— Батбаяр, — тихо позвал Тумуржав и, вылетев вихрем из темноты, вскочил на лошадь.

— Плохи дела! Барон исчез! Поехали! — И Тумуржав направил коня вверх по склону.

Всю ночь они метались по лесу, искали, и Батбаяр понял, что Унгерна Тумуржав упустил. Когда взошло солнце, они поднялись на гребень хребта, замаскировались.

— Ты — сайн, я — муу[79]. Унгерна упустил, — проговорил Тумуржав. Он не отнимал бинокля от глаз и все время курил. Гимнастерка на нем была разорвана, лицо в ссадинах. Батбаяр не догадывался, что ночью солдаты, среди которых Тумуржав давно вел агитацию, подняли восстание. Охранники должны были схватить барона, как только тот выскочит из палатки. Однако услышав стрельбу, Унгерн, видимо, что-то заподозрил, выполз из палатки под задней стенкой и скрылся. Не знал Батбаяр и того, что этой же ночью во время восстания, в котором участвовали и двое солдат, посланных Железновым к генералу Резухину, генерал был убит.

Батбаяр взял у Тумуржава бинокль и посмотрел на склон горы, где еще вчера располагался белогвардейский лагерь: поваленные палатки, сломанные тачанки, дым от пожарищ, над телами убитых — стервятники.

Казалось, все успокоилось после вчерашнего боя: тишину нарушало лишь пенье птиц да стук дятла. К малому полудню Батбаяр заметил, что на поляну, позади бывшего лагеря, выехал всадник и тотчас же скрылся в зарослях.

— Посмотрите, — подтолкнул он Тумуржава.

— Да-да, вижу, — радостно ответил Тумуржав, глядя в бинокль.

Вскочив на коней, они скрытно, оврагом подъехали к поляне, где заметили всадника. Отыскав расщелину, заросшую молодым подлеском, завели туда коней, завязали им морды, чтобы не слышно было фырканья, поднялись на скалу и стали осматривать лес.

— А может, барон ушел вместе с солдатами, только другой дорогой? — спросил Батбаяр, но Тумуржав показал, что Унгерн должен быть где-то здесь.

Через несколько часов они обнаружили, что неподалеку в перелеске прячется монгольская конница.

— Хорошо, — спокойно сказал Тумуржав. Наконец из чащи, где скрылся всадник, выехали двое на конях и, остановившись под большим густым кедром, стали осматривать падь, по которой протекала река.

В бинокль хорошо были видны серебряные узорчатые погоны Унгерна и развевающиеся полы его голубого шелкового дэла. Второй всадник, видимо, телохранитель, держал наготове винтовку.

— Я могу незаметно подобраться и застрелить обоих, — сказал Батбаяр, вытаскивая наган. Тумуржав перехватил его руку и пояснил, что стрелять нельзя, надо брать Унгерна живым.

— А-а, вот оно что. А я-то думаю: почему ты его ночью не застрелил? Значит, хочешь живьем взять? — прошептал Батбаяр и стал объяснять, что сможет захватить одного, если второго застрелить. Разговаривали они как всегда знаками, и, пока объяснялись, барон с охранником скрылись в лесу. Но вскоре снова выехали на опушку и, прячась за деревьями, стали спускаться вниз.

«Опять упустили», — заволновался Батбаяр и кинулся к лошади.

— Мне ехать нельзя, — сказал Тумуржав. — Сразу убьют. А ты монгол. Это совсем другое дело. Ты схватишь Унгерна. Если не сможешь, я буду стрелять.

Времени на разговоры не было. Батбаяр вскочил на коня, выехал на опушку, махнул рукой и поскакал прямо к барону, ехавшему на расстоянии сахалта. Унгерн и его телохранитель укрылись за деревьями и приготовились стрелять. Батбаяр подъехал ближе, вынул наган, отбросил в сторону, а сам подумал: «Ничего, у меня кнут есть».

Унгерн опустил пистолет и что-то сказал.

— Господин! Там русские, — Батбаяр указал вперед. — Туда ехать нельзя. Русские — муу! Русские и меня, и вас убьют, — и он сделал такое движение, словно нажал на спусковой крючок.

Барон понял и заколебался.

— Туда нельзя. И туда тоже. Русские цирики. Русские, русские! — твердил Батбаяр. Унгерн что-то сказал телохранителю. «Если одним ударом свалить телохранителя, то с генералом я, пожалуй, справлюсь», — прикинул Батбаяр, не спуская с них глаз.

