ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В центре Якорной площади на темном камне памятник адмиралу. Каменные волны лижут подножие памятника. Адмирал внимательно вглядывается вдаль. Якоря окружают памятник. На цоколе выбиты слова: «Помни войну!»

За сеткой косого осеннего дождя братские могилы и очертания знаменитого собора.

Мимо памятника идет матрос. У него в руках сверток. Матрос останавливается возле памятника. Порыв ветра доносит звук корабельной сирены с залива. Дождь усиливается. Каменные волны у памятника превращаются в настоящие. Корабли у пирсов. Волны покачивают круглое тело подводной лодки. Дождь.

Просторная квартира, здесь живет контр-адмирал Чемезов. Высокие потолки с лепными лилиями и амурами. Столовые часы в дубовом футляре с большим, в виде якоря, маятником и с двуглавым орлом над циферблатом. Дубовый многостворчатый буфет и горка с посудой. Кожаный диван и телевизор. По бокам двери: справа — в кабинет, виден край массивного стола с телефоном и шкаф с книгами, слева дверь в спальню. На задней стеке высокие окна, выходящие на Якорную площадь. Вдали очертания собора. На стеклах окон капли дождя. Между окнами картины в старинных золоченых рамах: Бёклин, Айвазовский. Квартира немного запущена. Это видно и по кипе старых газет на буфете, и по скатанному в углу ковру, и по часам, показывающим одно время, а отбивающим другое. Вот сейчас, например, часы показывают шесть, а бьют девять. Эти удары подсчитывает сидящая за большим столом девушка. На ней голубая шерстяная кофточка с короткими рукавами. Это  Т а т а  Ч е м е з о в а.

Т а т а. Шесть, семь, восемь, девять… (Смотрит на циферблат столовых часов и на свои ручные.) Шесть, шесть, шесть. А эти бьют девять. (Часам.) Надо бить правильно.

Звонок. Т а т а  бежит открывать. Возвращается вместе с  С е р г е е м, м а т р о с о м, он в бушлате и в бескозырке, в руках у него сверток.

Наконец-то!

С е р г е й (это тот самый матрос, который проходил по Якорной площади. Он снимает бушлат, бескозырку, причесывается. Осторожно кладет сверток на подзеркальник, показывает на часы). Восемнадцать ноль-ноль.

Т а т а. Показывают одно, а бьют другое. Как-то ночью я проснулась — они пробили тридцать один раз. Садись.

С е р г е й. Выбросите их. Или почините.

Т а т а. Тут с ними никто не может справиться.

С е р г е й. Давай я попробую.

Т а т а. Трюмный машинист. Куда тебе с таким тонким механизмом!

С е р г е й. Машинист же.

Т а т а. Трюмный же.

С е р г е й. А вдруг. (Отодвигает от стенки часы, вскрывает заднюю дверцу.) Пассатижи есть у вас? Ну, щипцы, плоскогубцы…

Тата достает из ящика буфета инструменты. Он работает, она внимательно наблюдает.

Т а т а. У тебя до которого увольнительная?

С е р г е й. Успеем. И часы починю. И на репетицию. И в кино.

Т а т а. Какая картина?

С е р г е й. В матросском клубе «Весна на Заречной улице», а в гарнизонном — «Разбитые мечты».

Т а т а. Видела тысячу раз.

С е р г е й. Тысячу?

Т а т а. Ну, по два раза, во всяком случае.

С е р г е й. А по телевизору «Кармен» из Ленинграда, из театра Кирова. Приезжий поет. Не то румын, не то грек.

Т а т а. Что у тебя за сверток?

С е р г е й. Мандолина. Я записался в народный оркестр при клубе.

Т а т а. Собственная?

С е р г е й. Валерик дал.

Т а т а. А он что же не пришел?

С е р г е й. На лодке остался. Готовится к экзамену на классность.

Т а т а. А у меня для него новость. Мама его приезжает.

С е р г е й. Анна Петровна?

Т а т а. С делегацией шефов. Они ведь шефствуют над флотом.

С е р г е й. Когда приезжает?

