Чтобы не разбивать сна, Фернандо пожелал стать на часы первым, и я подыскал для него подходящее местечко сбоку от калитки за стынущими на ветру густыми прутьями не то жасмина, не то сирени.

Гурский, Казимир и Лягутт, усевшись в ряд на диванчике с винтовками между колен, немедленно уснули: оба поляка — затылками к стене, а Лягутт — опустив голову на грудь. Я пристроился на краешке и так, не сидя и не бодрствуя, протянул что-нибудь около часа, когда послышался шум приближающихся машин.

И Лукач и Белов очень удивились, узнав, что вилла опечатана. Заглянув за портьеру и окинув сочувственным взором спящих, перед которыми прямо на крышке телефонного аппарата доплывала пожертвованная Морицем свечка, Лукач посоветовал мне тоже поспать и прибавил, что они с Беловым лишь дождутся связи с батальонами, а там подремлют, сколько останется, в своих машинах.

Мне подумалось, что правильнее будет перевести Фернандо поближе к шоссе, чтобы машины со спящими в них не оставались без присмотра, и я вышел, а когда вернулся, услышал, что Лукач и Белов негромко переговариваются на стульях в глубине холла. Вжавшись между Лягуттом и боковой ручкой дивана, я пальцами погасил свечу и с наслаждением прикрыл глаза, но почти каждое слово, произносимое в холле, доходило до меня, и так как это было продолжение затянувшегося разговора, я понемногу составил себе представление и о том, что в нем уже не говорилось. Так я узнал, что наши батальоны, в ожидании рассвета и дальнейших указаний, расположились в лесу за ближайшим населенным пунктом (Лукач назвал его «Махадахондой», а Белов — «Махадаондой») рукой подать от нас и километрах в двух или трех от передовой. Белов считал, что теперь можно ни о чем не тревожиться, однако Лукач с ним не соглашался. У него сердце не на месте. Сколько б ему очки ни втирали, а он верхним чутьем чует, что сплошной линии фронта здесь нет, а тогда ночное время в тысячу раз опаснее дня. Главное же, в чем Белов проявлял, по утверждению Лукача, ничем не оправданный оптимизм, это насчет батальона Домбровского. Если поляки до сих пор не прибыли, куда им назначено, объясняется это одним: батальон где-то влип, предположительно, в том же Каса-де-Кампо, еще до посадки на камионы. Белов возразил, что ему представляется и более простое объяснение. Не надо забывать, что во главе батальона стоят люди мужественные и дисциплинированные, но недостаточно подкованные: не сумели они прочитать карту и выгрузились не там, где следовало, вот и вся недолга…

Что сказал на это Лукач, до моего сознания уже не дошло. Проснулся же я от топота. Светя себе фонариками, в ложу привратника вереницей входили телефонисты, в полузабытьи показавшиеся мне возвращающимися в свою пещеру гномами из немецкой сказки. Ни Морица, ни Орела с ними не было, но голос начальника связи, что-то взволнованно излагавшего, заполнял холл.

Я хотел спросить у вошедших, где же Орел, но вздрогнул от резкого звука, напоминавшего треск будильника, у которого отвинтилась крышка. Кто-то из телефонистов, покрутив ответно трубку коммутатора, зашипел в трубку, что да, пришли, но не сошел ли Орел с ума так трезвонить, чуть-чуть генерала не разбудил, досталось бы ему тогда на орехи, и вообще нечего каждые десять минут проверять линию. Мориц приказал, иначе как в самом крайнем случае, его не тревожить. Похихикав после этой отповеди, телефонисты составили в свободном углу пустые катушки и, даже не закурив, повалились веером на пол, головами к бочкообразной ножке стола, погасили последний фонарик и, подобно коммутатору, отключились от всего.

В холле тоже настала тишина, нарушаемая приближающимся шарканьем. Направляя на пол снопик лучей, вошел Мориц. Я поднялся, зажег огарок и, хотя старик отнекивался, настоял, чтобы он занял мою долю скамейки. Поломавшись для приличия еще немного, Мориц забился в самый уголок, поднял воротник канадки, засунул руки в рукава и заснул, будто усталый ребенок, едва успев закрыть глаза. Я собирался пойти взглянуть, как там Фернандо, но меня заставили остановиться слова Лукача:

— Или тебе, или мне: больше некому. Не старика же гнать. Но если уж выбирать из нас двоих, то — меня. Я там бывал, а ты нет.

Белов начал уговаривать его отложить до рассвета. В темноте легко заблудиться в собственной комнате, не то что в лесу. Но у себя самое худшее лоб разобьешь, а в Ремисе как бы в объятия фашистов не угодить.

— Не могу же я бросить батальон на произвол судьбы. А ехать отсюда в Ла-Плайя и будить Кригера или Герасси, это же не меньше как часа полтора или два потерять. Все равно что по принципу: утро вечера мудренее, как ты советуешь, рассвета ждать. Мало ли чего за два часа произойдет. Впереди же там, если Мориц правильно информирован, анархисты. Нет-нет, ничего не поделаешь, нужно самому отправляться, тем более что у нас не устное распоряжение, а отпечатанный приказ с собственноручной подписью Миахи. — Было слышно, что он встал со стула. — Пока я засупонюсь, разбуди, будь добр, этого большого поляка, что по-русски понимает. Я возьму его с собой от греха.

