С такой яркой личностью и довелось встретиться Борису Ильичу, передать поручение Л. Я. Карпова, устанавливавшего тогда подпольные связи с революционерами на Урале.
В книге своих воспоминаний маршал пишет, в частности:
«Среди людей, приезжавших на завод в служебную командировку, особенно запомнился мне Б. И. Збарский. Мне было поручено познакомить его с производством завода. Приезжий представился, назвав себя, что по отношению ко мне, простому рабочему, выглядело тогда удивительно».
Збарский ходил с Мерецковым по цехам, стремился что-то сказать там, где не было людей, это никак не выходило. Наконец, когда им удалось уединиться и Мерецков стал объяснять, как паять змеевик, приезжий засмеялся и заметил, что он сам отлично знает, как паять змеевик, ему просто надобно передать не на людях ЛИЧНЫЙ ПРИВЕТ от Карпова.
Привет был передан, связь налажена.
Маршал Мерецков с удовольствием вспоминает этот эпизод и добавляет:
«…Однажды, в середине двадцатых годов, я сидел в президиуме торжественного заседания, а рядом оказался господин инженер из Москвы. Борис Ильич сразу узнал меня, обнял, расцеловал, а потом долго вспоминал, как мы паяли змеевик… В моей памяти он, Збарский, сохранился как человек отзывчивой души и с большим чувством юмора».
Борис Леонидович скажет о своем пребывании на Урале много позже, в автобиографическом очерке «Люди и положения», написанном в 1956—1957 гг.:
«…Одну зиму я прожил во Всеволодо-Вильве, на севере Пермской губернии, в месте, некогда посещенном Чеховым и Левитаном, по свидетельству А. Н. Тихонова, изобразившего эти места в своих воспоминаниях. Другую — перезимовал в Тихих Горах на Каме, на химических заводах Ушковых… В конторе заводов я вел некоторое время военный стол и освобождал целые волости военнообязанных, прикрепленных к заводам и работавших на оборону. Зимой заводы сообщались с внешним миром допотопным способом. Почту возили из Казани, расположенной в двухстах пятидесяти верстах, как во времена «Капитанской дочки», на тройках. Я один проделал этот путь».
И далее — о Борисе Ильиче:
«Когда в марте 1917 года на заводах узнали о разразившейся в Петербурге революции, я поехал в Москву.
На Ижевском заводе я должен был найти и захватить ранее командированного туда инженера и замечательного человека Збарского, поступить в его распоряжение и следовать за ним дальше».
Збарский вспоминал:
«Я был чрезвычайно рад, что этот исключительно талантливый человек и близкий мой приятель вернулся обратно со мной из Елабуги в Тихие Горы. Он испытывал в это время большой творческий подъем, работал очень много и напряженно, вечерами читал новое, к сожалению, у меня было настолько мало времени, что я иногда при всем желании не мог слушать его новые вещи, но зато Ф. Н., которая была совершенно свободна, целыми днями проводила время вместе с Борей».
Затем Борис Ильич заключает с великой горечью:
«Это постоянное времяпрепровождение их вместе вскоре явилось причиной тяжелых переживаний для меня, о которых я скажу впоследствии».
Итак, Тихие Горы…
«Я работал на заводе и в лаборатории, моя мама целые дни проводила, нянча моего Элика, он прекрасно развивался, уже хорошо говорил и доставлял много радости в те очень короткие промежутки времени, когда я был свободен».
Однажды поздним вечером, очень усталый, он вернулся с завода и спросил встретившую его с ужином мать:
— Где Фанни?
— В гостиной, — сказала она. И, помолчав, добавила: — И как всегда — с Борей. Он читает ей стихи.
В ее тоне ему послышалось нечто тревожное.
— Что ж тут такого? — Он пожал плечами. — Все поэты любят читать свои стихи. И Боря — тоже.
— Пепа, он предпочитает читать стихи ей — одной. Пепа, неужели ты не видишь? Она в него влюблена.
Помолчал.
— Дай мне что-нибудь поесть. Все равно что. Я проголодался. — Помолчал. — И забудем навсегда об этом разговоре.
— Ты его не забудешь. И я тоже.
— Дай мне что-нибудь поесть.
Нет, она не забыла об этом никогда. И Збарский тоже этого никогда не забыл.
Сердце его щемило гнетущей тоской. Неужели случилась трагедия, которую он со страхом ждал во Всеволодо-Вильве, когда Фанни упрекала его в том, что он «падает»?
Он вспоминал вечера там, во Всеволодо-Вильве, и морозную ночь в лесу, с серебряной луной, и шампанское, и разбитый бокал, и Бориса Леонидовича с веником, и этюд Скрябина, и стихи, которые читал Пастернак…
Сквозь грани баккара вы суженным
Зрачком могли следить за тем,
Как дефилируют за ужином
Фаланги наболевших тем.
И были темы те эмульсией
Из сохраненных сердцем дней,
А вы последнею конвульсией,
Последней каплей были в ней.
Неужели счастье обошло его стороной?