— Вам здесь удобно будет? — посмотрела она на старика.

— Слышишь, ма? — повторил Павел. — Был Алешка у тебя сегодня на работе?

Ольга Максимовна испугалась.

— Неужели опять?

Дело в том, что Алешка с мальчишками повадился кататься на новых вагонах. Они подкарауливали у главных ворот выход готовой партии товарняка, забирались на тамбур, и, пока состав тянулся через город, они там плясали и показывали всем длинные носы. Доезжали так до моста и там спрыгивали под откос на прибрежный песок. Дорога назад занимала часа два, и Алешка говорил, что был у бабушки на работе. В последний раз их задержали у заводских ворот, где и вышло все наружу.

— Ну парнюга… А клялся, что у тебя сидел.

— Ой! — Ольга Максимовна прихлопнула лоб. — Был. Был! Телевизор смотрел в зале, совсем забыла о нем.

Лизе рассказали случай с вагонами, она не могла поверить, неужели Алешка, он же вот вроде с горшком ходил по комнатам, присаживался то за кроватью, то за шкафом, выглядывал, не видит ли тетя.

— Как время летит, — вздохнула она наконец.

— Пореже приезжай, — сказала Ольга Максимовна недовольно. И мгновенно вся занялась от своей же искры. — Паразитство! Ждешь их, ждешь, страху всякого уж наберешься, думаешь, что-то случилось, что-то случилось, а они хоть бы письмо догадались, два слова сложить: «Живы, здоровы…». Как куры там задницами в пыль зарылись, — она всем телом с короткой яростью показала, как куры укладываются в пыль. — Ко-ко-ко! Охохлатились… Яичка снести не могут, «еще ра-но, еще не набеси-ились…».

— Да прям!

— Сколький год пошел?

— Мам, ты что?

— Сколький год пошел?

— Мам, ты хочешь, чтобы я заплакала?

— Хозяин, — сказал Павел Валентину. — Мать завелась, давай сбивай настроение.

После рюмки Ольга Максимовна вдруг засмеялась.

— Гость-то у нас какой скромный, ни слова-то не вымолвит… Нравится у нас?

Старик как раз закусывал и не мог сразу отвечать, но глазами и обеими руками показал: сейчас.

— Очень! — сказал он наконец. — Даже не ожидал.

— Завидуете?

— М-ма-ма-ма-ма! — предостерег Валентин. И обратился к старику: — Только вот, знаете, вопрос: где достать хороший паркет? Вообще — его продают? И что еще нужно? Гудрон нужен?

— Вы знаете, я не знаю. Я не паркетчик.

— Он не паркетчик! — вскрикнула Ольга Максимовна. — Он ехал, ехал… Правильно? Ну и дай, думает, зайду. На огонек. А мы такие, мы привыкли: кто хочет — заходит, выходит, сидит. Хозяйничает. А чем плохо?

— Ну хорошо, о деле потом, — согласился Валентин. — Лиза, что Николая не привезла?

Разговор за столом распался, о старике забыли. Но он сам напомнил о себе.

— Был задан вопрос: завидую ли я? Вообще… Удивляюсь. Не ожидал. Ничего, что я так? Вот у меня — один сын, а сколько забот… Ой, сколько забот! И ведь чем дальше, тем больше. Ну, теперь, правда, доцент, мгм.

— Да́ уж! — почему-то усомнилась Ольга Максимовна.

— Мгм, — скромно, но с веской силой нажал старик. — И знаете, говорят… Ну, это неважно.

— Не-ет, нам так, однако, не похвастаться. Но ничего тоже. Тамара вон — врач.

— Где там — ничего! — кричал старик через шум. — Здорово, просто… Очень! Легко ли! Ну что ты!

