23

Никогда не любил март. Хотя, казалось бы, ненавистная мне зима хлопнула дверью и ушла, весна постепенно начала делать попытки согреть все вокруг, межсеместровые тесты и сочинения написаны, впереди Пасхальные каникулы. Но именно на этот месяц отчего-то обычно приходилась целая волна неудач. Впрочем, со временем к этому я уже привык: это была моя личная черная полоса. И вот, на март две тысячи двенадцатого года выпали такие невзгоды: плохая оценка за тест по истории Англии, неудачная стрижка, странное поведение Лили и моя очередная провальная попытка написать что-то стоящее. Казалось бы, мелочи мелочами, но я, как человек жутко чувствительный и ранимый, каждую неудачу воспринимал шрамом на сердце. И если учебы в основном это не касалось (я убеждал себя, что мисс Элизабет просто меня недолюбливает), то неосторожное слово ближнего или непонятная ситуация действовали на меня угнетающе. Вот и сейчас, подстриженный, словно средневековый монах, меланхоличный и рефлексирующий, в позе мыслителя я сидел возле окна экспресса и взглядом провожал скользящие пейзажи. На моих коленях лежала тетрадь, в ней — ручка с покусанным колпачком. По дороге домой я планировал писать рассказ, но последняя попытка творчества на днях показалась мне настолько жалкой, что я чуть не расплакался от безысходности. Помог забыть об этом мне Дарси, стащив с кровати на пол и накрыв своим телом. Но постоянно выручать меня он явно таким способом не сможет, поэтому выхода было два: продолжать совершенствоваться или навсегда бросить эту глупую затею с писательством. Пока что для себя я ничего не выбрал, поэтому решил подумать об этом в поезде. Но разве до этого, когда едешь туда, где не был больше полугода? Домой.

Я оторвал взгляд от окна и раскрыл свою тетрадь, подушечками пальцев проведя по гладкой бумаге. Чистый лист манил меня, в то же время пугал. Что если у меня вовсе нет таланта? И мне было страшно лишь от одной мысли, что столько лет моего горящего желания стать писателем вспыхнут и рассыплются пеплом. Я взялся за ручку и после нескольких секунд раздумий вывел в самом верху страницы: «Лестница в никуда». Я не знал, о чем расскажу будущему читателю, не знал своих героев, их историй, их судеб. Стоило лишь захотеть писать, как все мои идеи испарялись, а голова становилось стерильной. Уметь бы записывать их у себя же в голове. Тогда все те потрясающие мысли, приходящие почему-то ночью, никуда не пропадут.

Болезненно вздохнув, я начал листать тетрадь, и внезапно страницы распахнулись на середине. Туда совсем недавно я вложил подаренную открытку на день всех влюбленных. Для меня она была настоящим ребусом, и тот, кто создал ее, явно позаботился о своей конфиденциальности: даже по почерку определить было сложно — текст был собран из печатных букв. «Я люблю тебя, Нил» — в очередной раз утверждала надпись, и я сжимал картон меж ладоней, греясь любовью, которая исходила от этого маленького подарка. Конечно, Арлену я ничего не сказал — я не мог предположить его реакцию (а человеком он всегда был довольно непредсказуемым). К тому же, хотелось иметь хоть небольшую тайну, которую я делил бы лишь с самим собой.

— Желаете что-нибудь?

Меня отвлекла женщина, разносившая напитки по салону. Расставшись с двумя фунтами в обмен на зеленый чай, я согрел руки теплом пластикового стаканчика. Интересно, как вырос клен, который мы посадили с матерью год назад?..

Я не был дома больше шести месяцев. Не сказать, что меня страстно тянуло в Рочестер, но порою ностальгические мысли посещали. Особенно в те моменты, когда я созванивался с Норой и слушал ее короткие, но милые сердцу истории о родном городе и его неторопливой жизни. Наш коттедж не был большим и стоял на улице, которая летом и весной утопала в цветах заботливых садоводов. Моя мать тоже увлекалась этим, и в палисаднике всегда цвели герберы. Как известно, графство Кент славилось своими садами, и каждый город здесь, без сомнений, это доказывал. Жаль, что время цветения еще не пришло, и я не смогу вдохнуть милых ароматов, но мне было достаточно того, что смогу ощутить запахи родного дома.

Вскоре голос из динамиков объявил о скором прибытии на Лондонский вокзал «Чаринг-кросс», и буквально через несколько минут я уже окинул взглядом модернистский фасад его здания, откуда, помнится, отбывал до Хартпула полгода назад. За пять часов пути мои ноги успели затечь, и при выходе из экспресса я еле удержался, чтобы не рухнуть вместе со своим багажом на перрон. Признаться, я уже отвык от такого количества людей: немного кружилась голова. Раньше я бывал в столице едва не каждую неделю, а тут прошло уже несколько месяцев. Одичал, так сказать. Естественно, пригород Хартпула не мог сравниться с городом-миллионником. Тут же я купил билеты до Рочестера и побрел в зал ожидания, дабы там скоротать свои полчаса до прибытия транспорта. Достав мобильный, я написал Норе, что буду у нее уже через час. А затем извлек книгу в надежде утонуть в истории хоть ненадолго. Не тут-то было. Телефон завибрировал в кармане, и я услышал оповещение мобильного приложения.

