Часть вторая

Пылающие строки, пронизанные болью, тревогой и — надеждой, надеждой, надеждой…

Не забуду, как прочитал их впервые, шестнадцати лет от роду, ранней и цветущей среднеазиатской весной, в далеком от Москвы Ташкенте, в молодежной газете «Юный Восток», выклеенной на афишной тумбе, поверх старой театральной афиши и рядом с правительственным бюллетенем о состоянии здоровья Владимира Ильича Ленина.

Бюллетени эти публиковались каждодневно во всем государстве, от Ледовитого океана до отрогов Памира.

Маяковский назвал свое стихотворение «Не верим!». Написав, сразу же отдал стихи в пресс-бюро агитпропа ЦК РКП, и тотчас они были переданы газетам и журналам всей страны.

«Не верим!»

И казалось, это «Не верим!», звучащее как заклинание, нашло свое реальное подтверждение.

Уже в мае двадцать третьего, в чудесный солнечный день перевезли Ильича в автомобиле в Горки. Здесь, с конца июля, здоровье его стало решительно улучшаться, уже стал ходить, стал шутить, стал смеяться, настоял, чтобы ему давали газеты, сначала «Правду», потом и «Известия». Следил за художественной литературой. По вечерам Надежда Константиновна читала ему вслух. 18 октября 1923 года Ленин решил побывать в Москве, когда автомобиль подъезжал к городу, снял кепку и приветственно помахал столице. В Кремле поднялся в свою квартиру, заглянул в зал заседаний Совнаркома. Пришел в свой кабинет. На следующий день проехал по Москве, побывал на сельскохозяйственной выставке, затем вернулся в Кремль, взял из своей библиотеки несколько нужных ему для работы книг и вернулся в Горки.

Это был его последний, прощальный приезд в Москву…

То, с чего начинался спектакль «Так победим!» Михаила Шатрова и Олега Ефремова в Художественном театре…

Крупская писала Горькому о последних неделях жизни в Горках:

«Он был до самой смерти таким, каким и раньше, — человеком громадной воли, владевшим собой, смеявшимся и шутившим еще накануне смерти, нежно заботившимся о других».

НЕЖНО заботившимся…

Уже тогда появились тревожные симптомы нового обострения болезни.

Однако надежда не гасла. Она владела даже лечащими врачами, неусыпно следившими за ходом болезни. Их радовало общее улучшение самочувствия, каждый день, казалось, больше голубело над Горками небо надежды…

Но пришел день 21 января 1924 года.

Внезапное ухудшение. Резкое. Тяжкое.

Пришла безнадежность.

Пришли шесть часов пятьдесят минут 21 января 1924 года.

Шел в эти дни в Москве съезд Советов — одиннадцатый, чрезвычайный, Всероссийский.

Москва, студеная, ледяная, строгая.

Утреннее заседание съезда — очередное.

На трибуну поднимается Председатель Президиума ЦИКа СССР Михаил Иванович Калинин.

Медлит. Вглядывается в зал. По этой затянувшейся паузе зал тревожно охватывает предчувствие. Что-то случилось. Что-то случилось. Да, Калинину трудно начать. Его волнение передается залу — тут около четырех тысяч человек. Зал напрягается…

Маяковский был на этом заседании. Потом опишет трагические мгновения, «размножит», по его словам, «неизгладимые впечатления очевидца»…

— Товарищи, — сдавленным голосом наконец произносит Калинин. И вновь пауза и мертвая тишина и дыханье четырех тысяч, натянутых как струна… И сам Калинин переводит дыхание. — Прошу встать.

Встали. Та же мертвая тишина и то же одно дыханье.

— Здоровье Владимира Ильича в последнее время шло на значительное улучшение. — Пауза. — Но вчера произошел с ним удар, и Владимир Ильич умер.

Мгновенье тишины, и затем нечто невообразимое, рыдания женские и мужские, все что-то одержимо и сбивчиво говорят, размахивают руками, перебивают друг друга, сжимают кулаки… По описаниям свидетелей, это был какой-то небывалый всеобщий всероссийский плач, какого еще никто никогда не видел и не испытывал…

Калинин потребовал тишины.

С трудом она возникла. Запинаясь, очень тихо, председатель ЦИКа прочел только что выпущенный бюллетень врачей. Он гласил:

«…21 января в состоянии Владимира Ильича внезапно произошло резкое ухудшение: в пять с половиной часов дня дыхание стало прерывистым, наступило бессознательное состояние, появились общие судороги, и в 6 ч. 50 м. Владимир Ильич скончался при явлениях паралича дыхательного центра».

