А мы освоились с деревенской жизнью. Нам составил компанию папин друг дядя Миша, полиглот, переводчик, писатель, вместе с сыном Сашкой. Его мотивы переезда я не очень понимаю до сих пор. То ли мой отец увлек его какими-то мистическими поисками (нечто вроде Карельской аномалии), то ли он проигрался в карты и скрывался от долгов, но они поехали с нами. Без него мы бы пропали, ведь мой отец плохо дружил с натуральным хозяйством. А дяди Миша развел огород, кур, наладил быт. Сашка научил меня рыбачить и обращаться с печью.
Я была счастлива. Ни балетного класса с утра пораньше, ни жуткой хромой учительницы по музыке, ни репетиций и выступлений до поздней ночи — свобода, природа и мой любимый Сашка! Сельская школа не считается. Директор школы была по уши влюблена в дядю Мишу. Он там даже преподавал 2 раза в неделю, нам с Сашкой ставили оценки за красивые зеленые (У Сашки были такие же) дяди Мишины глаза. Это было лучших 8 лет моей жизни. У нас не было электричества, так как дом наш стоял на отшибе и от деревни нас отделяло большое болото. Как белый рояль всей деревней переносили через это болото — отдельная история. Когда, наконец рояль завершил путешествие и обрел новый дом, деревня ликовала. играла пьесы из детского альбома Чайковского, а местные пили самогонку за наш счет. Квартиру папа продал. Когда позже я узнала приблизительную стоимость квартиры на Остоженке, я напилась. Думаю, что большая часть денег пошла на постройку лаборатории, которую отец выстроил лесу. Чем они там занимались и что исследовали, я так и не узнала. Он и дядя Миша не смогли выбраться, когда лаборатория вспыхнула, вроде как молния в нее попала. Лаборатория сгорела полностью, но ни одно дерево вокруг не обуглилось даже.
Карельская аномалия, разводили руками местные.
Мне часто снились утренний поход на грибами. Запах хвои, капельки росы, как бриллианты, звучный голос дяди Миши:
To be or not to be: that is the question…
Читал он Шекспира на английском и заставлял нас с Сашкой повторять наизусть. Я до сих пор помню большую часть. Где-то два года назад наш музыкальный цикл на английском по мотивам Шекспира на музыку Людви был очень популярен в питерских клубах. Мы заработали за осень столько, что всю зиму пробездельничали в Индии.
С Шекспира он перебирался к Гете, потом переходил на Эдмона Ростана на французском. Дядя Миша свободно владел 10 языками. Я более или менее говорю на трех — английский, немецкий, французский и немного понимаю испанский. Еще дядя Миша рисовал. Он украсил наш дом карельскими пейзажами, он пытался придать им некую сюреалистичность и у него получалось здорово. Он учил нас с Сашкой рисовать, но Сашка избегал уроков рисования под разными предлогами, то убегая с моим отцом на охоту (охотился Сашка, мой отец был вегетарианцем, но приобщить к вегетарианству всех остальных у него не получилось), то уплывая на рыбалку. А я рисовала, запах краски, шершавость листов, магия белого, которое по твоей воли обретает цвета, тона, полутона и тени захватало меня целиком и полностью. Дядя Миша был моим кумиром.
Вечерами дядя Миша и отец садились за стол, наполняли стаканы, закусывали рыбкой и картошкой, Сашка ковырялся с рыбацкими снастями, а я играла Шопена. Телевизора у нас не было. А керосиновая лампа была. И трескучий приемник на батарейках.
Сколько раз мне снились сны, как мы с Сашкой в лодке рыбачим, камыши слегка подрагивают на ветру. Сашка обнимает меня. Его темные кудри растрепаны, и он улыбаются. Он — жив.
Они все снятся мне почти каждую ночь. Так сложно осознать, что все они умерли.
И вот сейчас мне снова снится дом и Сашка, только он какой-то взрослый, кудри острижены, лицо обросло колючей черной щетиной. Он держит меня за руки, а глаза отводит. Мы стоим у окна. Небо светлое, скоро покажется солнце. Вдалеке на пригорке росла наша сосна, там Сашка сделал для нас шалаш, и обычно верхушка приземистой карельской сосны первой встречала рассвет.
— Мне пора! — говорит Сашка.
— Подожди! Смотри, видишь, вон наша сосна, ее верхушка еще совсем темная.
Сашка молчит, а я….
Я открыла глаза. В комнате царил полумрак. Комната была большой и незнакомой. Первой мыслью было — О, wow! I love Prague! Я таки прилетела к братикам и хорошо отметила свадьбу. Кем мне теперь приходится Ами? (я так и не выяснила, как называется супруг брата, даже англоязычные источники пока не определись с названием родственников для гомосексуальной пары).
Но потом меня…догнали воспоминания. Я бросилась к окну и подняла тяжелые жалюзи.
