Животное испытывает страх, ужас перед неизвестным. Машина если не сейчас, то в ближайшее время сможет выдавать философские ответы на тему жизни и смерти, и по мере того как будет меняться осваиваемый машиной материал, и эти ответы будут меняться и совершенствоваться. Но жить с постоянным ощущением, что рано или поздно тебе предстоит переход в другое качество, машина не может. Это работа человека. Машина, быть может, предскажет свой жизненный срок, пусть даже точную дату своей гибели — почему бы и нет, дело машины — результат, итог. И наконец, я допускаю, что на деятельность машины эта безусловная конечность ее жизни будет влиять. Но размышления без ответа, му́ка бессилия, а лучше сказать энергия бессилия, присущи только человеку. Добровольно отказываясь от этих размышлений, от их мук, их энергии, человек многое теряет.

Наверное, в ту ночь я думал не совсем так, и даже совсем не так. Но что-то запало тогда в меня, какое-то зерно нынешних моих размышлений. И это зерно прорастало сквозь разные годы моего дальнейшего существования, прорастало оно и через мои книги.

Когда я писал «Последние две недели», у меня давно уже был готов образ Виктора Петровича Шкроева, человека, снедаемого тщеславием и потому считающего, что он обойден жизнью. Такие люди, при определенных условиях, могут совершить большую подлость. Я писал Виктора Петровича с величайшим воодушевлением, но именно он во многом не получился — как раз полная готовность, чертеж, заданность и помешали. Но фигура отчима Виктора Петровича, толстовца Якова Шкроева, выросшая, что называется, на ходу, мне кажется живой. И Виктор Петрович, по-моему, становится зримым в спорах с отчимом, особенно после споров, когда он уходит побежденным. Конечно, я не писал Петровых, и тем более моего школьного товарища, но мне светила та первая ночь в Невской Дубровке, мой стыд перед укоренившимися ярлыками и то, что мы так долго смешивали поповщину с поисками ответов на так называемые вечные вопросы. А они не «так называемые», они действительно вечные.

Но тогда, на Невской Дубровке, в ночь, когда воины 115-й стрелковой дивизии, вместе с моряками 4-й морской бригады, незаметно для немцев накапливались на невских берегах, тогда, в ночь на 19 сентября сорок первого года, я гнал от себя мысль о Сене и о его нелепой смерти. Я гнал от себя мысли, я только пытался разглядеть людей, которые шли к берегу по узкой, еще необжитой траншее, я только жадно смотрел, как они плывут по Неве на лодочках с надписью «ЦПКиО» — Центральный парк культуры и отдыха. Но в такой темноте трудно что-нибудь разглядеть. Слава богу, темно. Темно и тихо… Немцы спят. Сейчас лодочки подплывают к левому берегу, здесь Нева всего полтораста метров.

Сонная зеленая ракета осветила левый берег, и я увидел, как из этого нереального немецкого света выскакивают на левый берег наши. Сначала затрещали автоматы, потом ударили пушки, сражение на Неве началось.