Т а т а. Завтра. Чаю хочешь? Я знаю, ты сейчас скажешь: «Большое спасибо, я ужинал, ничего не хочу». Правильно? Это кстати, потому что чаю как раз и нет. Папа велел купить, а я забыла. Вернее, не забыла, а торопилась домой. Тебя ждала. Как это замечательно, что мы встретились сегодня на Якорной площади.

Часы бьют много раз.

А ты как-то странно воспринял нашу встречу. Будто ничего не произошло. Будто и года не было, и я не студентка, и ты не матрос, и это не остров… Впрочем, виновата, уже не просто матрос, теперь уже старший матрос. А Валерик еще не старший?

С е р г е й. Нет. Он по второму году службы, а я по третьему.

Т а т а. Ну конечно, ты же старый морской волк. Прости, пожалуйста. Что с часами? Ты их испортил?

С е р г е й. Я их исправил.

Т а т а. Почему тогда они не бьют?

С е р г е й. Потому что не время.

Т а т а. Самое время. Сейчас самое время.

Часы бьют непрерывно.

А Валерику нельзя передать, что завтра приезжает Анна Петровна?

С е р г е й. Вечером увижу и скажу.

Т а т а. Она, очевидно, будет жить у нас. Папа непременно ее оставит здесь. Он ведь был когда-то к ней неравнодушен. Они оба — он и отец Валерика — были в нее влюблены… Тысячу лет назад, еще курсантами.

С е р г е й. Сплетница.

Т а т а. Конечно, сплетница. Так приятно сплетничать. А потом она предпочла отца Валерика. А папа познакомился с мамой и женился на ней. А потом у разных людей появились мы. Ты, Валерик, я. А потом война. А потом нет ни моей мамы, ни Валеркиного папы, ни твоих. А потом нас разбросала судьба по всему свету. А теперь потихоньку начинает собирать. Вот здесь, на Якорной площади. Зачем она нас собирает, как ты думаешь?

С е р г е й. Я не думаю, я работаю. И слушаю тебя. Говоришь, а я слов не разбираю, будто ты поешь. Только голос твой слышу, а часы аккомпанируют.

Т а т а. Сейчас же останови их.

Часы замолкают.

Вникни, пожалуйста, в смысл и отвечай. Почему мы после разлуки вдруг собрались здесь? Папа, Анна Петровна, Валерка, ты, я… И все другие. Папа уже контр-адмирал, я студентка, ты и Валерий матросы. Анна Петровна мастер швейного цеха. Ты всегда у нас в школе был самым мыслящим учеником. Вот и поразмысли-ка.

С е р г е й. Гора с горой не сходится…

Т а т а. О, как это глубокомысленно!

С е р г е й. Это не судьба столкнула нас на Якорной площади. Это капитан-лейтенант Бондарь. Я знал от него, что ты должна приехать. Специально записался в оркестр народных инструментов, чтобы побывать в клубе. Ходил через Якорную площадь, все хотел тебя встретить. И встретил.

Т а т а. А почему не бьют часы? Почему они перестали? После таких слов должны звонить колокола на Морском соборе. Но их переплавили в пушки. Тогда пусть бьют часы.

Часы бьют.

Как торжественно! Вот так.

В часах что-то трещит, звенит, лопается и вываливается на пол.

С е р г е й (рассматривает лопнувшую пружину). Теперь все. Больше они бить не будут никогда. Даже на твоей свадьбе.

Т а т а. Вот это уже интересно. На моей свадьбе? С кем?

С е р г е й. С капитан-лейтенантом Григорием Родионовичем Бондарем. Для этого я и ходил по Якорной площади под дождем, хотел нашей встречи, чтоб поздравить. Пожелать счастья. Валерка тоже кланяется. Будь здорова, Татьяна. До встречи. (Одевается, забирает мандолину.) Теперь все. (Идет к двери.)

Т а т а. Стой! Стой, я тебе говорю.

Сергей останавливается.

А часы кто будет чинить? Они казенные. Может быть, они у какого-нибудь знаменитого адмирала на квартире стояли. Может быть, даже у Станюковича.

