На шапке инспектора блестел желтоватый значок, белизной сверкали перчатки, на новеньких узконосых сапогах мелодично позвякивали шпоры. Важно расхаживая среди пленных, белый офицер, заметив непорядок, так грозно кричал, словно готов был немедля снять с провинившихся головы.

Когда офицер, выпятив грудь, проходил мимо, Батбаяру показалось, что он уже где-то видел его.

Но где? Может быть, в гостинице «Гранд-отель» в Петербурге? Или во время прогулки русского посла в Хандгайт? Не из тех ли он господ, которые восхищались Даваху, когда она танцевала? Батбаяр еще раз внимательно взглянул на офицера. Лицо и в самом деле очень знакомое.

— Где же все-таки я мог его видеть? В Петербурге? В Да хурээ? В Иркутске? На границе в таможне?.. Нет-нет, — шептал он, не сводя глаз с офицера, а сам делал вид, что продолжает буравить брусья.

Офицер вглядывался в каждого пленного, словно искал потерянную овцу или выбраковывал стадо. Подошел он и к Батбаяру. Тот не успел отвернуться, и пронзительный взгляд, скользнув по его лицу, ожег словно пламенем. Батбаяр невольно попятился. Офицер остановился. Наверное, внимание его привлекли шрамы на лице Батбаяра, он что-то заподозрил и оглядел пленного с ног до головы. Затем спросил о чем-то у сопровождавших его нойонов; те удивленно переглянулись, замялись и позвали переводчика.

— Господин капитан спрашивает, кто ты и откуда?

Батбаяр замялся, не зная, что ответить. Инспектор нахмурил брови, звякнул шпорой.

— Что молчишь? Или забыл, откуда родом? — перевел толмач его вопрос.

— Я из хошуна сайн-нойон-хана, жил в верховьях реки Орхон.

— А как сюда попал? Может, ты конокрад? Или беглый политический? А может, охотишься за чужими женами? — тыкая пальцем в грудь Батбаяра, спросил офицер и громко захохотал, видно, очень довольный собственным остроумием. Батбаяру стало не по себе, и он уклончиво ответил:

— Я перегонял коров русского купца и остался, не смог перейти границу.

Капитан, грызя ноготь, краем глаза наблюдал за Батбаяром, потом приказал записать что-то одному из сопровождавших его офицеров и направился дальше.

— Что он сказал? — спросил Батбаяр у бурята, знавшего русский язык, когда офицеры ушли.

— Приказал доставить в первое отделение. Сам, говорит, допрошу Что-то он мне подозрительным показался. Что теперь с тобой будет, один бог ведает, — сказал бурят.

Пораженный Батбаяр посмотрел вслед инспектору «Я встречался с ним в Петербурге. Точно, он! Не может быть двух так похожих друг на друга людей. Помню, он точно так же подкручивал усы и тыкал в грудь пальцем при разговоре. Только сейчас лицо у него обветренное, красное, да ногти грызть стал… Это он тогда, в Петербурге, сказал: «Какой станет ваша страна, может решить только сам народ. Я думаю, что у нас в России скоро произойдут важные перемены…» Кем же он стал? Мне казалось, что он должен быть на стороне красных, А эти бандиты никак не могут быть красными. Они говорили, что ненавидят красных лютой ненавистью и готовы уничтожить любого, кто перейдет на их сторону. Почему же он стал белым офицером? Ведь он, кажется, был другом Бавгайжава. Хотел, чтобы свергли царя. В чем же дело? Может, это не он? Узнал он меня или не узнал? Я ведь упомянул имя сайн-нойон-хана нарочно, потому что он ездил в Россию. Разглядывал он меня пристально, значит, узнал. А зачем приказал доставить в какое-то первое отделение? Чтобы после допроса немедленно расстрелять? Что же делать? Бежать или ждать? Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать! Подожду!»

После приезда инспектора в лагере атамана Сухарева стало еще оживленнее, офицеры ходили подтянутые, веселые. «Что сулит мне этот допрос, счастье или беду?» — думал Батбаяр. А пленные шептались:

— Инспектор страсть как суров. Чуть что, хватается за пистолет, орет: «У тебя на роже написано, кто ты такой. В это трудное для страны время, когда идет борьба между силами зла и добра, каждый, кто исповедует желтую веру, должен честно служить своему богдыхану, насмерть биться с красными, забывшими и бога, и совесть, и добродетель. Нет обязанности более святой, чем отдать все силы на уничтожение красной опасности». Скажет так, а потом объявляет, что ты мобилизован в белую армию. Русских, что пригнали сюда, очень сурово допрашивает. Кричит: «Ты разносчик красной заразы», но в солдаты почему-то их не берет.

— Этот нойон объявил, что если монголы пойдут в солдаты, им будут платить по тридцать янчанов в месяц.

— Атаман, видно, скоро поведет солдат на север. В Россию, воевать… Инспектор говорил, что барон Унгерн обещал сбросить так называемое «красное правительство» России, ударить по нему с востока, и сказал, что все обязаны в это верить. Еще инспектор приказал прекратить попойки и не бегать за девками, а также проявлять больше усердия на учениях. Потому что борьба — это не забава. Ее ведут ради спасения мира от «красной заразы»… Скоро начнут воевать, и если мы впутаемся в эту войну, белые будут нас гнать впереди вроде щита.

