т а. А мне что прикажешь делать целую неделю? Стоять у окна, смотреть…

С е р г е й. Ты жена матроса.