Т а т а. Я мучаю тебя, прости, но я ведь так не могу…

С е р г е й. Я тоже не могу. Однако же могу.

Т а т а. Иди скорей. Ну подожди еще, ну тридцать секунд, ты нагонишь их по дороге. На улицах никого нет, ты побежишь. Ты не разлюбил меня?

С е р г е й. Нет, я не разлюбил тебя. Я люблю тебя.

Т а т а. Какие красивые слова. Миллионы раз — какое! — миллиарды, биллионы, триллионы, октавиарды раз люди произносили их, а все же они всегда как новые и всегда как музыка и лучше музыки… Как я хотела, чтоб ты мне когда-нибудь сказал это. А ты не говорил. Уезжал — и не говорил. Письма писал — и не говорил. Встретил — и не говорил. Целовал — и не говорил. Милый… Тоже не новое слово… Но все-таки нет лучше… Милый…

С е р г е й. Филолог! Скажи, это все филологи выдумали? Их либе дих. Же ву зем. Ай лав ю. Филологи?

Т а т а. Это больше относится к лингвистам. Но филологи тоже в этом участвовали. Филологи — они ведь тоже люди. Мы какую-то чепуху говорим. А тебе надо идти. Иди же, милый, беги изо всех сил. Иди, я закрою глаза, а когда открою, тебя не будет. (Закрывает глаза.) Я считаю до пяти. Раз, два, три, четыре…

Сергей в бушлате и бескозырке бежит к двери, открывает ее. Захлопывает дверь и снова возвращается.

Пять!

Тата открывает глаза. Сергей перед ней.

Ты!

С е р г е й. Почему ты так хочешь, чтоб я ушел от тебя? Я надоел тебе? Ты уже не любишь больше?

Т а т а. Сергей, ну, Сергей… (Повисает на нем.) Именно потому, что люблю…

С е р г е й. Я обманул тебя. Мне нужно не в двадцать три, а в ноль часов быть.

Т а т а. Ты говоришь правду?

С е р г е й. Да-да-да. Есть поступки, которые человек совершить не в силах. Я свободен еще час. Целый час.

Т а т а. Покажи увольнительную.

С е р г е й. Ты не веришь?

Т а т а. Нет, я верю… Но зачем же тогда?..

С е р г е й. Разве я сказал, что в двадцать три? Это нарочно, чтоб не торопиться. Чтоб в резерве было время. Чтоб я мог медленно шагать по Якорной площади, под дождиком, и думать о тебе. Кроме того, я не хотел быть тебе в тягость.

Т а т а. И ты хотел украсть у меня целый час? Шестьдесят минут! Три тысячи шестьсот секунд! Это же целое богатство!

С е р г е й. Да, это богатство, когда мы вместе, и три тысячи шестьсот вздохов, когда тебя нет. Говорят, за все на свете надо платить. За горе и за радость быть вместе. Даже если бы это продолжалось всего шестьдесят минут. Если бы за каждую минуту, проведенную вместе, мне пришлось платить годом горя, я бы заплатил.

Т а т а. За шестьдесят минут шестьдесят лет горя? Много!

С е р г е й. Не знаю. Нет, это не много. Другие платили за это жизнью. Ведь так, как мы любим друг друга, никто никогда не любил, а? Ты тоже так думаешь?

Т а т а. Я не знаю. Какое мне дело до них! Просто больше нельзя, нельзя. И никому нет дела до нас. Нам до них и им до нас… К черту этот бушлат. Еще шестьдесят минут наши. Нет, меньше, сорок. Ведь тебе нужно дойти, а уже двадцать три.

С е р г е й (смотрит в окно). Двадцать три!

Т а т а. Почему ты так сказал? Может быть…

С е р г е й. Что — может быть? Ничего не может быть, когда ты со мной, ты здесь, и я здесь…

Т а т а. Я поставлю чай. Ах да, у нас нет чая. Ну, мы будем пить кипяток.

С е р г е й. Просто воду. Холодную. Чистую. Не уходи. Вот тут, в цветах есть.

Т а т а. Не смей. Грязная.