«Раз пошла в народе молва о войне, значит, и вправду будут воевать. Инспектор этот наверняка человек барона Унгерна. А я, вместо того, чтобы бежать, чего-то жду. Но они могут победить, и если потом меня схватят, то, как говорится, «заставят семь раз умереть». Во всяком случае, воевать за чужую землю я не пойду. Не стану сражаться против красного правительства, я видел в Иркутске этих людей…»

— Бандьху! — Сердце чаще забилось. — А ну-ка живее, скотина, тебя господин инспектор кличет, — орал солдат, подгоняя Батбаяра прикладом.

Они остановились у большого бревенчатого дома, возле которого росли исполинские кедры. Пришлось подождать, инспектор был занят, видимо, вел допрос; слышно было, как бьют кого-то.

«Вот и конец, — подумал Батбаяр. — Так и не добрался я до Хоргой хурэмта, не обнял мать, не поцеловал Лхаму. Доведется ли еще хоть разок увидеть на заре подернутую дымкой долину Селенги?»

Из дома выволокли голого по пояс, чернолицего, заросшего бородой, человека и втолкнули туда Батбаяра с такой силой, что он пролетел всю комнату и очутился прямо у инспекторского стола. И тут отлегло от сердца. Пришла уверенность: этого человека в пенсне, сером кителе и галифе он видел в России, в доме Бавгайжава.

«Я не мог ошибиться, — подумал Батбаяр, — хоть видел его ночью, при свете лампы». Инспектор полистал записную книжку. Равнодушно глядя на Батбаяра, закурил, выпустил вверх струйку дыма. Толмач переводил его вопросы: имя, хошун, имущественное положение, возраст, национальность… Инспектор сидел подбоченясь, вскинув голову, надменный и неприступный, но что-то его тревожило, и это не ускользнуло от Батбаяра.

— Как часто ездил ты поклоняться своему господину — богдо-гэгэну? — спросил инспектор.

— Пять, а то и шесть раз.

— Любишь его?

— Да, господин, верую и молюсь на него.

— Когда в последний раз ты виделся с Сухэ-Батором?

— Я ни разу его не видел.

— Думаешь, нам неизвестно, что Сухэ-Батор послал тебя на Зэлтэр выяснить настроения и взять на заметку каждого, кто готов встать на его сторону? Говори правду, если хочешь спасти свою жизнь, — стукнув по столу кулаком, крикнул инспектор.

«Вот чего ему от меня надо, — сохраняя спокойствие, думал Батбаяр. — Попробуй признайся, сразу пристрелит».

— Я раб ваш, мой господин, и говорю только чистую правду, — с поклоном произнес Батбаяр.

Во дворе зацокали копыта, инспектор перевел взгляд с Батбаяра на окно, что-то сказал переводчику, и тот вышел.

На лице инспектора появилась улыбка.

— Я… ты… Петербург, — прошептал он, складывая ладони в рукопожатие. «Узнал», — обрадовался Батбаяр и закивал головой.

— Я Батбаяр. Ты — Железнов? — спросил он, но Тумуржав поднес палец к губам, прислушался, кивнул головой.

— Да-да, — и, показав на шрамы на лице Батбаяра, что-то сказал.

«Наверное, спрашивает, откуда они у меня», — сообразил Батбаяр.

— Зайсан из Управления делами шанзотбы…

— Шанзотба?

— Да.

— Для чего здесь атаман, знаешь?

Батбаяр не понял вопроса, но улыбнулся, закивал головой.

— Сухэ-Батора знаешь? — понизив голос, спросил Тумуржав.

«Почему он назвал имя Сухэ-Батора? Хочет знать, пойду ли я к нему?» — и Батбаяр снова кивнул. Тумуржав сжал его руку, сказал:

— Поедем вместе, — и ткнул сначала себя пальцем в грудь, а потом Батбаяра.

Батбаяр не понял. В это время в комнату вместе с переводчиком вошел какой-то бородатый унтер-офицер. Тумуржав похлопал Батбаяра по груди, бокам и голенищам гутулов, делая вид, что обыскивает, затем оттолкнул его и что-то крикнул. «Так он, значит, не тот, за кого себя выдает». Батбаяр поднял руки, дав себя обыскать. Затем мельком взглянул на некрасивое, надменное лицо бородатого офицера. О полновластном хозяине этих мест — атамане Сухареве — ему приходилось слышать, но он ни разу его не видел и подумал: «Может, это и есть атаман Сухарев? Надо бы хорошенько его запомнить».

Инспектор с легкой усмешкой, без особого почтения спросил о чем-то бородача, значит, это не был атаман. Бородач начал что-то объяснять, указывая на монгольскую сумку из белого стеганого войлока. На Батбаяра, молча стоявшего в углу, офицер не обращал никакого внимания и, подбоченясь, с самодовольной ухмылкой высыпал на стол содержимое сумки: серебряные наголовные обручи, коралловые и жемчужные подвески, кольца, браслеты, серьги со следами крови, косы с вплетенными в них жемчужными нитями.

«Скольких же он людей убил? Или у живых вырывал?» — подумал Батбаяр, и ему стало не по себе.

Тумуржав, поглядев на драгоценности, изменился в лице и, чтобы скрыть волнение, торопливо закурил. Бородач взял один из обручей и, показывая на орнамент, стал что-то восхищенно объяснять. Уловив слова «Номон-хан лама», Батбаяр понял, что ограблены богомольцы в монастыре Номон-хан ламы. «Вот гад, — подумал он. — Скольких женщин изуродовал».