Чтобы окончательно успокоить Хидэёси, Кониси уверял его, что китайское командование согласилось также с тем, чтобы четыре южные провинции Кореи полностью отошли к Японии. Хидэёси требовал, чтобы ему в жены была отдана минская принцесса, и чтобы в качестве заложников при нем находились корейские принцы. Однако эти его требования, как и условие, связанное с передачей Японии южных корейских провинций, не были даже доведены до сведения китайского правительства[555].
Мирные переговоры являли собой странную картину. Каждая из сторон, умышленно искажая суть этих переговоров и характер выдвигаемых на них требований, всячески стремилась скрыть от своего правительства правду и представить заведомо ложную информацию, сообщая лишь то, что могло быть воспринято благосклонно, и скрывая то, что могло вызвать недоумение и раздражение правителей участвовавших в них стран. На что же рассчитывали те, кто был ответствен за ход и исход мирных переговоров? Неужели они не осознавали всю рискованность такой авантюристической позиции, которая в любой момент и довольно легко могла быть обнаружена? Возможно (но это лишь предположение, и притом весьма условное), что представители японского и китайского командования на переговорах Кониси Юкинага и Чэнь Вэйцзин, явно не заинтересованные в продолжении военных действий, поскольку понимали, что их армии находились в состоянии почти полного физического и морального истощения, и пытавшиеся любой ценой продлить период мирной передышки, надеялись, что в случае осложнения ситуации можно будет все свалить на корейскую сторону, сделать ее козлом отпущения. Это не значит, конечно, что обе стороны заранее обо всем договорились и действовали соответственно этой договоренности.
Но думали они, очевидно, об одном, тем более что на мирных переговорах корейская сторона не присутствовала и велись они фактически за ее спиной. Вопросы, затрагивавшие суверенитет этой страны, обсуждались и решались так, словно речь шла лишь об отношениях между двумя странами — Китаем и Японией. Мнение жертвы агрессии не учитывалось вовсе. Поэтому любой поворот событий можно было бы объяснить кознями Кореи. Кроме того, каждый из двух участников переговоров думал о своем личном престиже, мечтал извлечь как можно больше выгоды для себя и еще выше подняться вверх по иерархической лестнице. Авантюризм — далеко не последнее средство в достижении своекорыстных целей.
Пока велись переговоры между Кониси Юкинага и Чэнь Вэйцзином, японские войска смогли спокойно сохранить свои боевые порядки, эвакуироваться из Сеула и расположиться на южном побережье Кореи, в районе Пусана, где они возвели несколько мощных укреплений. Прибывший из Пхеньяна в Сеул командующий китайскими войсками Ли Жусун не был намерен начинать бой с отступавшей японской армией и расположил свои воинские подразделения подальше от японских баз. К тому времени многие китайские части покинули Корею и вернулись в Китай.
Нисколько не опасаясь новых столкновений с китайской армией, которая практически считала для себя войну законченной, и желая расширить и укрепить свои позиции на юге Кореи, японское командование решило захватить город Чинджу, использовав для этого свежие подкрепления, прибывшие из Японии. В июне 1593 года почти 50-тысячная японская армия подошла к стенам города и окружила его плотным кольцом. Силы были слишком неравные, и, несмотря на героическое сопротивление защитников Чинджу, на этот раз им не удалось сдержать сильный натиск противника. Город пал, и почти все его защитники — воины и гражданское население — были уничтожены разъяренным врагом, который жестоко мстил за сокрушительное поражение у стен этого города в первые дни войны.
Однако дальше наращивать военные успехи японская армия, которая несла большие потери, уже не могла. Ей оставалось лишь прочно и надолго засесть в своих укрепленных убежищах и надеяться на благоприятный исход мирных переговоров. Триумфальное возвращение на родину не состоялось. Японская армия постепенно эвакуировала из Кореи большое число своих подразделений, личный состав которых до такой степени был измотан боями, недоеданием и болезнями, что оставлять его на чужбине значило обречь его на верную смерть.
Как-то само собой наступившее перемирие хотя и давало передышку в войне, но таило в себе и большую опасность. Никто не знал, какой оборот примут события, в каком направлении будут развиваться, как поведут себя союзнические войска. Для Кореи это были вопросы ее существования как единого государства, ее будущей судьбы.
В июне 1593 года, в то время, когда японские войска штурмовали крепость Чинджу, посланники минской династии прибыли в Нагоя для встречи с Хидэёси и обсуждения с ним условий мирного договора.
