ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ В ПОИСКАХ ПРАВДЫ И СЧАСТЬЯ

Приближенные и телохранители, погрузив гроб с телом господина в карету, с великой скорбью отправились в родной хошун. Только Батбаяр остался. Он должен был сторожить двор, пока казначей не соберет все вещи нойона. Целыми днями Батбаяр сидел во дворе, заросшем бурьяном, и попивая перестоявший айрак, размышлял: «Непонятно почему вдруг наш господин умер? Ведь он был совершенно здоров. Может быть, его отравили? Но за что? Разве не отдавал он все силы большим и малым делам, разве не считался с ним богдо, не почитал народ? И кто мог его отравить? Ну, конечно же, те, кто стоит у власти. У них каменное сердце. Разве справедливо что человек, отдававший все силы государству, умер такой смертью? Неужели так бывает? Неужели власть имущие всегда устраняют ставших им неугодными людей пусть даже у них большие заслуги. Неужели и в других странах инакомыслящих убирают таким путем? Подло! Отвратительно! Стравливать людей, сеять подозрения и злобу. Нет, такая власть никому не нужна. Без нее жили бы мирно и спокойно. А может, было бы еще хуже. Стали бы процветать воровство и грабеж, бесчестье и обман, сильный в открытую притеснял бы слабого. Значит, власть все же нужна. А говорили «Вот мы освободимся от маньчжурского владычества, заживем счастливо». А где оно, это счастье? Власть кучки интриганов, готовых и друг друга сожрать, никому не нужна. А может быть власть другой, заботливой и милостивой? Конечно, может. Тумуржав тогда сказал, что наступят такие времена, когда будут уважать честность. Так вот, власть красных наверняка справедливая. Эх, задержись мы на несколько дней в Иркутске я разобрался бы что да как».

Близился закат, край неба на западе зажегся багрянцем. Батбаяр сидел на деревянном помосте, где раньше стояло большое ханское орго, курил. Огромный двор притих, опустел. Глазу не на чем было остановиться: лишь трава тянулась вверх вдоль выложенной камнем дорожки к воротам, да бурно разросся по углам бурьян. Батбаяр выбил трубку, затоптал упавшие на доски искры. «Недавно здесь возвышалось белоснежное восьмистенное орго с красным хольтроком. Туда входил наш господин в хурэмте из золотой парчи. Хороший он был и очень красивый. Увы, жизнь не всегда ласково обходится с человеком. Недолго пришлось ему ходить по земле, но повидать успел много. Жил трудно, часто страдал. Редко выпадали на его долю счастливые, радостные дни. Всегда тревожился о семье. Как умел — избегал направленных в него острых клинков. Даже брат и названая мать собирались его отравить. И все же не миновала его беда. Зверь в человеческом облике сгубил обоих его сыновей, а теперь сгубили его самого. На хане, возможно, и был грех, а дети чем виноваты? Или зависть не знает жалости? Хан был настоящим мужчиной: всегда достигал поставленной цели, себя не жалел. Всего несколько лет был он у власти, но успел завоевать в народе любовь. Не оттого ли и стал он кое-кому ненавистен? Верно говорил Дагвадоной, что хан остался в одиночестве. Видно, не искал единомышленников и соратников… Странно. Еще совсем недавно мы преклонялись перед этим величавым человеком, он казался нам вечным, и вот его уже нет», — Батбаяр вздохнул и чуть слышно произнес:

— Но голову он держал высоко. В любую непогоду мечтал о завтрашнем солнечном дне.

С улицы донесся рев верблюдов, заскрипели створки ворот. Во двор вошел Аюур бойда: бархатная шапка надвинута на лоб, в руках длинный кнут. «А бойда наш, видно, рад кончине нойона. Прикидывает, наверное, нельзя ли на этом настиле свою юрту поставить».

Батбаяр поднялся навстречу бойде. За бойдой шли проводники и вели с полсотни верблюдов с упряжью.

— Ох-хо-хо! Какое несчастье! Потерять такого господина! И все из-за этого слепого бродяги богдо! — причитал Аюур и чуть не бил себя кулаками по голове.

Батбаяр не решился сказать: «Убил господина один из сойвонов богдо, подлил ему отравы в вино. А придворный лекарь напоил его лекарством, которое ускорило кончину». Он лишь кивнул:

— Конечно, не обошлось без него, — и поник головой.

Несколько дней они разбирали вещи покойного господина, увязывали их в тюки. Батбаяр работал в поте лица, с утра до ночи. Аюур, казалось, тяжело переживал вдруг обрушившееся несчастье, весь почернел, осунулся. Дав указания, как укладывать вещи, он садился куда-нибудь в тень и курил. Батбаяр посматривал на него и жалел: «Стареет, бедняга. Соображать стал хуже, и все суетится. Никак не может смириться с несчастьем» Как-то к вечеру Батбаяр сбегал на базар, купил мяса, сварил суп. «Он здорово помог нам с матерью, когда мы голодные и бездомные пришли в Онгинский монастырь. Вот и покойный господин наказывал видеть в людях не только плохое».

Аюур задумчиво перебирал четки, когда к нему подошел Батбаяр и подал полную чашу дымящегося супа, от которого шел легкий аромат чеснока. Бойда вздрогнул от неожиданности, растерянно посмотрел на Батбаяра, вздохнул. За разговором не заметили, как съели суп. Батбаяр достал из переметной сумки нож и принялся нарезать мясо. Казначей взял нож и залюбовался тонкой работой.