«Ты доехал уже?» — спрашивал Арлен.

Я не очень любил сетевое общение, но все же поддерживал с друзьями контакт через социальные сети, как любой нормальный подросток.

«Да, все нормально» — лаконично набрал ответ я. И только вновь ухватился за обложку, как карман вновь сотрясла вибрация.

«Я привезу тебе подарок из Германии»

«Какой?» — живо поинтересовался я.

«Узнаешь…»

Ох уж это таинственное многоточие. Затем вздох. Я прикрыл глаза и понял, что уже скучаю по Дарси.

***

Со станции Рочестера я взял такси, и уже стоял на пороге своего дома, оглядываясь на ничуть не изменившуюся улицу. Все точно так же, как и в августовский день, когда я покидал родной город. Затем я загремел ключами и отпер входную дверь.

— Нора, — крикнул я и заулыбался, предчувствуя встречу. Затем вновь повторил. — Нора!

— Нил, милый, ты?

Я оставил свою поклажу в прихожей, повесил на крюк ветровку и сбросил кеды. В нос закрался аромат запеченной свинины с картофелем. Мать старалась на славу, чтобы угодить мне с ужином. Вот и она — выглянула с кухни и встретила меня улыбкой. А я стремительно сократил расстояние меж нами и обнял ее. Будто и не уезжал…

— Давай, раздевайся, в душ, а затем кушать.

Давно никто не проявлял обо мне подобной заботы. А Нора все продолжала:

— Я заварила чай с имбирем. И лимонный пирог в процессе. Твой любимый.

Я скривил улыбку. Нет, мой любимый был грушевый. Но спорить не стал.

-..подумать только. Теперь ты снова со мной. Несколько недель. Мне не верится.

— Мне тоже, — кивнул я и приник телом к дверному косяку, который когда-то вместе с отцом мы покрывали лаком. Мне не хотелось портить идиллию, которая творилась в душе Норы прямо сейчас, но не мог не поинтересоваться: — Как там отец? Не знаешь?

Мать обернулась, и выражение ее лица поспешило измениться. Но тут же она постаралась не показать мне этого.

— У него родился мальчик. Твой брат, между прочим. И еще Эд сказал, что хотел бы видеть тебя. Я ничего ему не ответила, подумала, что ты сам все решишь.

— Правильно, — согласно закивал я и направился к лестнице. На сердце сетью накинули тоску, поймав меня в ловушку. Семья была для меня стержнем, а теперь я собирал осколки. По лестнице, где было двадцать ступеней (я часто считал их), когда-то, взявшись за руки, мы поднимались втроем. То, что было десяток лет назад, давно стало лишь воспоминанием. Но я твердо пообещал себе не страдать из-за ошибок других. «Ты должен думать о своей жизни», — говорил Арлен. И, скорее всего, был прав.

Моя комната ничуть не изменилась. Нора поддерживала в ней чистоту, но ничего не переставляла. Даже вещи, которые я не разложил по своим местам, когда уезжал, остались лежать там, где и были. Серые обои, мягкий ворс коврового покрытия, мои детские рисунки, висевшие на стене вместе со школьными грамотами… Здесь когда-то рождались мои мечты и мысли. Сердце Бернса было в горах, а мое — в маленькой комнатке на Лойл-стрит в Рочестере.

Осторожно я присел на край кровати и полной грудью вдохнул кружащие голову ароматы родного дома. Затем рухнул спиною и придавил собой пружинистый матрац, который как-то безрадостно подо мной отозвался чуть слышным скрипом. Мои веки опустились сами собой, стоило лишь телу расслабиться. И я погрузился в дремоту, которая способна одолеть лишь после жуткого напряжения. Но длилась она не больше пяти минут. Голос Норы, вновь требующий, чтобы я принял душ, заставил подняться и отправиться в ванную.

Во время ужина мы живо обсуждали произошедшее с нами за последние полгода. И я был вполне уверен, что мама все-таки начинает оправляться от стресса после развода. Она расцветала почти на глазах: начала делать легкий макияж даже дома, укладывала волосы и всегда источала тонкий аромат парфюма. В голосе ее появилась жизнь, а лицо уже болезненно не искажалось при упоминании Эда. Меня, честно сказать, не сильно тянуло узнать, кто этот Гидеон, но, по всей видимости, он все-таки волшебник. Отправив в рот последнюю ложку тушеного картофеля, я утер рот тыльной стороной ладони и размяк на своем стуле, запрокинув голову.

— Нил, отвратительно, — встряхнув светлыми волосами, отметила мать, и я выпрямился. — Чем планируешь заняться, пока ты дома? — продолжила она.

— Не знаю, — пожал плечами я и лишь сейчас понял, что мне действительно нечем заняться. Я настолько привык к хартвудской спешке и бесконечным делам, что теперь спокойствие в собственном доме казалось мне неким вакуумом. — Отметим Пасху. И еще у меня есть задание на каникулы. Могу почитать, чем-нибудь еще заняться…

— А встретиться с отцом? — вдруг спросила меня мать, в задумчивости сложив уголок салфетки. — Я знаю, между вами что-то произошло. И мне совсем не хочется знать, что причиной была я…