— Так погоди, в каком это было?.. — на крике же понесло вдруг Ольгу Максимовну. — Или Лиза уже в пятом училась? Принесла в дневнике: «Приглашается отец на тему «Роль отца в воспитании детей». Прихожу, ну, мужиков, наверное, сто! А я одна. В коридоре учительница молоденькая записывает, моя очередь подошла, говорю: «Третий «А», четвертый «А», пятый «Б». Она говорит: «Извините, но мы только отцов приглашали». Я говорю: «Извините, я и за отца и за мать». Ну, смутилась, думает, наверное, у девочек отца нет, посмотрела в бумажку: «А почему все-таки он не пришел?» Он у меня везде тогда был обозначен, ниоткуда не вычеркнула. А он, говорю, за папиросами пошел. «Ой, вы так шутите, разве можно? Если он занят, так и скажите, а то у нас вопрос очень серьезный, будем отцов воспитывать, у нас даже на родительские собрания одни только матери приходят». Так за отца всю ту зиму и ходила. И кто когда заметил, что у девочек отца нет? Ушел, говорю, за папиросами, ага! За папиросами!

— Мама, ты кричишь, — сказала Тамара. — И вообще кому это интересно.

— Это Тамара! Слышишь, паркетчик? Младшая моя!

— Да, да, я уже понял.

— Это я к тому, что вам, может быть, интересно, да стесняетесь спросить. Самая моя самостоятельная. Галя, та не-ет, та в отца пошла. Училась в Горно-Алтайске в пединституте, жила у родной тетки на квартире, полы мыла… А это Лиза, моя помощница. Прихожу домой: она сестер мукой кормит, даже уши у всех в муке. Выменяла на базаре отцовский костюм, — он же за папиросами-то в чем был ушел, — порадовалась: на неделю хватит. Так и костюм впрок не пошел, с полу что собрали, на раз только хватило… Мне бы тогда на Лизоньку накричать или заплакать с досады, а я смеюсь, такие у них мордочки, в муке-то! Да так оно и лучше; где обманешь себя, скажешь: да ладно! Где и правда смешно… Никогда не плакала!

Жених с невестой пересекли уже зал, а их родные все еще валили с улицы, проталкивая передних дальше, выстраивались по обе стороны двери вдоль стен, боясь хоть на миг ступить вперед, старательно оставляя на это право только молодым. Знакомая картина. Когда жених с невестой поднялись на три ступени, с заминкой перед последней, чтобы ступить на ковер с одной ноги, и приблизились к столу, Ольга Максимовна встала, попробовала улыбнуться.

— Садитесь, новобрачные. Господи, какие вы красивые… Я сейчас.

У заведующей Ольга Максимовна ощупью нашла свою сумочку, достала зеркало, но ничего в нем не увидела и уронила руки.

— Что, вдруг разонравилась себе? — спросила заведующая. — А мне показалось, что все уже собрались.

— Послушай, мне нельзя.

— Правильно. Пусть их там поволнуются.

— Злая я, нельзя мне.

— Хорошо, сейчас пойду скажу, извините, Ольга Максимовна не в духе, церемония отменяется.

— Не злая, а на сердце тяжело; может, это плохая примета.

— Извините, мол, приходите в другой раз.

— Перестань… И вообще я старая.

— Ужас!

Через минуту заведующая спросила:

— Ты еще здесь?

— Увидела: господи!.. Первое, что подумала: неужели и я такая же старая?

— Ты о ком? Оля?

— А?

— О ком ты говоришь?

— Нет, главное, зачем я жаловалась?! Вот чего простить себе не могу. Ехал человек куда-то… Откуда-то, черт его знает, — из-под земли вырос! — дай, думает, посмотрю, как она тут, как с жизнью справляется. Но мне-то! Надо было мне-то жаловаться, а! Или я хвасталась? Так одно хуже другого!

— Вот оно что… Но, право, Оля, не сейчас. Потом, хорошо?

— Да ты что? С таким сердцем поздравлять молодых, ведь это… Нет, не пойду.

— Надоела ты мне со своими приметами хуже горькой редьки. Темнотище ты мое… Значит, не пойдешь?

— Не пойму: что такое? Что-то вот грызет-грызет… Бывает у тебя: давит вот, а не поймешь — что?

— Что? — Заведующая задержалась перед дверью, держа руки у висков, приготовляя лицо. — Ты меня перебила… Что?

Когда из зала донеслись торжественные слова поздравления, никогда не плачущая Ольга Максимовна заплакала от жалости к вчерашнему гостю.