— А ну-ка, дай ножны с кресалом, — попросил он. — Золотые руки у мастера. Видно, с душой трудился. Я такого еще не видел. На ножнах, кресале и подвесках выбил символ двенадцатилетнего круга, а это дело непростое. Да чего же тонкая резьба! — Аюур восхищенно качал головой.

— Да, сработан искусно.

— Спору нет. А что за мастер делал? Где ты этот нож раздобыл? Его любому мужчине носить не зазорно.

— Господин подарил, когда еще был в добром здравии. Сказал, что ему привезли из западных хошунов.

— А-а! Когда же это господин так тебя облагодетельствовал?

— Когда я сопровождал его на север. Об этом знает одна ахайтан. Этот нож мне теперь дороже жизни, — ответил Батбаяр и подумал: «Теперь покоя не даст, — будет упрашивать, чтобы продал».

— Ты, когда в город выходишь, с собой его не носи, — посоветовал бойда, любуясь ножом. — Еще потеряешь. Господин наш теперь стал бурханом, и его подарок будет тебе талисманом, — сказал Аюур, возвращая нож.

Когда вещи были уложены, Аюур ушел в город, сказав, что ему еще нужно зажечь лампаду в храме и полистать «Лхого» — «Книгу грядущего», и долго не возвращался. Батбаяр тем временем погрузил вещи и нашел сторожа для бывшего ханского подворья. В день, когда караван должен был отправиться в путь, бойда был особенно ласков с Батбаяром, а перед выстрелом, возвещающим о наступлении полудня, вынул из-за пазухи запечатанный конверт и протянул Батбаяру.

— Вот ведь, чуть не забыл! Сбегай, отнеси письмо в министерство внутренних дел. Имя чиновника там указано. Да смотри, не оброни по дороге. Тут написано об одном гуне, который забрал из казны кое-какие вещи покойного господина, да так и не вернул. Поторапливайся, а то ехать скоро, — предупредил бойда.

Батбаяр сунул письмо за пазуху и помчался к министерству. Там он спросил, как найти следователя, и его отвели в маленькую комнату с облупившимися стенами. Важный полнолицый чиновник вскрыл конверт, прочел письмо, покосился на подателя, спросил имя и задумался. «Что это он так посмотрел на меня?» — удивился Батбаяр, и сердце вдруг заныло от недоброго предчувствия.

Чиновник между тем вызвал надзирателей и приказал:

— Заковать в кандалы! — Надзиратели схватили Батбаяра и надели на него кандалы.

«Что это они? Может, перепутали?» — недоумевал Батбаяр, но сопротивляться не стал, даже когда на шею ему надели колодку.

— Господин нойон! В чем моя вина? Нам нынче вечером уезжать надо… — начал объяснять Батбаяр, но чиновник не стал его слушать.

— Отведите этого вора в управление делами премьер-министра шанзотбы. Да смотрите, чтобы не сбежал по дороге. Такой на все способен. — Надзиратели набросили на шею Батбаяру цепь из восьмидесяти полукилограммовых звеньев и погнали вперед.

«И цепи, и шейную колодку приготовили, будто ждали. Но почему к шанзотбе ведут? Может, подозревают, что связался с красным правительством, когда ездил с покойным господином в Россию? Видно, сайд Билэг-Очир решил отправить меня вслед за господином. Неужели Аюур все знал и специально послал меня с письмом? То-то он старался мне в глаза не смотреть. Видно, недолго мне теперь жить осталось».

Батбаяр шел, обливаясь потом под тяжестью цепей. Во дворе Управления шанзотбы его посадили у стены большого деревянного здания.

К вечеру, когда служивый люд стал расходиться, Батбаяра втолкнули в деревянную избу и поставили на колени перед каким-то зайсаном с короткой жиденькой косой и лицом, изрытым оспой. Краем глаза Батбаяр заметил, что в дверях встали два палача — один с бандзой, другой с шахаем[73] в руках.

— Ну что же, молодой человек! Советую вам лучше сразу чистосердечно признаться, — сказал рябой зайсан, — и молиться Манжушри — богу грядущего.

— Богу я помолюсь. А вот в чем признаваться, не знаю.

Зайсан укоризненно покачал головой.

— Ты, видно, закоренелый преступник, хочешь выудить у меня, что нам известно, а остальное скрыть. Но у нас ты не вывернешься. Сейчас посмотрим, что крепче: твои челюсти или пытки, твое терпение или тюремные стены. Готовьте шахай! — приказал зайсан.

Один палач навалился на плечи Батбаяру, а другой стал его бить по щекам прошитым веревками кожаным шахаем. В голове у Батбаяра загудело, челюсти заломило так, будто зубы вырывают из десен, но он терпел.

— Ну что, будешь говорить? — заорал зайсан. Батбаяр махнул рукой, чтобы пытку остановили.

— Помилуйте, уважаемый чиновник! Я все же хотел бы знать, в чем меня обвиняют?

— Я перечислю сейчас твои преступления. Тогда признаешься?

— В чем виноват, в том признаюсь.

— Пятнадцать лет назад ты украл у своей хозяйки жемчужное украшение, оправленное в золото.

— Нет, я никогда ничего не крал.