Глава 14
Однажды за новогодним семейным столом тогда еще незамужние Андрата и Прасковья сначала в шутку, а потом всерьез атаковали празднично настроенных родителей: «В чем смысл существования человека и всего человечества?»
Рубилин сказал: «Пожалуй, смысла жизни одного человека нет, есть смысл жизни поколения».
Ольга сказала: «Смысл жизни — в борьбе за жизнь! — И, увлекаясь, продолжила мысль: — Тысячи веков назад в косной материи бог весть как появилась живая точка и вцепилась в эту косность, утверждая себя — еще крохотное, но уже живое начало. И росла, и развивалась — час от часу, год от году, — все более и более настойчиво утверждая в мертвом мире себя, живую… Причем смысл жизни в борьбе за жизнь — это надо понимать широко. За разум против тупости, за гуманизм против человеконенавистничества…» Хотела еще сказать: «За настоящую любовь против сожительства». Сказала иначе: «Только некоторые… у некоторых не получается жизнь на уровне этого ее смысла!»
А выйдя из кабинета Вагранова, почувствовала Ольга, что в ее собственной душе крохотная живая ниточка, похожая на тоненький язычок свечки, истово пытается удержаться, не погаснуть, не уступить косности привычного механического функционирования.
И странно было Ольге, что минуту назад в самом кабинете, разговаривая с Ваграновым, она ничего подобного не чувствовала. Все было хорошо, хотя он так и не узнал ее! И хотя самого главного она не сказала — того, что она любит его до сих пор! И не спросила самого главного: помнит ли он съезд комсомола? То есть и зеленовато-розовое вечернее небо сквозь ветки со слабенькими почками. И то, как он накинул свой пиджак Оле на плечи. И Олин рассказ про техучебу и про легкую кавалерию. И многое-многое другое… Господи, какую огромную жизнь прожили они вместе!.. И его обещание: «Мы с тобой еще обязательно встретимся…»
Почему же не сказала, не спросила? Столько удобных моментов было в разговоре! В глубине души возникла догадка: подсознательно не хотела, чтобы он узнал ее.
Она представила себе возможный вариант разговора: «Я та самая Оля с Десятого съезда комсомола!» И он с заминкой: «Да, вспомнил». А на лице с его мгновенно изменчивой выразительностью: «Как вы изменились!» И она свое: «А вы совсем не изменились… Может быть, мне так кажется, потому что я до сих пор люблю вас». И обоюдная мелодраматическая неловкость. Нет, нет, Ольга решительно не хотела такого варианта!.. Тогда чего же она хотела? Невозможной фантастики? Поворота «машины времени»? То есть чтобы жизнь сложилась иначе, да? То есть чтобы не было Андраты и Пани? Она внутренне содрогнулась: какой ужас лезет в голову! «Тогда чего же я, черт возьми, хочу?!» — разозлилась она на себя.
Пахомова все еще стояла возле двери в кабинет редактора.
Дежурный по редакции — плотный, моложавый, с неторопливым баритоном — вежливо поинтересовался: нужна ли Ольге Владимировне машина? Если нужна, то куда Ольгу Владимировну отвезти?
А Ольга придумывала, как бы ей побыть еще чуть-чуть в рабочей атмосфере Андрея Вагранова. И вдруг поняла: да, она хочет фантастического. Она хочет остаться неузнанной и быть постоянно в гуще дел Вагранова, его интересов… Может быть, это не такая уж фантастика? Ведь он охотно и подробно расспрашивал ее о бригаде Лаврушиной. И она может позаботиться в меру своих сил, чтобы у Вагранова здесь, на новой работе, в новых для него условиях, все было хорошо, так же как… — она поискала сравнение, легко нашла, — как у Андраты и у Пани. Ей самой стало хорошо от этой неожиданно легкой находки: «Как у Андраты и Пани».
— Мне должны позвонить, чтобы прислать машину. Разрешите, я подожду звонка?
— Конечно, Ольга Владимировна, пожалуйста.
Никто ей не должен был звонить. Она не уславливалась с Иваном о звонке. Доехала сюда на автобусе, не заботясь о том, куда и как будет добираться после встречи с Ваграновым; просто не хотелось думать, что наступит это «после»…
Ну что же! Слава богу, есть еще у нее несколько минут ожидания выдуманного звонка. А когда станет неудобно затягивать ожидание, извинится и уйдет. Или действительно попросит редакционную машину.
Дежурный по редакции Роман Федотович Оболенцев с любопытством смотрел на взволнованную и, как ему казалось, растерянную посетительницу. С любопытством потому, что один из немногих редакционных старожилов, Вячеслав Кузьмич Пылаев, с усмешкой сообщил, зайдя в приемную, что якобы работал долгое время вместе с товарищем Пахомовой Ольгой Владимировной, «очень примечательной особой, — тут он сделал вескую паузу, — находящейся сейчас на приеме у нового редактора».
