Глава четырнадцатая Последние дни тайко
Последний год своей жизни Хидэёси почти безвыездно провел во дворце-замке, построенном в тихом и живописном месте на южной окраине японской столицы — в местечке Фусими.
Он строился два года и был закончен в 1594 году,[623] за четыре года до смерти его хозяина. Почти 250 тыс. человек, занятых на этой стройке, доставляли сюда огромные каменные глыбы из Киото и со всей округи, рубили леса на возвышавшихся неподалеку холмах, возводили высокие крепостные стены, рыли глубокие рвы[624]. Особое внимание уделялось созданию надежной системы наружных и внутренних укреплений для обеспечения полной безопасности обитателей этой крепости-замка, и прежде всего, конечно, самого правителя.
Дворец в Фусими примечателен еще и тем, что он стал своего рода средоточием новых веяний в архитектуре, нового жанра в стенной живописи, высокохудожественного исполнения предметов прикладного искусства — словом, всего того, что в совокупности составило характерные черты и особенности новой культуры, получившей наименование «культуры Момояма». Само это название происходит от второго названия дворца Фусими, который известен также как дворец или замок Момояма. Иногда его именовали замком Фусими-Момояма. По своему великолепию, красоте и изяществу форм, весьма искусному и нарядному внешнему оформлению, и внутреннему убранству этот замок оставил далеко позади все столичные дворцы и знаменитые храмы. Так же как и в замке, построенном Ода Нобунага в Адзути, представленные во дворце Фусими великолепные творения японских художников, скульпторов, архитекторов составили целое направление, новый этап в истории японской культуры.
Пребывание Тоётоми Хидэёси в столичном дворце Фусими напоминало жизнь затворника. Будучи уже тяжело больным, понимая, что жизненные силы покидают его и что скоро должен наступить конец, он мало кого допускал к себе, томясь почти в полном одиночестве.
17 июня 1598 года, незадолго до смерти, Хидэёси описывал неизвестному адресату свое физическое и моральное состояние. «Я болен и чувствую себя одиноким, — писал он. — Пятнадцать дней я ничего не ем и очень истощен. А вчера, чтобы развеяться, выезжал на место, где ведутся строительные работы, но самочувствие мое от этого лучше не стало. Болезнь моя все развивается, и я слабею и слабею.
Вы должны беречь себя, а когда Вам полегчает, пожалуйста, навестите меня. Я надеюсь в скором времени увидеть Вас»[625].
Не много оставалось развлечений, которые могли бы утешить больного, уставшего от дел и самой жизни, быстро угасавшего Хидэёси. Не доставляло ему уже большого удовольствия проводить, как прежде, целые дни напролет в веселой компании прелестных наложниц. Единственное, что он позволял себе в последние дни, пытаясь как-то отвлечься от своих недугов, это поездки в храм Дайго.
Это был довольно известный буддийский храм, который находился в том же местечке Фусими, неподалеку от дворца Хидэёси, и являлся основной цитаделью буддийской секты сингон. Священник Сёбо, который считается основателем этого храма, построил для себя в горах хижину и жил настоящим отшельником. В раннем средневековье храм пользовался покровительством императора Дайго, который в начале X века значительно расширил его, возведя много новых построек на прилегавшей территории. Однако во время войны годов Онин храм был почти полностью уничтожен. Его восстановили уже при Хидэёси, во многом благодаря его усилиям. Старые постройки были тщательно отремонтированы, включая знаменитую пятиярусную пагоду, относящуюся к середине X века. Были возведены два новых храма — Кондо и Самбоин, построенные уже в стиле Момояма.
В начале 1598 года Хидэёси распорядился, чтобы были приведены в порядок дороги, ведущие в храм Дайго, убрана территория вокруг него — словом, сделаны все необходимые приготовления к визиту правителя. Эти обязанности возлагались на правительственных чиновников, членов го-бугё Маэда Гэнъи, Асано Нагамаса, Масита Нагамори и др.
По-королевски пышный выезд Хидэёси в храм Дайго состоялся в начале весны и был приурочен к началу цветения знаменитой японской вишни — сакуры. Весь путь от стоянки экипажей близ храма и до наблюдательной площадки, сооруженной на холмистой местности, откуда Хидэёси и его многочисленной свите предстояло любоваться цветением дерева, был устлан тысячью татами, а по обе стороны дороги длиною 350 кэн (немногим более 600 м) примерно через каждые 2 м было посажено в общей сложности 700 деревьев сакуры[626].
Хидэёси вместе со своим сыном-наследником Хидэёри, женой и наложницами провел здесь целый день. Он много шутил, веселился, даже сочинял стихи, не обращая никакого внимания на усталость и совершенно позабыв о времени. Лишь на исходе дня все возвратились во дворец Фусими.