Свозь серый туман проступали синие пятна моря. Я слышала шум волн и крики чаек. Пахло дымом, совсем чуть, словно где-то вдалеке тлел костерок. Невдалеке на скалистом утесе рос одинокий можжевельник, его кривой ствол накренился, словно кто-то невидимый толкал его в воду, а он все держался, прирастая корнями к берегу. Он был похож на нашу с Сашкой карельскую сосну. Одинокий и упрямый. Чуть дальше виднелись горы, невысокие, мохнатые и крутые берега с узкими полосками каменистого пляжа. Туман перед окном то расступался, открывая пейзаж, то набегал снова. Сам дом покачивался и меня посетило нехорошее чувство, что дом завис в воздухе. Ладно, хорошо, что берег рядом, Анапа, кажется, тоже не так далеко. Судя по пейзажу, я зависла где-то в районе Сукко и Большого Утриша. Так что есть шанс выбраться. Я рассмотрела окно — окно было большое, почти во всю стену, но без ручек. На самом вверху была слегка приоткрыта горизонтальная, во всю ширину, форточка. Как в нее протиснуться, я пока не представляла. Была идея попробовать окно разбить, но я в успехе была не уверенна, поэтому направилась к двери, по дороге осматриваясь в поиске собственных вещей. Где моя сумка? Там телефон, документы, билеты на самолет! Было у меня нехорошее подозрение, что остались они на той злополучной веранде. Двери было две, одна вела в ванную комнату, куда я решила заглянуть на дорожку. В ванне главенствовал розовый цвет, который я терпеть не могу. Огромное зеркало в розовой раме отражало и меня в игривой розовой пижаме (я сама такое на себя одеть не могла). О том, кто мог обрядить меня в это кружевное розовое чудо, думать не хотелось. Хотя, под пижамой, славу богу, нашлось одетое еще вчера мною и никем почти нетронутое белье. Оглядевшись, я обнаружила огромную розовую ванну. Я в такой огромной ванне купалась лишь один раз, когда мы (я, Ами и Людви, в смысле) выступали на открытии одной гостиницы в Казани, а вместо оплаты нам предложили два дня пожить в президентском люксе.
Умывшись, я завернулась в кимоно, висевшее на крючке. Как вы думаете, какого оно было цвета? О, да, розовое. Ярко-ярко розовое. В зеркале отразилась помятая Барби. Золотистые локоны превратились в колтуны, большие синие глаза украшены черными разводами поплывшей туши.
Я умылась. И направилась к следующей двери. Она оказалась заперта. Я дергала ручку, трясла дверь, но дверь эти тряски не впечатлили. В тот момент, когда я нацелилась толкнуть дверь плечом и с этой целью даже отошла вглубь комнаты — для разбега, дверь широко распахнулась.
На пороге стояла квадратная дама в джинсовом комбинезоне. Голова, соединяющаяся с туловищем без участия шеи, была повязана красной банданой, маленькие глазки глядели на мое розовое одеяние с неодобрением. Мужественный и воинственный облик Квадратной дамы портила грудь. В том смысле, что она делала его довольно женственным. При наличии рельефной мускулатуры грудь не меньше третьего размера выглядела…загадочно.
— Хозяин просит спуститься к завтраку! Так, что переоденься, — Квадрат кивнула в сторону шкафа, — и топай вниз! Хозяин не любит ждать!
— А который час?
Квадрадама удивленно уставилась на меня.
— Сколько сейчас времени?
Поджав губы, она полезла в карман, достала телефон:
— 10.00
— А число?
Квадрадама посмотрела на меня, как на ущербную.
— 23 июня 2017 года.
Я представила, как где-то там над облаками летит в Прагу мой самолет. Без меня. Ладно, вырулим как-нибудь. Или выплывем. И улетим, в конце концов, улетим. Обязательно.
Я решила, что переодеться — это хорошая идея. Захлопнула дверь и открыла шкаф. В шкафу обнаружились аккуратные стопочки джинсов, футболок, на вешалках висела пара летних сарафанов. Я выбрала в меру короткий, свободный сарафан бежевого цвета, белые кеды и заплела косу.
— Я готова! — возвестила я выходя в коридор сквозь не запертую на этот раз дверь. Коридор был довольно длинный. По бокам с обеих сторон мелькали двери. Наконец мы подошли к широкой лестнице, полукругом разместившейся над просторным холлом в серо-бело-дымчатой гамме. Квадраты пола, начищенные до зеркального блеска, отражали высокий купол потолка, где точно звезды рассыпались яркие круглые светильники, игнорирующие свет солнца за окном.
Мы (я и Квадрадама) пересекли холл и оказались у большого обеденного стола. Стол был черный, а посуда на нем ослепительно белая. И черный-черный кофе в белых-белых чашках.
Я говорила, что люблю контрасты?
— Доброе утро! — поприветствовал меня…Демон?
Черные волосы, бледная кожа. Белоснежная рубашка и черные брюки. Он стоял у большого окна, за которым плавал густой серый туман.
— Доброе! — ответила я и улыбнулась, стараясь сделать улыбку милой, а не жалко-испуганной.
— Как ты себя чувствуешь? Вчера по пути за грань ты немножко упала в обморок.
— Спасибо, все хорошо.
— Отлично! Прошу к столу.
— Э-э-э….
Есть мне не хотелось. Мне хотелось к Ами и Людви. Но Демон вел себя вежливо. Он устроился за столом и с энтузиазмом стал намазывать джем на тост. Меня демон есть пока, судя по всему, не собирался. Я потопталась на месте и тоже уселась за стол, потянулась к чашке кофе. Кофе был восхитительным.