Белов принялся доказывать, что командир бригады не имеет права подменять связного и бегать, если можно так выразиться, у себя самого на побегушках и что, раз уж решено не откладывать до света, то поедет, конечно, он, Белов.

Непонятно было, почему ни тот, ни другой не вспомнили обо мне. Я задернул за собой портьеру, повернулся в их сторону, поставил винтовку и сдвинул каблуки:

— Разрешите мне, товарищ комбриг.

Наступившая тишина показалась особенно продолжительной во мраке. Прервал ее Белов.

— А и правда. Пошли Алешу.

Вторая пауза была покороче.

— Послать нетрудно, — в голосе Лукача сквозило сомнение. — Но толку что? Он же представления не имеет, где это. И батальона не найдет, и сам потеряется.

— Никто не гарантирован, что то же не могло б случиться и со мной, и даже с тобой.

— Вы давно не спите? Все слышали?

— Никак нет. Только последнее. Что некого послать.

— Право, не знаю, как с вами быть. Вы хоть карту читать умеете?

Почти не кривя душой, я отвечал утвердительно. Разве в последнем классе корпуса ради тех, кто не оставался еще на год в дополнительном, восьмом, для сдачи экзаменов на аттестат зрелости, а, приняв югославское гражданство, переходил в белградскую офицерскую школу, с нами не провели два или три занятия по топографии? Другой вопрос, что от этих уроков осталось.

— Тогда подойдите, — решил Лукач.

Он включил свой цилиндрический фонарь, дал подержать Белову, достал из планшета карту, развернул, нашел необходимый квадрат, аккуратно загнул карту так, чтоб он был сверху, положил на стул и опустился перед ним на одно колено. Белов светил ему через плечо.

— Собственно говоря, мы все там побывали, но вот с этого боку, видите? Вам же нужно попасть сюда. Минут пять назад мы узнали от Морица о местопребывании батальона Домбровского. Спасибо старику, он не успокоился на том, что штаба Шклиняжа на месте, куда указано было подать провод, нету, а догадался послать человека на шоссе проезжих шоферов расспрашивать, и тому невообразимо повезло: попалась машина польского интендантства. Представьте, какой-то испанский подполковник — у них все кадровые офицеры почему-то подполковники — воспользовался, что домбровцы перебрасывались не со всей бригадой, а вдоль фронта, перехватил их, когда они двигались мимо его участка, ссадил с машин и, ссылаясь на указание свыше, оставил в своем резерве. Перед вами задача добраться до них и передать мой приказ: незамедлительно сниматься и шагать, пока темно, по шоссе вот сюда, а начнет развидняться — рядом с ним, перелесками! Поняли?

— Вполне, товарищ комбриг.

— Теперь слушайте еще внимательней и хорошенько запоминайте. Мы с вами вот здесь, в Лас-Росас-де-Мадрид. — Он показал ногтем мизинца. — Название-то, а? «Розы Мадрида». Прямо как духи…

Ногтем он прочертил весь предстоящий мне путь. Сперва Луиджи подвезет меня по магистральному шоссе дотуда, где оно сближается с железной дрогой. По первому же переезду необходимо повернуть направо, к лесу. По нему продвигаться сугубо осторожно, без фар, на самой малой скорости, лучше даже временами выключая газ, чтоб можно было вслушаться и всмотреться. Вообще-то, Ремиса как будто целиком у республиканцев, но чем черт не шутит. Миновав перекресток, надлежит машину остановить и развернуть, чтоб в случае необходимости она смогла бы сразу дать ходу. От перекрестка идти пешком по правой дорожке до конца леса и дальше лугом, а вернее, лесонасаждениями. Где-то в них, параллельно железнодорожному полотну, и тянутся окопы, в которые засадили поляков. Это вторая линия. Первая расположена приблизительно на километр к югу, у опушки другого леса, в нем уже фашисты.

Заставив меня повторить за ним и самому все показать по карте, Лукач поднялся с колена.

— На свою память вы можете положиться. Карта, что и говорить, еще надежнее, но запасной у нас нет, рабочую же в разведку не берут, а это задание отчасти схоже с разведкой. Забирайте с собой всех имеющихся в вашем распоряжении свободных людей и будите Луиджи. С момента, как оставите машину, смотреть в оба и ушки держать на макушке. Исполните, и поскорее назад. Учитывайте, что до вашего возвращения у меня к тревоге за поляков прибавится беспокойство за моего адъютанта.

Свободных людей в моем распоряжении имелось всего двое. Растолкав Гурского и Казимира, я спросил, согласны ли они пойти на поиски батальона Домбровского. Оба, ничего не отвечая, потянулись так, что захрустели суставы, и начали собираться. Заодно я привел в чувство и Лягутта, которому надлежало сменить Фернандо. Узнав, что мы куда-то уходим, Лягутт стал проситься с нами, но пришлось ему отказать: не мог же в самом деле Фернандо простоять без смены всю ночь.