Все это прекрасно понимал и старался учитывать Хидэёси, строя свои отношения с Иэясу. Он не только испытывал к нему чувство симпатии, но и завидовал его столь высокому и знатному происхождению. Вместе с тем он вполне реально представлял, насколько серьезную опасность — если не для него самого, то для его наследника — может представлять растущая экономическая и военная мощь Токугава Иэясу, постоянно подогревавшая его властолюбивые амбиции. Хидэёси старался не просто ладить с Иэясу, но и приблизить его к себе, сделать более послушным и покладистым. Последний, видя все это, тоже не лез на рожон, а всячески стремился продемонстрировать свою лояльность к диктатору. Он не упускал случая оказать ему знаки внимания.
О характере этих отношений дают некоторое представление письма Хидэёси, в которых он не только благодарит Токугава Иэясу за ценные подарки и преподношения, но и всячески подчеркивает свое дружеское расположение к нему. Особый интерес представляет одно из последних писем, относящееся к 1598 году, в котором Хидэёси своей рукой сделал приписку: «Проявляемую Вами заботу обо мне я очень высоко ценю. Когда я вновь увижу Вас, я смогу полнее и глубже выразить свою признательность».[638]
Примерно за месяц до смерти Хидэёси продиктовал текст клятвенного обязательства, которое должны были взять на себя и строго соблюдать верные ему феодалы. Это было не первое его обращение к своим вассалам с призывом до конца исполнить свой долг перед их повелителем. Он обращался к ним еще в то время, когда отказался от политической власти в пользу своего племянника, которому передал должность и звание кампаку, а за собой сохранил звание тайко (экс-канцлера). Но особую настойчивость в этом вопросе он стал проявлять после того, как у него родился сын,[639] который, как того добивался Хидэёси, должен был стать законным наследником власти, а все вассалы должны так же преданно и верно служить новому правителю, как они служили ему, Хидэёси.
Клятва в верности, которую по требованию Хидэёси должны были дать преданные ему феодальные князья, представляла собой и своего рода завещание, содержавшее ряд пунктов, касавшихся почти исключительно того, как следует вести себя его сторонникам, чтобы сохранить ту систему правления и те отношения между феодалами, которые установились при нем, и тем самым не вызвать новые распри и ожесточенные битвы в стране. При этом главные усилия они должны направить на поддержку всего рода Тоётоми, который на законном основании будет и дальше править страной. Клятва-завещание призывала всех феодалов верой и правдой служить Хидэёри, законному наследнику Хидэёси, не предпринимать ничего худого по отношению к нему и всем сердцем помогать укреплению законной власти[640].
Торжественная церемония, во время которой пять влиятельнейших особ принимали этот клятвенный обет, происходила в столичном особняке Маэда Тосииэ, который пользовался особым расположением и доверием Хидэёси. Каждый из присутствовавших должен был скрепить это клятвенное обязательство своей подписью и личной печатью. Но и это не вселило в Хидэёси полной уверенности в том, что клятвы, которые с такой торжественностью произносились феодалами в доме Маэда Тосииэ, будут выполняться. И он за несколько дней до своей кончины, а точнее, 5 августа 1598 года собственноручно пишет коротенькое письмо всем членам «пятерки», в котором снова и снова просит, почти умоляет их позаботиться о его наследнике, не дать его погубить.
Однако, как показали последующие события, он не достиг желаемых результатов. Это был скорее вопль отчаяния умирающего диктатора, чем реалистический учет действительной ситуации. Грозный документ превращался в малозначащую бумажку, а жизнь предъявляла свои суровые требования. Да и могло ли быть иначе, если о законах вспоминали лишь тогда, когда пытались других заставить уважать законность? Принципы, которые грубо попирались при жизни диктатора, не могли вдруг, по одному его завещанию действовать после его смерти. Так, собственно, и произошло. Со смертью Хидэёси — он умер 18 августа 1598 года — ушли в небытие и данные ему клятвенные заверения, которых никто уже всерьез не принимал.
Правда, на первых порах Маэда Тосииэ, который официально считался опекуном Хидэёри, удавалось еще как-то улаживать отношения между противоборствующими силами, не доводя дело до острых конфликтов и столкновений. В первые же дни после смерти Хидэёси его соратники, отдавая должное памяти своего предводителя, начали сооружать в его честь новый синтоистский храм у подножия горы Хигасияма, близ Киото. В начале 1599 года храм был построен, и ему дали название «Тоёкуни дзиндзя» («Храм Тоётоми Хидэёси»). Появился даже новый церковный праздник — Тоёкуни даймёдзин, во время которого поминали недавно скончавшегося правителя страны[641].
Тем временем государственная власть все более расшатывалась. Среди высших чинов (так называемой пятерки, т. е. высших советников), которым Хидэёси завещал хранить единство и помогать наследнику править страной, начались раздоры, все чаще перераставшие в открытую вражду.
