АВАНГАРД КУЗЬМИЧ

В кабинет председателя Ревкома товарища Крупатких вошел низенький, щуплый парнишка и деловито спросил:

— Звали, товарищ предревкома?!

— Звали! — ответил Крупатких. — Присаживайся, товарищ Авангард!

Тот, кого называли столь звучным именем, уселся в ободранное кожаное кресло, вынул из кармана холщовый кисет, свернул здоровенную «козью ножку» и ловко чиркнул колесиком зажигалки. Даже сквозь сизое облако дыма, окутавшее его, было видно, что он рыж и веснушчат до чрезвычайности.

Казалось, что и все остальное на нем было подобрано под главенствующую масть. Облезлая шапчонка просвечивала рыжинами, когда-то черная кожанка (явно с чужого плеча) порыжела от времени, и даже кобура, висевшая на куске телефонного провода, была какого-то светло-морковного цвета.

На усталом, темном лице председателя Ревкома промелькнула неожиданная озорная улыбка:

— Ну, как дела, товарищ Авангард?! Все покуриваем и дымим? Смотри, никак уши почернели?

Авангард высокомерно улыбнулся и пожал плечами.

— Ого, какой ерш! — сощурился Крупатких. — Кстати, товарищ Авангард, тебе сколько лет?

Авангард нахмурился.

— Скоро шестнадцать! — вызывающе ответил он. — А что?!

— Нет, ничего! — кротко ответил председатель Ревкома. — Очень уж это здорово, когда скоро шестнадцать. — Он повернулся к инструктору военобуча Башкатову, сидевшему рядом на подоконнике. — Вы, кажется, знакомы?

Башкатов — синеглазый, с белокурой бородкой, похожий на былинного доброго молодца — посмотрел на Авангарда и сказал многозначительно:

— Да, бывали отдельные встречи!

Авангард непроницаемо молчал, но можно было ручаться, что вспоминают они сейчас об одном и том же.

По размытой дождями дороге шагает отряд. Идут в худых шинелишках, гимнастерках, рабочих блузах, обмотках, кепках, картузах, несут ружья всех систем: винтовки, карабины, берданки.

Впереди отряда, на длинном некрашеном древке, плетется по ветру кусок кумача с неровными буквами: «Трепещите, наемники капитала!» Из-под шапчонки у знаменосца разлетаются медно-красные пряди, — ступает, точно под военный оркестр, хотя вместо музыки раздается только недружное чавканье грязи под ногами идущих. Он всюду и всегда забегает вперед и потому получил прозвание «Авангард»..

И вдруг позади — выхлопы догоняющего мотоциклета. В подвернутой шинели, забрызганный грязью до бровей, Башкатов соскакивает с седла и подает командиру пакет. Через минуту все становится известно: приказом Ревкома комсомольский отряд возвращается обратно в город. «А в чем дело?! Кто дал право?» — это кричит знаменосец.

И сразу же загомонили остальные, но весь этот разноголосый шум покрыл повелительно-резкий голос Башкатова: «Вы кто такие? Солдаты или… — Он остановился, точно боясь произнести какое-то слишком уже сильное сравнение, и круто закончил: — Приказы не обсуждают, а выполняют! Прекратить митинг! Построиться! Командиры взводов — на место! Шаго-ом-арш!»

— Так вот, дорогой мой Авангард! — сказал Крупатких. — Всё мы знаем, всё понимаем! Идет война, рветесь в бой, считаете, что вас держат в тылу! — Он пристально посмотрел на Авангарда, и тот удивился, с какой непогрешимой точностью прочитаны его мысли. — Могу тебе сказать вот что: не в храбрости вашей мы сомневаемся, не слюнявой жалостью вас жалеем. Дошло бы до такого, — он провел ребром ладони по горлу, — послали бы в самое пекло, как вернейших бойцов… Но, слава богу, не дошло. А сейчас хотим предложить тебе одну работенку — по-моему, ничего себе работенка, подходящая. Как твое мнение, товарищ Башкатов?

— Работенка? — Башкатов улыбнулся отличными белыми зубами. — Работенка, как говорится, не пыльная, по выгодная!

Авангард опасливо посмотрел на них: кажется, опять пошли шуточки! Лучше промолчать…

— Так слушай же! — сказал Крупатких. — Отправляем в Москву четыре вагона продовольствия. В ответ на обращение Ленина! Сопровождает Башкатов… Как, Еремей Петрович, берешь помощника?!

— Беру! — ответил Башкатов. — Без колебаний! С закрытыми глазами!

Товарные вагоны со станцией назначения «Москва — Наркомпрод» стояли на запасном пути далеко от вокзала. В одной теплушке — незапечатанной — между штабелями мешков было оставлено место для сопровождающих. Сюда же бережно внесли и поставили в наиболее сохранное место большой ящик, туго обшитый старым, но чистым холстом. Сверху было четко написано синей краской: «Тов. Ленину В. И. лично! От красноармейских отрядов и рабочих гор. Торцова. 1919 г.» Внутри этого ящика лежал еще один, маленький, проложенный изнутри войлоком. В нем находился чернильный прибор из уральского камня, сделанный рабочими гранильной фабрики.