На этой встрече Хидэёси занял непримиримую позицию. Он вел себя так, словно японская армия не отступала под ударами китайских и корейских регулярных частей и народных мстителей, а имела полное превосходство над противником, которому ничего не оставалось, как принять кабальные условия мира. Явно не считаясь с реальной обстановкой на фронте, Хидэёси высокомерно и заносчиво диктовал свои условия.
Он требовал, в частности, чтобы минский правитель прислал ему в жены свою дочь, чтобы была возобновлена торговля между Японией и Китаем, в которой могли бы участвовать как официальные правительственные учреждения, так и частные лица. Он снисходительно обещал возвратить Корее, если будет заключен мирный договор, четыре северные провинции и столицу страны Сеул, из чего следовало, что четыре южные провинции Япония намерена сохранить за собой. Хидэёси требовал также, чтобы Корея направила в Японию в качестве заложников корейских принцев и чтобы высокопоставленные должностные лица дали клятву, что Корея никогда не поднимет мятежа против Японии[556].
Разумеется, эти требования не могли лечь в основу мирного договора. Китайская сторона не осмеливалась даже довести их до сведения минского двора, чтобы не навлечь на себя неудовольствие и гнев государя. Да и далеко не все находившиеся в Корее японские военачальники были согласны со столь жесткой позицией, занятой Хидэёси и совершенно не отражавшей действительного соотношения сил воюющих сторон. Им было ясно, что такая позиция вела не к миру, а к затяжной войне, которую Япония — и это становилось все более очевидным — выиграть уже не могла. Но если некоторые японские военачальники, и в их числе Кониси Юкинага, это прекрасно понимали, то Хидэёси не желал считаться с реальными фактами и продолжал настаивать на проведении его прежнего авантюристического курса.
Теперь, когда китайские посланцы побывали в ставке Хидэёси в Нагоя и от него самого услышали условия мира, оказавшиеся явно неприемлемыми, Чэнь Вэйцзин, создававший все это время ложное представление о миролюбии Хидэёси, вынужден был, чтобы избежать разоблачения, ловчить, идти на всевозможные хитрости и как можно дольше держать минский двор в неведении. Однако бесконечно скрывать действительные намерения Японии становилось уже невозможным. Когда наконец до минских правителей дошла правда об условиях, которые выдвигал Хидэёси, им ничего не оставалось, как сместить старого и назначить нового главнокомандующего китайской армией в Корее, который в любой момент мог дезавуировать действия своего предшественника и продемонстрировать свою полную «неосведомленность» по поводу мирных переговоров.
Это была линия на затягивание переговоров. Китайское правительство не торопилось направить своих представителей в Японию для заключения мирного договора на условиях, которые считало неприемлемыми. Вместе с тем оно использовало любой предлог, чтобы отказать послам Хидэёси в посещении минского двора. Такое положение сохранялось довольно долго — почти полтора года: с осени 1593 до конца 1594 года. Китайцы, очевидно, рассчитывали взять японцев измором.
Хидэёси сердился, бросался из одной крайности в другую. Но никакие его меры, в том числе и попытки возобновить военные действия, не давали желаемых результатов. И он вынужден был набраться терпения и ждать, пока китайская сторона не соблаговолит направить своих послов в Японию или принять у себя его посланцев.
В начале 1595 года китайский император согласился наконец встретиться с японским послом, которому было заявлено, что минский двор вообще впервые узнает от него о том, что командующий китайской армией в Корее вел какие-то мирные переговоры с японской стороной, и уж совсем ему ничего не ведомо о деталях этих переговоров. Конечно, это была еще одна тактическая уловка, рассчитанная на то, чтобы и дальше тянуть время, пока противник окончательно не выбьется из сил. Продолжая наводить тень на ясный день, китайский император сообщил японскому послу, что готов произвести Хидэёси в ваны и для подписания мирного договора в скором времени готов направить в Японию официальную делегацию.[557]
Однако в течение всего 1595 года ни одна китайская делегация так и не побывала в Японии. И лишь в начале 1596 года к Хидэёси пожаловал китайский посол, который вручил ему дорогие подарки от минского двора, хотя тут же заявил, что не уполномочен вести какие-либо официальные переговоры касательно заключения мирного договора.
Только в 1597 году в Японию прибыло долгожданное китайское посольство. От Пусана до японской столицы китайскую делегацию сопровождал Кониси Юкинага. Когда китайская делегация прибыла в Киото, ей был оказан пышный прием,[558] так как минские послы сообщили, что имеют при себе грамоту китайского императора, провозглашающую Хидэёси ваном.