С е р г е й. Хорошо знаешь историю. Наверно, есть хороший руководитель.

Т а т а. Да. Капитан-лейтенант.

С е р г е й. Оно и видно. (Тихо.) Отпусти меня.

Т а т а. Иди. Стой. Почини часы.

С е р г е й. А может, вы, барышня, контр-адмиральская дочь, не будете кричать на матроса? Ведь это же все-таки не Станюкович. Часы обязательно лопнули бы. Не сегодня, так завтра — пружина проржавела. Шестьдесят лет били, а потом сломались. (Не снимая бушлата и бескозырки, садится на корточки перед часами и продолжает их чинить.)

Т а т а. Починят без тебя.

С е р г е й. Кто? Данный капитан-лейтенант часов чинить не умеет. Уж лучше машинист. Вернее. Починит, козырнет и прочь в казарму.

Тата хватает его за ворот, он поднимается, она бьет его по лицу.

Т а т а. Вот так поступают контр-адмиральские дочери. Вот так.

С е р г е й. Оставь.

Т а т а (бьет его еще раз). И еще раз. (Отворачивается, отходит к окну.)

Сергей приближается к ней. Они замирают в долгом поцелуе.

Хоть бескозырку-то сними.

С е р г е й (не выпуская ее из объятий). Она сама. (Встряхивает головой, бескозырка падает на пол.)

Теперь Тата не выпускает его. И новый, еще более длительный поцелуй.

Т а т а. Как же ты мог! Не писал, бросил писать, и все!

С е р г е й. Мне Валерка сказал: брось! Не пиши ей. Она плюс один капитан-лейтенант равняется любовь.

Т а т а. Ему-то откуда известно?

С е р г е й. Анна Петровна написала.

Т а т а. А она откуда знает?

С е р г е й. Видела вас вместе в театре, в Ленинграде. На балете.

Т а т а. Какая глупость. Ну видела, что же из этого? Ведь я все время думала о тебе. В театр ходила, а о тебе думала. Ведь когда началось, мне только семнадцать было. Да и не было еще семнадцати. Помнишь?

С е р г е й. Я-то помню.

Т а т а. Я ведь клятву дала, что никогда, никто, кроме тебя… Ну и что же, если я ходила с Бондарем в театр. Ты лучше расскажи, кто у тебя тут есть.

С е р г е й. Кто тут может быть…

Т а т а. Тут много девушек.

С е р г е й. Я бы рад влюбиться. Да разве могу? Первое время действительно тосковал. Просто не знал, куда деваться. Вот вы там, на гражданке, живете, ничего о нас не знаете. Ушел на флот, защищает границы. А до чего ж это трудно! Подъем в семь, летом в шесть. Зарядка. Учеба. Наряды. Опять учеба. Первое время письма писал. Всем. Ребятам. Знакомым. Каждый день по три письма. Никак не мог освоиться. Ведь это же совсем другая жизнь. Сам себе не принадлежишь. Тосковал. Потом втянулся. Сдал экзамены на классность, стал старшиной группы трюмных машинистов. Валерка сюда прибыл. Я о нем, как о сыне, заботился. Готовил. Теперь и он трюмный. В походы с ним ходим. Еще один год — и все.

Т а т а. На сверхсрочную не останешься?

С е р г е й. Не знаю. Может, дальше учиться пойду. Который час?

Т а т а. Рано еще. Девять.

С е р г е й. Ого! Надо двигать.

Т а т а. А там не могут без тебя обойтись?

С е р г е й. Никогда в жизни я никуда не опаздывал.

Т а т а. Это ведь не выполнение боевого задания. Ну двигай. Раз тебе со мной скучно — двигай.

С е р г е й. Слушай, Татьяна. Мне еще год или полтора служить на флоте. Тебе три года учиться. Будем реалистами. Взглянем трезво на жизнь. Она у нас разная, совсем разная. Кончишь ты университет, будешь филологом, научным работником. Другой круг людей, другие интересы. Да и сейчас уже другие. Не нужно обманывать самих себя. Надо смотреть правде в глаза.