Барон что-то сказал, похоже, выругался, и поехал в том же направлении. Батбаяр прижал ладонь к груди, поклонился.

— Вам нельзя туда ехать, русские застрелят. «Надо отвлечь их внимание, тогда Тумуржав сможет незаметно подобраться и застрелить телохранителя». — Надо переправиться через реку и подняться на перевал, — Батбаяр указал на северо-запад и поскакал первым.

Унгерн поскакал следом.

— Господин! В горах вас ждет Бишрэлт гун, — с почтением склонив голову, сказал Батбаяр.

— Бишрэлт гун! Он там? Да? — барон как-будто успокоился, но руки из-за пазухи не вынул.

«От реки до леса — рукой подать. Тумуржав уже должен быть там». — Батбаяр скакал, не разбирая дороги от радости. Речушка была узкой и неглубокой — лошадям по колено, однако Унгерн жестом приказал Батбаяру ехать вперед. Батбаяр хлестнул коня и, переправившись через речку, остановился. Лошадь барона выпрыгнула на берег с легкостью косули. Когда проехали еще немного, барон догнал Батбаяра и поехал стремя в стремя с левой стороны. Справа, слегка отстав, ехал телохранитель. Батбаяр придержал коня. «Теперь достану. Надо бить насмерть или хотя бы оглушить». И он что было силы хлестнул телохранителя кнутом по лбу. Унгерн обернулся. Тогда Батбаяр бросился на него и обхватил, не давая высвободить из-за пазухи руку с пистолетом. Кони рванулись в разные стороны, Унгерн и Батбаяр покатились по земле. Чуть в стороне затрещали выстрелы, но кто в кого стрелял было не разобрать. Батбаяр увидел, что барон злорадно оскалился, и тут же обожгло плечо. Собрав последние силы, Батбаяр перехватил руку барона, сжимавшую пистолет, и стал бить ею о камень. Послышался стук копыт: подскакали два монгольских цирика.

— Держи барона, — крикнул один, отрывая Батбаяра от Унгерна. Батбаяр огляделся. Тумуржава не было. А монгольские цирики вязали руки барону.

— Вот он, новый хозяин Азиатского континента. Вспомнишь теперь, сколько ты бед нам принес.

— Великий полководец! Может, теперь вы соизволите объяснить, зачем пулеметами гнали нас в Россию?

Из леса вышел, зажимая рану на руке, весь в поту Тумуржав.

— Вот и хорошо, — сказал он, обнимая Батбаяра.

В пылу схватки Батбаяр не видел, что телохранитель Унгерна пришел в себя и поднял винтовку. Выстрелить ему помешал подоспевший Тумуржав. Телохранитель, отстреливаясь, бросился к лесу, и Тумуржав гнался за ним, пока не застрелил.

— Этот русский нойон помог нам вырваться от белых, — сказал Батбаяру один из монгольских цириков, кивая на Тумуржава. — Как только он прискакал к ним в лагерь, там начались взрывы. Похоже, он на стороне красных.

— А ты-то кто будешь? — спросил другой у Батбаяра.

— Я с ним, мое имя Батбаяр, — впервые за долгое время он назвал свое настоящее имя. Вдруг он почувствовал, как по животу течет что-то горячее, мокрое, сунул руку за пазуху и понял, что это кровь. Сознание помутилось, и Батбаяр стал медленно опускаться на землю. Тумуржав вскрикнул, бросился к нему, обнял. В это время к ним подскакали остальные монгольские цирики. Подняв восстание, они ушли от белых и, устроив засады в лесах, подстерегали Унгерна.

Лицо Батбаяра стало мертвенно-бледным, и он потерял сознание. Тумуржав скинул гимнастерку, снял нижнюю рубашку и стал рвать ее, чтобы забинтовать ему грудь…

Эти события произошли шестнадцатого числа последнего месяца лета года беловатой курицы[80]. В густой траве лежал связанный барон фон Штернберг, прятал глаза и даже не подозревал, что он похож сейчас на ту самую ободранную шкуру, в которой ему накануне подавали бодог.

«Мне сразу не понравилась эта показная щеголеватость капитана. Хотел на месте пристрелить скотину, оплошал, поверил ему. А теперь уже поздно».

Да, барон и в самом деле оплошал.