— А может по дороге задержали и разоружили?

— Это кто? Мобилизованные? Ты видал, как они стреляют?

— Как крестики! У нас так сорокалетние в шестнадцатом году палили.

— Эх, белая гвардия! К утру, должно быть, в атаку пойдем.

Северов лежал в своем вагоне и наблюдал (вагон, вы помните, был обит по его, Северова, прихоти алым бархатом, алый бархат всасывал весь свет: было полутемно, огромную роль в чрезвычайной нежности света играла та подушка, на которой Северов лежал, о подушке после, хотя она и не шерстила лица к ней прислоненного), наблюдал тот легчайший жар и ту сонливость, которые растекались извне, под верхними покровами мускулов, по всему телу. Лицо, погруженное в мягкий ворс подушки, улавливало тонкий сквозняк между шерстинками: лицу было прохладно. Рядом, должно быть, тревожно сопел паровоз, а со стороны города, может быть, еще тревожнее прыгала и тявкала перестрелка.

— Ах, это вы, Силаевский? Как тихо вы вошли.

— Ну, это вы мне дамский комплимент. Я, Юрий Александрович, не стесняясь, вперся: не такое теперь время, чтобы стесняться.

— Это афоризм. Мысли умных людей. Ну, что… там?

— Все благополучно. Напираем. Только я сомневаюсь, да и солдатня тоже, насчет второго батальона. Он что-то, как мертвый. Не соблюдает плана…

— А, вы вот о чем. И я потому не командую, что плана не могу соблюдать. Нельзя соблюдать плана сражения или диспозицию, это еще Толстой… Потери есть? Это гораздо важнее.

— Мало. Стреляют плохо. Один убит, двое ранено.

— Убит? Кто?

— Деревягин, из первой роты.

— Не помню.

Он помолчал.

— Вы все-таки почему пришли?

— Да вот, насчет второго батальона.

— Пустяки. Доверяйте себе, как я вам доверяю. Я доверяю. Мятеж все равно не будет… он должен быть подавлен.

Силаевский засмеялся тихо.

— Вы всегда так, Юрий Александрович. С вами хорошо воевать. Очень вы спокойны…

— Ну, вот. С какой стати я буду отнимать у вас молодые лавры? У вас вон в прошлую войну лицо обезображено шрамом. Вы должны это скрыть лаврами в настоящую войну. Мятежники не организованы и слишком явно ориентируют на чернейшую белогвардейщину. Это слабо. Что?

Силаевский пропал, перед глазами колебался… потолок.

— Да, да. Впрочем вы, тов. Силаевский, ничего не сказали. Вы храбры и молоды: вам нужны победы. Я знаю свой военный опыт, вы знакомы с ним тоже и не преминете обернуться ко мне за советом в случае… Я говорю, как Заглоба… Что?

…………………………………………………………………………………………………………

— Случая такого быть не может. Ну, вот. А за ними матросы, часть рабочих и, главное, полная дезорганизованность наших врагов. Я справился у Калабухова. Я передаю вам все полномочия и, главное, свою уверенность, как главнокомандующий отрядом против белогвардейского мятежа в этом городе. Главнокомандующий… это не так много…

………………………………………………………………………………………………………………

— При Керенском я, будучи штабс-капитаном, командовал полком под Тарнополем, при чем тогда мы сдерживали напор на всю нашу дивизию. А побеждать… белогвардейцев. Идите, милый Силаевский, и приходите ко мне за советами и за уверенностью в победе. Из нашего плана помните одно: в атаку тихо, не спугнуть… Это чревато последствиями. Я еще выйду подышать воздухом. Здесь тихо и хорошо. А, главное, нет добрых соболезнующих глаз Калабухова. Он не любит, когда я в таком состоянии. А я люблю… такие каникулы. Идите, Силаевский.

……………………………………………………………………………………………………………

Он вышел на вокзал.

Там было гулко, как в готическом соборе, и махорочный дым носился, как ладан, гудя отдаленным шарканьем, мешавшимся с выстрелами на площади. Где-то изредка тенькала пуля по верхнему стеклу, от чего дребезгливо падала звонкая пыль.

Северов прошел по сырому, проплеванному, овчинному коридору и увидал часового.

— Ну, что, как дела? Здравствуйте.

Голос у него был деревянный, сонный. Красноармеец посмотрел на Северова с вялым недоумением.

— Что вы так смотрите? Для вас это все… будни.

Проворчав это, вышел на улицу, едва справившись с огромной дверью.

Город вставал за близким чахлым бурьяном, еще мерещившимся в темноте: в темноте росли серые громады — очень далеко, но Северов не обманывался (о, эта трезвость!): громады были серыми нахохленными домишками; до них не было двух верст (Северов прекрасно помнил план города, он изучил его в поезде) — Северов пошел по направлению к серым громадам: домишкам.

— Куда вы, товарищ командующий? Поранит.

Его догонял часовой, с которым он разговаривал у двери, в коридоре. Он немедленно припомнил обязанности часового.

— Во-первых, не беспокойтесь. Во-вторых, извольте оставаться на посту. Белогвардейцы стреляют из рук вон плохо: по верхним стеклам.

Он не обернулся, он скрывался в темноте, темнота проглотила его туманным, непроглядным горлом.

— Ну, вот. Я иду посмотреть, как братва окопалась. К утру пойдем в атаку. А вы извольте оставаться на своем посту.