ГОСТЬ

По пути домой Ольга Максимовна увидела из окна автобуса одного из троих своих зятьев, Павла. Он стоял в группе товарищей перед проходной вагоностроительного завода, и у всех у них после душа блестели мокрые головы, а лица были как и всегда после смены, будто день начинался только сейчас, и вот куда бы пойти… Здесь была остановка, и Ольга Максимовна закричала-через головы поднимавшихся в автобус:

— Павел! Пусть Алешка завтра придет костюм примерять! Неужели я должна бегать?..

Но тут дверь автобуса захлопнулась, и Ольга Максимовна почувствовала себя немножко глупо. И чтобы так себя не чувствовать, она рассердилась на пассажиров, которые, впрочем, не обратили на нее внимания. Так даже и досаднее было, что не обратили, — какие все культурные стали. «А! черт с ними…»

Прямо перед окнами ее квартиры стояла крытая беседка на четырех столбах, в беседке, с ногами на перилах, подпирая затылками столбы, сидели мальчики, длинные какие-то, громоздкие. Тот, что с гитарой, при виде Ольги Максимовны прикрыл ладонью струны, а один даже убрал ногу с перил.

Средний зять Валентин, у которого она жила, — вернее, это он с женой жили у нее, — только что проснулся и собирался на тот же вагоностроительный — в ночную смену.

— Где мои сапоги? — заорал он из ванной.

Ольга Максимовна вынесла из-под кухонного стола сапоги и бросила их в ванную.

— Ты что, с собой их таскала?

— С собой. Я за тебя должна из беседки прогонять? Опять Галке заниматься не дадут.

— Ты знаешь, я, наверное, притерпелся, уже не замечаю. Пусть Галина их гонит, если ей мешают.

Валентин прогромыхал в коридоре, и все стихло. Ольга Максимовна принялась готовить ужин. Прибежала Светка, забралась с ногами на табурет и начала стучать вилкой по столу.

— Где мать потеряла?

— Идет.

Галя, как пришла, сразу же стала жаловаться на свои дела в школе. У нее в классе было пятьдесят вечерников, и все — девушки с камвольной. Это было несправедливо, в других классах хоть по два, по три парня, а у них ни одного. Девушки очень просили, Галя поговорила с директором, и вот сегодня появился у них один, с усами. Ну и затюкали, конечно, несчастного, так и увиваются, на уроке ничего не слушают, все время оглядываются на заднюю парту, где он сидит, красный от смущения. Сбежит, конечно.

— Света сама одевалась? — перебила Ольга Максимовна.

— Сама. Ей шкафчик другой дали, с яблоком на дверке. Раньше был с горном, а теперь с яблоком, ты завтра не перепутай. За месяц вносить уже надо.

пели за окном в беседке.

— Мам, Валя в июле в Москву поедет, его с бригадой снимать будут перед Знаменем Славы.

— Привезет Алешке спортивный костюм.

— А Светке? Ты о тех, кто рядом, не думаешь.

— У Светки все есть. Не болтай почем зря.

Кто-то вошел снаружи, мелькнул за дверью кухни, включил телевизор и, пока телевизор нагревался, бубнил.

— Разве уже вносить? — спросила Ольга Максимовна.

— Здрасте. Прямо неудобно выслушивать, когда напоминают. И вообще у нас все через пень-колоду: за свет пойдешь платить — за свет копейки, а пени — рубли. Никогда ничего вовремя.

— Посмотри, кто там.

Перед телевизором сидел грузный мужчина в майке и в шлепанцах.

— Здравствуйте, Галина Яковлевна… А у меня опять телевизор ни к черту.

— Дядя Гриша! — крикнула Ольга Максимовна из кухни. — Ты дармоед?

— Никак нет, Ольга Максимовна! А что?

— Нет, ты дармоед. Ты что думаешь, я ведь опять к вам в милицию ругаться пойду. Тебе велели беседку перенести? Велели. Место мы тебе показали? Показали. Ты перенес?

— Да это мне раз плюнуть.

— Вот и плюнь. Два дня уже плюешься. Есть у нас участковый или нет?