И снова накатилась волна рыданий. Зазвучал похоронный марш. Делегаты устремились к выходу, ехать, немедленно ехать туда, в Горки, к нему, к другу, к соратнику, к вождю, к Ленину…

В 10 часов вечера того же дня в Кремле комиссия, в которую вошли В. Молотов, Ф. Дзержинский, В. Куйбышев и Е. Ярославский, очертила первые свои действия по организации будущих похорон.

Ночью, в два часа пятнадцать минут, экстренный Пленум ЦК утвердил общий план траурных акций.

В эту же ночь в 3 часа 30 минут Президиум ЦИК Союза ССР избирает комиссию по похоронам. Председатель — Феликс Дзержинский, Ворошилов, Молотов, Бонч-Бруевич…

В шесть часов утра 22 января радио сообщает о смерти Владимира Ильича.

Стране, всему миру…

Экстренный, объединенный выпуск «Правды» и «Известий», извещение — прибытие Ленина в Москву состоится на Саратовском (Павелецком) вокзале 23 января, в 1 час дня.

Ленин будет находиться в Колонном зале Дома союзов. Доступ в зал будет открыт с 7 часов вечера 23 января. О дне похорон будет объявлено особо…

Утром же, 22 января 1924 года, произведено бальзамирование — предохранить, на самое короткое время, необходимое для того, чтобы перевезти Ленина из Горок в Москву и дать возможность проститься с ним в Колонном зале Дома союзов.

Операция поручается академику А. И. Абрикосову.

Сложнейшая операция выполняется А. И. Абрикосовым безукоризненно и настолько мастерски, что бальзамирование будет действовать большее время, нежели предполагалось.

Тогда же, в присутствии народного комиссара здравоохранения Н. А. Семашко, равно как и профессоров и врачей, лечивших Владимира Ильича, установлено: смерть явилась последствием чрезмерной мозговой деятельности. И оттого — неизлечимый болезненный процесс в сосудах. Несмотря на все принятые меры, он неминуемо должен был привести к роковому концу…

Неминуемо…

Сказалось, не могло не сказаться поистине нечеловеческое напряжение мощного мозга, именно оно оборвало непоправимо преждевременно эту жизнь, такую нужную, такую дорогую, такую необходимую всем…

26 января открылся II Всесоюзный съезд Советов.

Траурное заседание посвящено памяти Ленина.

Учтя желание миллионов, II съезд Советов СССР принимает решение — сохранить гроб с телом Владимира Ильича Ленина в специальном Мавзолее на Красной площади у Кремлевской стены, рядом с братскими могилами борцов Октябрьской революции.

Тогда же Всесоюзный съезд Советов рассматривает и удовлетворяет просьбу Петроградского Совета, единодушно поддержанную всеми фабриками и заводами города на Неве, сотнями тысяч питерцев — о переименовании Петрограда, колыбели Октябрьской революции, в город Ленинград.

К 27 января был возведен временный деревянный мавзолей по проекту А. В. Щусева. Уже этот первый вариант стал композиционным центром ансамбля Красной площади.

«В ГЛУБОКУЮ НОЧЬ, в морозную мглу поехали старейшины великого племени большевиков туда, откуда надо было получить недвижное тело почившего вождя. Привезти и показать осиротевшим миллионам».

Врезались в память с далеких-далеких времен эти строчки.

Они написаны были Михаилом Кольцовым тогда, в январе двадцать четвертого, в его корреспонденции в «Правде», названной «Последний рейс».

Вновь нашел их, перечитал в трехтомнике Михаила Кольцова, изданном в 1957 году.

Имя Кольцова десятилетиями нельзя было и упоминать — числился во врагах народа, чуть ли не «агент-тройник».

Трехтомник, как и многие другие книги Кольцова, был переиздан лишь после реабилитации — посмертно: он был расстрелян. Арест произошел в самом зените его таланта и поистине всенародной славы, вскоре после возвращения из Испании, после его знаменитых испанских дневников, которыми зачитывалась вся страна, трепетно следившая за борьбой испанских республиканцев и интербригад с фашизмом, уже набиравшим грядущую силу. Сталин принял его после возвращения и несколько часов слушал его рассказ, а потом Кольцова арестовали. И — убили. Убил Сталин.

Зенит славы и таланта Кольцову не был прощен.

Перечитываю кольцовскую корреспонденцию, где каждая фраза дышит горестью и драматизмом. Ты как бы сам садишься в маленький поезд на пустом притаившемся вокзале, будто бы сам ощущаешь «молчаливый, украдкой отход», слышишь скрип древнекрестьянского цуга саней, видишь «белый, высокий, в стройных колоннах старый дом, вправленный в благородную рамку серебряного леса, синего снега»… С Кольцовым входишь в полутемную проходную, где «на диване жена, друг, вечный бессменный товарищ Надежда Константиновна, сестра Ленина Мария Ильинична».