С е р г е й. От цветов-то! (Пьет воду из бокала, в котором цветы.) За твое здоровье! За наше здоровье! За здоровье Валерки! За здоровье твоего отца! Какое это странное чувство, когда впереди есть еще сорок минут.

Т а т а. Уже тридцать, Серенький.

С е р г е й. Тридцать минут. О чем мы будем говорить с тобой тридцать минут? Мы будем сидеть рядом, вот так, будто мы один человек… Татьяносергей. Только не будем говорить о твоем университете и о моей лодке.

Т а т а. Об университете не надо, а о лодке нужно. Расскажи о твоем командире. О старпоме. О штурмане. Обо всех, с кем ты видишься ежедневно, с кем плаваешь, разговариваешь. Ты куришь?

С е р г е й. Курю.

Т а т а. Ты еще ни одной папиросы не выкурил.

С е р г е й. Я стеснялся. У меня такие плохие…

Т а т а. У папы есть «Северная Пальмира».

С е р г е й. Потом. Я тебе про Валерку расскажу, хочешь? Ты бы не узнала его теперь. Какой он стал бравый, ловкий. Он спортсмен. Да-да, легкоатлет. Стометровку за одиннадцать с половиной секунд делает. А зимой у нас была гонка патрулей. На лыжах с полной боевой выкладкой. Он первое место занял. Я из него трюмного машиниста сделал. Мы с ним в очередь стоим на посту погружения и всплытия. Это знаешь какой ответственный пост? От него вся жизнь лодки зависит. Он очень способный, Валерка. А командир у нас строгий. Рыжий, представь себе, рыжий, в общем, каштановый. Усики такие, тридцать два года, уже пожилой. Жена к нему приезжала из Одессы, интересная, зубной врач. Ребята у нас замечательные. Да и офицеры… Повезло мне, что с ними судьба свела. Еще как повезло! С такими людьми куда хочешь не страшно вместе идти. Куда хочешь! И все разные. Вот, например, Бабаев — штурман. Ну что за человек! Энциклопедист, все на свете ему известно. К себе всегда в каюту пускает, я у него книги читаю. Он даже ключ мне от своей каюты дал. С помощником у меня отношения сложные, он меня как-то на берег не пустил. Он строгий, но справедливый, я бы сказал — исключительный человек. Я на него обозлился, в общем, зря, хотел тебе фототелеграмму отправить. Валерка как раз от матери денежный перевод получил… Все. Больше не скажу ни слова. Мы просто будем считать с тобой, как стучат секунды. Так-так-так-так. Ну, дай мне папиросу. Ничего, если я лягу на одеяло? (Ложится поперек кровати, свесив ноги.)

Тата подает ему папиросу, зажигает спичку.

(Курит, пускает дым в потолок.) Ты ведь не знаешь цену этим секундам, их у тебя никто не отнимает. Поэтому и не знаешь.

Т а т а. Серенький, уже двадцать.

С е р г е й. Пройдет время, мы поедем с тобой по всей стране. Я ведь еще нигде не был, почти ничего не видел, только в кино. А там Сибирь, Алтай, Урал… Пока я тут служил на Балтике, там у вас новые моря появились — Куйбышевское, Сибирское. Реки морями стали. Почему, когда человек помечтать хочет, он прежде всего о море думает?.. И к Черному морю поедем. Через канал Волга — Дон, через Азовское море… Ну, кому плохо, скажи, кому плохо, если нам с тобой сейчас так хорошо? Ну, положи голову вот сюда, на грудь ко мне.. Какие у тебя волосы… Завтра в шесть подъем, поверка… А впереди целая ночь. Кто знает, кто знает… «Я буду ждать тебя опять лет восемь… А после этого еще лет пять…»

Стук маятника. Комочком, положив голову на грудь Сергею, лежит Тата. Ветер раскачивает фонарь за окном. С е р г е й  встает, осторожно поднимает Тату, держит ее на руках, кладет на кровать и уходит. Тата тихо лежит.