Жених ей чем-то сразу не понравился. Он был какой-то сладкий, умильный, рот умильный. Да нет, весь такой. Глаза сейчас растают. Говорил вежливо и так тихо, будто берег горлышко. А уж внимал — каждое ее слово укладывал в сердце, вон там, где прижимал рукой. Был еще сравнительно молодой (женатым — ни разу), но выглядел как-то старомодно и уж так опрятно, что даже… Что-то было нечистое в этой опрятности. Главное, был ужасно сладкий, ну ужасно. И пухлый… Когда он привстал и, оттопыривая зад, стал поправлять на невесте фату, подул на складки своими детскими губами, Ольга Максимовна бросила писать, сказала: «Извините, я на минуту», вышла в боковую дверь за ширмой, толкнулась напротив в дверь заведующей, кинулась там к шкафу, сунула голову в шкаф и наконец расхохоталась в шкаф.

— Ольга, что такое? — спросила заведующая.

— Сейчас… Ох, ну прямо зуд: так и хочется пнуть под зад.

— О-ольга!.. Нет, видно, я так и не привыкну к твоим манерам.

— Может, ты пойдешь поздравишь? А то они почувствуют. Или расхохочусь в самом неподходящем месте. Скажи, мол, мне плохо стало.

— Ольга, не дури. Это, наконец, нелепо.

— А что, вдруг мужиком станет? Да нет, съежится только с испугу.

— Я, конечно, могу пойти…

— Не надо, уже прошло. Вдруг это плохая примета, если сначала одна, потом другая.

Церемония окончилась благополучно, Ольга Максимовна поздравила молодых и проводила их в зал, где вокруг большого стола с бутылками шампанского и фруктами в больших вазах стояли родственники.

После этого у нее было очень сложное и кропотливое дело с обменом фамилии. Справки на ее запросы стягивались со всех концов страны, все выходило почти гладко, но что-то ее тут насторожило. Она не могла понять — что. Она сидела, уговаривая себя подчиниться очевидности документов, когда вошла заведующая.

— Оля, срок подходит, я не знаю, что делать. Я не могу тебя отпустить.

— Мы, кажется, договорились.

— А у кого еще такой опыт? Оля, тут без опыта любой утонет, просто утонет.

— Меня в библиотеку приглашали, — зачем-то сказала Ольга Максимовна.

— Сколько ты у нас после пенсии? Ой, много, я понимаю… Я тебя прошу. Еще с месяц.

— Внученьки мои, где вы, ау? У Алешки зубы, передние, налезают друг на друга, надо не упустить время. После четырнадцати трудно уже будет выправить.

— Оля, месяц, да? В конце концов, у всех твоих Алешек и Светок есть матери.

После работы Ольгу Максимовну повезли на «Волге» на другой конец города. Иногда ее просили совершить регистрацию на дому, она не отказывалась, но напоминала, что пешком не пойдет и не будет трястись в автобусе. Это напоминание было лишним, за ней всегда заезжали целой кавалькадой машин, и на некоторое время она становилась главным лицом во всем ритуале. Потом о ней, правда, забывали, или оказывалось, что решительно никому уже нельзя садиться за руль.

На свадьбе она увидела Павла. Оказывается, это его друг женился.

Там же она познакомилась с каким-то старичком, мастером по паркету, и они договорились, что он как-нибудь придет посмотреть пол, подсчитает, во сколько обойдется новое покрытие.

Когда она вернулась домой, беседки уже на прежнем месте не было. Там, где она стояла, росла какая-то белая уродина, не то трава, не то деревце, валялось много окурков. Окурки, наверное, проваливались в щели пола бывшей беседки.

Ольга Максимовна пересекла квадратный двор, вошла в подъезд, поднялась на второй этаж и позвонила. Вышел мальчик, посмотрел на нее сверху вниз.

— Все, Ольга Максимовна, — сказал он, — больше не шумим. Мы теперь за помойкой шумим. Лафа.

— Позвони. — Ольга Максимовна кивнула на соседнюю дверь. — Позови ее.

— Что, все еще? Да? — спросил мальчик, нажимая кнопку.

Ольга Максимовна не ответила.