В редакции знали, что Вячеслав Кузьмич был когда-то ударником, призванным в литературу, но писателя из него не получилось; в годы войны он эвакуировался в далекий тыл, там стал работать в газете, писал о местной художественной самодеятельности, подписываясь «м-д Вячеслав Пылаев». Загадочное, но значительное «м-д» означало «музыковед», хотя у Вячеслава Кузьмича никакого музыкального образования не было. Работая после войны в редакции областной газеты, Вячеслав Кузьмич ревностно охранял свое «м-д» под крошечными заметками и лишь с приходом Вагранова вынужден был отказаться от довеска значительности и загадочности перед подписью.
— Как это вы, Вячеслав Кузьмич, все успеваете разглядеть? — добродушно удивился Оболенцев. — Я и не заметил, примечательная гражданка прошла или нет. Вот выйдет — разберемся!
Во взволнованной посетительнице Роман Федотович ничего примечательного не нашел. Когда же она ответила вопросительной улыбкой на его рассматривающий взгляд, он сообщил ей свое имя, отчество, фамилию и со смехом рассказал про «музыковеда», когда-то неудачно призванного в литературу.
— Да, знала такого, — слабо улыбнулась Ольга. И, радуясь возможности задержаться в приемной подольше, охотно стала вспоминать: — Я в цехе работала, он в редакции многотиражки. Был очень самоуверен. Но прыгнуть с парашютной вышки побоялся. Я, впрочем, тоже высоты боялась. Для меня легче был барьер на самой закидистой лошади, чем высота…
— Андрей Степанович спортсменов принимал? — сдержанно поинтересовался, выходя из комнаты рядом, молодой человек, стройный, кареглазый.
Почти все в редакции относились заинтересованно к ваграновскому графику приема посетителей. Новый редактор в отличие от прежнего, проводившего много времени в командировках и почти никого не принимавшего, приглашал в редакцию рабочих, ученых, учителей, врачей, спортсменов… Нередко за беседой в кабинете редактора следовала широкая встреча в конференц-зале.
Не только для редакционной молодежи, но и для Романа Федотовича Оболенцева, считавшего себя в свои 45 лет солидным кадровым работником редакции, событием была недавняя встреча с Маргаритой Васильевной Фофановой. Маленькая, очень энергичная седая женщина рассказывала о Ленине просто-просто. Она будто долбила стену времени, но не молотом, а наподобие маленькой серенькой птицы клювом, вспоминал склонный к неожиданным сравнениям Роман Федотович, и вдруг пробила, продолбила! Обрушилась стена времени, и в ее проломе журналисты увидели конспиративную квартиру в Петрограде и живого Владимира Ильича; услышали, как он, забыв об осторожности, напевает, расхаживая по квартире, как дергает себя за парик, как смеется, радуясь удачно найденной фразе, мысли… И Оболенцев как будто понял, почему новый редактор пригласил Фофанову: он, наверно, хотел, чтобы журналисты представили себе живого Владимира Ильича и спросили себя — как действовал бы Ленин сейчас?
Недаром редактор сказал кому-то по телефону — Оболенцев случайно услышал конец разговора, — что редакционные встречи с интересными людьми помогают воскресить в коллективе глубокие мысли и чувства, иной раз почти погребенные под сутолокой повседневности. Ну что же, может быть, и товарищ Пахомова — интересный человек?.. А кроме того, Андрей Степанович Вагранов работает над научной статьей, так что, может, в этом плане была у него встреча с товарищем Пахомовой?
Роман Федотович еще раз изучающе взглянул на посетительницу.
— Ольга Владимировна Пахомова, Игорь Прокофьевич Сугубов. — Он по-хозяйски представил присутствующих друг другу. — Товарищ Сугубов — мой сменщик, а вот не спортсменка ли вы, товарищ Пахомова?
Ольга радовалась уже не только возможности задержаться в приемной, но и знакомству с этими людьми, работающими в буквальном смысле слова рядом с Андреем Ваграновым.
— Я не совсем спортсменка, но…
…Рассказать им про Граду? Ничего более забавного у Ольги для них нет, а Града — это интересно, да, кажется, интересно. И смешно. Старшему понравится, потому что, пожалуй, действительно смешно. А младший, может быть, сам ездит верхом? Он такой спортивный.
— У меня есть лошадь. Розового цвета, с гривой и хвостом вроде двух белоснежных вихрей, — сказала Ольга.
— Может быть, соловая масть? — спросил Сугубов.
— Может быть. Но я никогда не видела, чтобы соловая масть так походила на розовый цвет. Только у Грады.
— В цветном кинофильме видели? — спросил Роман Федотович, еще не вникнув в рассказ.
— В манеже на городском ипподроме. У нас в области — вы, наверно, не местный и поэтому можете не знать — до войны очень был развит конный спорт. Еще тогда у нас был отличный манеж. А во время войны тот манеж полностью переоборудовали для военных целей. И только два года назад новый построили, лошадей завезли… Я шла по конюшне, выбирала себе лошадь поездить. Конюх Таня открыла дверь на мороз, решетки денников тут же заиндевели. И, представьте себе, два серебряных вихря закрутились на розовой заре. Это была Града.
— А по характеру как она? — спросил Сугубов, перекладывая аккуратные папки на полке позади рабочего стола дежурного. Видно было, что Града его не интересовала, и видно было, что он воспитанный молодой человек.