В одном из первых жизнеописаний Хидэёси — «Записках о Тайко» («Тайкоки»), — написанном в конце XVIII века, есть слова, которые, как полагают некоторые японские исследователи, навеяны именно этим посещением Хидэёси храма Дайго: «Перед сединой все равны, луна не может рассеять тучи, цветам никогда не наскучит ветер, у смерти нет заранее назначенного часа — так уж повелось в этом мире»[627].
В начале апреля Хидэёси посетил храм Самбоин и наблюдал за тем, как велись строительные работы. Это был его последний выезд из дворца Фусими.
Были у него и некоторые другие увлечения. Еще находясь в своей военной ставке в Нагоя, откуда он руководил операциями японской экспедиционной армии в Корее, Хидэёси, томясь ожиданием добрых вестей с фронтов, заполнял досуг чтением и разучиванием пьес театра Но, особенно тех, что изобиловали батальными сценами и острыми драматическими событиями. В письмах к жене он привел перечень пьес, которые не просто прочитал, но и выучил, и притом так, очевидно, хорошо, что считал себя уже крупным специалистом в этой области[628].
Более того, Хидэёси испытал страстное желание лично участвовать в представлениях театра Но в качестве актера. В Нагоя был приглашен профессиональный постановщик этих пьес некто Курэмацу Синкуро. Учитель всячески расхваливал своего необычного ученика, угодливо льстил ему, с похвалой отзываясь о его якобы незаурядных актерских способностях и великолепной технике актерского мастерства. Он уверял Хидэёси, что тот вполне может выступать перед зрителями как профессиональный артист[629]. Конечно, в этих словах больше откровенной лести, чем правды, что, впрочем, вполне соответствовало характеру взаимоотношений между подневольным учителем и его очень грозным и крайне тщеславным учеником, действия и поступки которого невозможно было предугадать.
Хидэёси стали подражать его подчиненные, усердно разучивая пьесы Но и участвуя вместе со своим полководцем в театрализованных представлениях, на которые специально приезжали в качестве зрителей знатные столичные дамы. И все это было обставлено с такой праздничной и пышной торжественностью, словно Япония не испытывала тяжелого бремени войны или будто японская армия одерживала на фронтах одну победу за другой.
Возможно, что, доживая свой век во дворце Фусими, Хидэёси, который постепенно отошел от государственных дел и которого перестала волновать даже японо-корейская война, находил утешение в пьесах театра Но. Некоторые стихи, написанные Хидэёси в то время, непосредственно касались сюжетов, навеянных содержанием этих пьес, или легко ассоциировались с ними.
Хидэёси страшно боялся наступающей старости, он стал болезненно мнительным и очень суеверным, хотя и верил в свое долголетие. В его стихах и личных письмах все чаще встречалось упоминание сосны (мацу) — дерева, являющегося в Японии символом долголетия. В письме, адресованном одному из своих лечащих врачей и близких друзей, Сэякуин Дзэнсо, Хидэёси поместил сочиненное им короткое стихотворение, где пытался выразить душевное состояние, в котором он пребывал, находясь в Нагоя, вдали от столицы и своего замка в Осака. Вот строки этого стихотворения:
В некоторых пьесах театра Но сосна олицетворяла собой не только долголетие, но и стойкость в достижении намеченной цели. Слива первоначально тоже была символом долголетия, но чаще всего этим поэтическим образом выражались радость и веселье, связанные с церемонией вступления в брак, а также благополучие семейной жизни. Своим стихотворением, как считают некоторые исследователи эпистолярного наследия Хидэёси, в частности Адриана Боскаро, Хидэёси хотел сказать примерно следующее: «Я тверд и непоколебим в достижении своей цели, и в новой ситуации все мои домашние дела будут также в полном порядке. Как и прежде, я с надеждой смотрю в будущее, верю в свое долголетие, и ничего дурного со мной не должно случиться. Я буду продолжать наслаждаться всеми прелестями жизни»[631].
Любопытно, однако, что в японской поэзии слова «сосна» и «слива» часто стоят рядом со словом «бамбук». Их даже считают словами-братьями, поскольку они обычно находятся вместе. Хидэёси отбросил слово «бамбук» и тем самым как бы отлучил одного брата от двух других. Объясняется это, очевидно, тем, что бамбук символизирует не только, а возможно, и не столько долголетие, сколько вообще старость. Это-то как раз и не устраивало Хидэёси, который никак не хотел смириться с тем, что ему, как и всем смертным, придется испить чашу горестных чувств и беспомощности, приходящих вместе со старостью. О его более чем болезненной реакции на некоторые приметы надвигавшейся старости, например появление седых волос, свидетельствует содержание некоторых писем Хидэёси, относящихся к последним годам его жизни.[632]