Луг весь в цветах. Яркое солнце. Прозрачные облака. Самолет в небе. Колосится рожь, по которой плывут комбайны. Вьется дорога. Грузовики бегут по ней. Мост через реку. Серебряные отблески солнца на воде. И опять цветы…

За окном светает. С каждой минутой становится все светлее и светлее. Дождя нет, луны тоже. Серый северный рассвет. Т а т а  с открытыми глазами лежит на одеяле. Рука ее тянется к часикам на тумбочке. Она смотрит на них, затем почему-то целует их, медленно поднимается, засовывает ноги в шлепанцы, подходит к окну, долго глядит на Якорную площадь, подходит к зеркалу, смотрится. Берет с тумбочки бокал, в котором цветы без воды. Выходит в столовую. Сцена поворачивается. В столовой все так, как было вчера вечером. Даже горит люстра над столом. Тата гасит свет, приносит из ванной воду в бокале, ставит цветы на стол и громко декламирует.

Т а т а. «…Придет на берег наш. Я буду ждать!»

Раскрывается дверь, и входит  В л а д и м и р  Б о р и с о в и ч  Ч е м е з о в, контр-адмирал, отец Таты. Он очень устал, видно, у него была бессонная ночь. Снимает фуражку, смотрит на Тату.

Ч е м е з о в. С кем это ты разговариваешь?

Т а т а. Я пела.

Ч е м е з о в. Как рано встала. Ну, здравствуй, стрекоза. (Смотрит на столовые часы.) Половина восьмого.

Т а т а (целует его). Они стоят. Я их чинила, но это невозможно. Как же ты устал, голубчик! Сейчас я чай поставлю. Ах да… у нас нет чая, я не успела купить.

Ч е м е з о в (вынимает из кармана пачку). А я успел.

Т а т а. Какой ты внимательный. А еще что ты мне принес?

Ч е м е з о в. Вот. (Вручает ей шоколадку.) Вот «папаштотымнепринес». Завари чайку, коза-дереза, а я пока побреюсь. Там в буфете есть какая-нибудь еда?

Т а т а. Сейчас я посмотрю. А ты разве спать не будешь?

Ч е м е з о в. Нет, уже не успею. Как ты провела день? Не скучала?

Т а т а. Нет, я не скучала. Читала, повторяла лекции. Вечером в кино была. «Весна на Заречной улице».

Ч е м е з о в. Друзей своих видела?

Т а т а. Да. Сергея видела, а Валерку нет. Сегодня Анна Петровна приезжает с делегацией шефов.

Ч е м е з о в. Им забронированы номера в гостинице. Анна Петровна здесь остановится, у нас.

Т а т а. Сколько вы не виделись?

Ч е м е з о в. Давно.

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Да. Прибыл… Так… Так… «Веди-18»? А вы узнали, в чем дело?.. Добро. Через час я буду в штабе. (Кладет трубку.)

Т а т а. Папа, я знаю, это, наверно, тайна, я тебя никогда не спрашиваю… Но я не могу… «Веди-18» — это лодка Валерия и Сергея? Она ушла в поход?

Ч е м е з о в. Предположим.

Т а т а. Когда? Скажи, папа? Мне это важно знать. Когда ушла лодка?

Ч е м е з о в. Ну, если это так уж тебе важно и ты не передашь эти сведения иностранным державам, — вчера ночью. Я ведь знаю, стрекоза, почему ты спрашиваешь. Из-за Валерия. Придется задержать Анну Петровну, пока они не вернутся.

Т а т а. А он не остался на берегу?

Ч е м е з о в. Валерий? Не думаю. (Увидев мандолину.) А это что за мандолина? (Рассматривает инструмент.)

Т а т а. Я в клубе взяла. Хочу научиться играть.

Ч е м е з о в. Я когда-то умел. (Берет несколько аккордов. Кладет мандолину. Снимает китель, заходит в спальню.)

Т а т а (снижает трубку телефона, набирает номер. Вполголоса). Триста десять… Мне нужен капитан-лейтенант Бондарь… Это говорят от контр-адмирала… Попросите его позвонить на квартиру Чемезову… Спасибо.