Уже и Маэда Тосииэ, несмотря на свой богатый жизненный опыт и высокий авторитет, не мог один полностью владеть ситуацией. Слишком накалены были страсти. Пожалуй, единственное, в чем проявилось, можно сказать, полное единодушие всех высших советников, это принятие ими решения о выводе из Кореи японских войск, что фактически означало окончание японо-корейской войны и демонстрировало если не осуждение, то, во всяком случае, несогласие с политикой внешних захватов, которую проводил Хидэёси.
Вскоре умер и Маэда Тосииэ. Пока он был жив, несмотря на интриги и скрытые действия отдельных группировок, удавалось сохранять известное равновесие сил и ни одна из клик не могла взять верх в этой борьбе. Но со смертью Маэда Тосииэ положение резко изменилось. В рядах бывших сторонников Хидэёси с новой силой разгорелась борьба за власть, которая принимала все более ожесточенные формы и в которую постепенно втягивались уже не только члены совета пятерки, но, по существу, все крупные феодалы. Еще при жизни Маэда Тосииэ кое-кто из бывших приближенных Хидэёси пытался столкнуть друг с другом Маэда Тосииэ и Токугава Иэясу и таким образом извлечь для себя определенные выгоды. Особенно усердствовал в этом отношении любимец Хидэёси — Исида Мицунари.
Первым на авансцену борьбы, как и следовало ожидать, смело и решительно выступил Токугава Иэясу, поведение и действия которого сразу насторожили остальных членов совета пятерки и многих крупных феодалов, справедливо усмотревших в них если еще не прямую попытку захватить власть, то по меньшей мере явное стремление укрепить свое влияние и тем самым продвинуться к заветной цели. Без всякой консультации со своими коллегами и не испрашивая их согласия, Токугава Иэясу заключил ряд политических браков, породнившись через детей со многими влиятельными феодалами, что должно было сколотить новую широкую феодальную коалицию, способную укрепить его и без того сильные позиции и в конечном счете привести его к власти.
Так и случилось. Вскоре сформировались две мощные противоборствующие феодальные группировки, состоявшие, как это не раз бывало в прошлом, из «западных» и «восточных» феодалов. Победа оказалась на стороне «восточных» феодалов, и их лидер Токугава Иэясу стал единственным и самовластным правителем страны. Он беспощадно расправился со всеми, кто стоял на его пути к власти, физически уничтожил всех, кто хоть как-то был связан с домом Хидэёси, не говоря уже о членах семьи умершего правителя и самом наследнике. Как в свое время, замечает японский историк Харада Томохико, Тоётоми Хидэёси пошел войной на сына Ода Нобунага, Нобутака, и принудил его к самоубийству, так и теперь Токугава Иэясу, напав на замок в Осака, где укрывалась семья Хидэёси, заставил его сына Хидэёри совершить харакири[642].
То, что не удалось осуществить Ода Нобунага и Тоётоми Хидэёси, которые не смогли обеспечить преемственность своей власти и сделать ее наследственной, осуществил Токугава Иэясу, который не только провозгласил себя в 1603 году сёгуном, считая себя законным наследником японского сёгуната, но и ввел жесточайшую систему управления японским обществом, которая на протяжении более 250 лет обеспечивала безраздельное господство феодального дома Токугава.
Широкое хождение в Японии имеет притча, которую обычно рассказывают в тех случаях, когда хотят сравнить личные качества и сопоставить характеры трех исторических деятелей — Ода Нобунага, Тоётоми Хидэёси и Токугава Иэясу, которые во второй половине XVI столетия находились в самой гуще важнейших событий, разворачивавшихся с калейдоскопической быстротой и вызвавших крупные перемены в политической и социально-экономической жизни этой страны. Как стал бы вести себя каждый из этих деятелей, если бы, скажем, соловей потерял голос и совсем перестал петь? Ода Нобунага, повествует притча, приказал бы немедленно убить соловья. Токугава Иэясу долго и терпеливо ожидал бы, пока птица сама запоет. Ну а Хидэёси попытался бы заставить соловья запеть[643].
Этот нравоучительный рассказ передает особенности и отличительные черты характера этих людей, что, возможно, наложило свой отпечаток и на их военную и государственную деятельность.
Отношения, складывавшиеся между этими тремя историческими личностями, во многом не только определяли военно-политическую обстановку в стране в тот период, но и в значительной мере повлияли на последующее развитие Японии. Вклад каждого из них в строительство новой Японии иногда определяют таким образным изречением: Нобунага замесил тесто, Хидэёси испек из него пирог, а Иэясу съел этот пирог. Ту же мысль некоторые излагают следующими словами: Нобунага добывал на каменоломнях камни для строительства здания новой Японии, Хидэёси грубо обтесывал их, а Иэясу закладывал из этих камней фундамент[644].