Принимая вагоны от комиссии, Еремей Петрович Башкатов проявил дотошность необычайную. Были придирчиво проверены каждый болт и гайка. Спец из Управления нетерпеливо посматривал на ползавшего под вагонами Башкатова и поеживался на остром февральском ветру. Крупатких одобрительно хмыкал, тихо переговаривался о чем-то с уездным продкомиссаром. Наконец был подписан акт приемки, и у вагонов поставили красноармейца с винтовкою.

В ожидании поезда люди жили на вокзале, спали и ели, выменивали продукты и вещи, торговали и торговались, вели бесконечные разговоры о недавнем прошлом, ловили всевозможные слухи, тут же разукрашивая их собственными домыслами.

Было известно, что в паровозоремонтных мастерских собирают паровоз, и сотни людей — от председателя Ревкома до мешочника, рассчитывающего провезти крупу и соль в голодные районы, — с нетерпением узнавали о ходе ремонта.

Пока Башкатов занимался приемкой вагонов, Авангард побывал у себя на Советской улице.

В маленьком домике с зелеными ставнями, где пахло печеным хлебом и выглаженным бельем, он пробыл очень недолго. В сущности, уже давно он только забегал сюда. Удивительная жизнь, захватившая его еще мальчишкой, заставила отвыкнуть от домашнего тепла.

При отце, который работал в тех самых мастерских, где собирали сейчас паровоз (отец погиб в первых боях с белоказаками), Авангард учился в городском четырехклассном училище, но последнее время частенько пропускал уроки.

Пришлось воевать с учителями-саботажниками, громить на собраниях доморощенных скаутов, которые все еще ходили в широкополых шляпах и чулках до колен и яростно кричали, что молодежи политика не нужна.

Пришлось охранять склады, дежурить в укоме, ворочать железный лом на субботниках, учиться владеть оружием. Ему и в голову не приходило, что у него может быть иное детство.

Придя домой, Авангард коротко сказал матери, что его посылают в Москву. Он наотрез отказался от прибереженных «на черный день» продуктов — ломтя круто посоленного сала, кулька с рафинадом и еще какой-то снеди. Взял только старый отцовский ремень, чтобы заменить им телефонный провод на кобуре. Перед уходом он погладил мать по плечу неловким, угловатым движением.

А Еремей Петрович Башкатов трудился тем временем с неукротимой энергией. Прощаться ему было не с кем: он был один, как сатана, по его собственному выражению. С августа четырнадцатого года он проживал главным образом в окопах, землянках, блиндажах, под открытым небом, довелось отведать и военной тюрьмы.

Теплушка была для него родным домом, и он сразу же принялся обживать ее с усердием и сноровкой бывалого солдата-фронтовика. Что-то, очевидно, было подготовлено заранее, что-то возникло тут же на месте, по вдохновению, но в кратчайший срок Еремей Петрович обзавелся изрядным и тонко продуманным хозяйством.

В теплушке появилась печка-«буржуйка» с прогоревшим коленом, которую Башкатов раздобыл в депо. На полке разместились медный чайник, сковорода, миски, ложки, котелок. Под нарами поместились инструменты: плотницкий топорик, пила-ножовка, гвозди. Имелись также два табурета, кусок мыла, бидон с керосином, веник и даже щетка для чистки сапог.

Отдельное место занимали продовольственные запасы: мешок с пшеном, кошелка с крупной серой солью — великой ценностью тех времен, — плетеная корзинка с сушеными овощами и баклага с растительным маслом неустановленного происхождения, густым и черным, как деготь.

С такими запасами можно было, конечно, отправляться в любое путешествие. Кроме того, Башкатов возлагал немалые надежды и на торговые операции, вполне возможные в дороге в виде натурального обмена и закупок. Для последнего случая он располагал деньгами всех образцов, имевших хождение за последние годы.

Велико было изумление Авангарда, когда Башкатов извлек из мешка толстый, пушистый ковер, голубую портьеру, благоухавшую каким-то неистребимым дворянским запахом, и замысловатую вешалку с вензелем.

Все эти удивительные вещи, правда изглоданные молью и источенные жучком, были получены по ордеру из особняка бывшего графа Полтова после того, как ученая комиссия признала их не имеющими исторической ценности. Ковер и портьера уложены были на нары — для мягкости, а вешалку с графским вензелем приколотили в головах.

Наконец было сделано все, что возможно. Теперь оставалось только одно — ждать, чего Авангард, оказывается, совсем не умел. Ночью он часто просыпался, прислушивался к далекому звяканью железа, каким-то неясным голосам. «Живем мы, как будто едем, а сами на месте стоим», — подумал он и тут же сообразил, что это строчка из какого-то будущего стихотворения, которую надо обязательно запомнить.

В этом деле он был уже не новичок — одно его стихотворение было даже напечатано в стенной газете за подписью: «Сергей Авангард». Глядя в темноту, он попытался сочинять дальше, но не мог найти рифму на «едем» и вскоре опять заснул.