— Ясно. Значит, если выйдет не она, то разговаривать мне.

Вышел Зиновий Петрович, отчим Павла.

— Зиновий Петрович, позовите, пожалуйста, Тамару Яковлевну, — сказал мальчик. — Я бы хотел проконсультироваться с ней насчет реберного давления на последней стадии стайерской дистанции.

— Реберного давления?

— Да. В средостении. Знаете, до наступления так называемого второго дыхания ощущение, будто ребра стискивают вот здесь, при вдохе, — весь этот мешок.

Зиновий Петрович скрылся. Ольга Максимовна ущипнула мальчика за щеку — молодец. Надо же такое составить. Помрачнев от удовольствия, мальчик утащился к себе.

Тамара долго не появлялась, за дверью слышались приглушенные голоса. Тамара была младшая Ольги Максимовны, любимая, единственная из трех дочерей, похожая на нее лицом и нравом, только побойчее, замуж выскочила вперед своих старших сестер, в семнадцать без двух месяцев, вынудила мать сдаться и зарегистрировать ее брак с мальчиком, которого до этого Ольга Максимовна не принимала всерьез, кормила обоих на кухне сначала во время экзаменов в школе, потом перед вступительными экзаменами в медицинский институт. Готовились они с таким заглядом: Тома, конечно, не поступит, шансов мало, в медицинский охотней принимают парней, вот на Павле теперь все и сосредоточить, бегать за всякими конспектами и шпаргалками для него, не выпускать на улицу, пока не сделает дневную норму, спрашивать. Будет учиться, — она на это время найдет какую-нибудь работу, будет помогать ему, будущему врачу… Но хорошо бы, конечно, вместе. Вышло все наоборот, она прошла, Павел провалился и осенью отправился в армию. Тамара училась, летом подрабатывала в пошивочной мастерской, успевала съездить к Павлу, привезти ему что-нибудь. Потом они стали жить у его отчима. Ольга Максимовна ни разу не побоялась за свою дочь, та всегда могла постоять за себя, но тут скоро Ольга Максимовна стала замечать, что Тамара что-то скрывает от нее, что бойкость ее пошла на убыль. Этой весной она увидела свата на базаре, он продавал ранние парниковые помидоры по три рубля за килограмм. И со смехом попросила себе килограмм за два рубля — сделать скидку родне. Зиновий Петрович, не поняв юмора, отвесил ей на базарных весах с алюминиевой бирочкой ровно килограмм — за два рубля, как она просила. Ольга Максимовна в замешательстве смотрела, как он уравновешивает чашки весов, подбирая гирьки, в замешательстве заплатила, подставила сумку, куда он высыпал помидоры, и отошла. Потом она не могла себе простить этого замешательства. Она оправдывалась: «Затмение нашло. Он эти гирьки ставит, я думаю, молодец, сейчас посмеемся. А он — всерьез. В одном доме живут, а такие разные». Она имела в виду Павла с его отчимом. Зиновий Петрович не поверил, когда узнал, что Ольга Максимовна сравнивает его с Павлом: разве можно сравнивать? Для отчима Павел с самого начала их знакомства был бич божий, особенно как раз вначале. Хотя, пожалуй, и потом… Павел перестал хулиганить, зато перестал и обращать внимание на «дядю» (он его дядей называл, больше никак), смотрел как на пустое место. Причем не из желания там насолить или что, а просто так, спокойно не замечал, и все. И это-то и было сильно обидно. Они не ссорились, нет. Было раз, сшиблись; Ольга Максимовна догадывалась: наверное, была задета Тамара, иначе бы Павел разве взъелся. Парень напился, два дня не приходил домой; ох, тогда побегали, всех дружков его перебрали, — нету и нету. Время от времени слушали у Зиновия Петровича под дверью; Зиновий Петрович имел привычку петь в самые напряженные минуты, когда все кругом грозило загреметь в тартарары, пел громко, с большим чувством. Поет? Поет; значит, Павел еще не пришел. Ну, нашли в вытрезвиловке, еле выручили, все это было очень неприятно, Ольга Максимовна с тех пор не разговаривала с Зиновием Петровичем.