— Наверняка, — вздохнул Батбаяр. — В этом мире правды не найдешь. Взять хоть меня…

Даваху слушала, качала головой, и ее большие черные глаза гневно сверкали.

— Ваш бойда самый последний негодяй. Задумал избавиться от тебя. Наверняка дал следователю взятку, да еще не из собственных денег, а из ханской казны. — Девушке до боли жаль было Батбаяра.

— Наверное, так, — ответил Батбаяр. — Аюур-гуай набросился на добро нойона как волк на отару овец, потерявших хозяина. Что там взятка, он брал из казны, сколько хотел.

Батбаяр и не подозревал, насколько он прав. Аюур бойда преподнес гладкому, словно обкатанный водой голыш, следователю расшитый серебром чепрак ценою в пятьдесят ланов. Не меньше получил и плешивый рябой зайсан, написавший бойде прошение о возбуждении дела, а сам даже поленился проверить, достоверна ли запись «преступник скончался, не выдержав допроса», и закрыл дело.

— Если бойда вдруг увидит тебя, сердце у него разорвется.

— Не разорвется. Всю жизнь он делал подлости, и теперь его ничем не проймешь, как могильщика. Сердце у него словно чугун.

— Да, ты прав. Тогда остается лишь по-мужски спросить с него за все.

— Разве что. Страшно даже подумать, сколько людей еще пострадают от Аюура и его сынка, — сказал Батбаяр, задумавшись на минуту, и продолжал: — И все же дело не только в них. Везде процветают клевета, лицемерие, предательство. Придет ли когда-нибудь им конец?

— Я дрожала от страха, когда ты рассказывал, что с тобой произошло. Я и сама теперь под подозрением: могу так же, как ты, оказаться в тюремной яме, из которой лишь один выход — на тот свет. Как бы мне из служанок уйти? А тут еще, как назло, княгиня ни на шаг от себя не отпускает. То ли привязалась так, то ли боится за меня? Очень она Намнансурэна любила, ничего для него не жалела. А сейчас, бедняжка, словно осиротела. Одной мне доверяет. И все же нужно от нее уходить, как ты думаешь?

— Не знаю, что и сказать. Только такой позорный порядок, как сейчас, не может держаться долго. Покойный хан, человек большого ума, говорил: «И строй, если он несправедливый, может сломаться, причем в самом, казалось бы, прочном месте», — ответил Батбаяр, вспомнив, что Намнансурэн сказал это два месяца назад в Иркутске, где они своими глазами видели крушение самодержавной власти, казавшейся вечной в своем могуществе и величии.

Шли дни. Батбаяр быстро поправлялся. Даваху и радовалась и печалилась. «Какой путь он выберет? Как будет жить? Если по-прежнему, с душой нараспашку, тяжело ему придется».

Но еще больше, чем Даваху, тревожился о своем будущем сам Батбаяр. Он часто лежал, закинув руки за голову, вздыхал и думал: «На этот раз я вывернулся. А как быть дальше? Ведь бойда, вернувшись домой, наверняка всем рассказал, что я обворовал нойона, был арестован. И что он никак не мог меня вызволить. Как же страдают теперь мать и жена. И как злорадствует Донров, какими грязными ругательствами осыпает мать и Лхаму? Поверил ли в это Содном? Как же мне известить их, что я жив? Добраться до аила можно пешком. А там что? Аюур обчистил казну, а стоит мне появиться, он всю вину на меня свалит. И тогда уже мне казни не избежать. Следователь, с которым Аюур вошел в сговор, немедля пошлет солдат для поимки «преступника». Нет показываться на глаза Аюуру нельзя. Но не прятаться же все время в горах? Встретить такую чистую девушку, добрую да к тому же красавицу все равно что днем звезду в небе увидеть. И брат ей под стать. Прекрасной души человек. Ведь узнай кто-нибудь, что они меня прячут — беды не миновать. Другие на их месте донесли бы на меня и получили награду. Может, нам всем вместе уехать в их родные места, где меня никто не знает? Ведь чиновники уверены, что я давно сгнил. Заработаем себе на пропитание. Предложу Даваху выйти за меня замуж… Нет, нельзя. На кого я брошу мать и Лхаму? Я обязан о них заботиться. Да и вряд ли Даваху согласится за меня выйти. Но все же, какое счастье, что я встретился с ней, когда отчаянье мое достигло предела. Видно, сама судьба нас свела.

А если я узнаю, что мама умерла, а Лхама, поверив в мою гибель, с кем-то сошлась? Обидно, но вины ее в этом не будет».

Как-то, когда Даваху забежала проведать Батбаяра, он попросил:

— Отпросись у хозяйки на денек-другой, побудем вместе. Благодаря вам я снова стал человеком. Теперь надо думать, как жить дальше. Посоветоваться с тобой хочу. «Была не была, открою душу, послушаю, что она скажет» — решил Батбаяр.

Через несколько дней Даваху, как и обещала, пришла домой на два дня. Она принесла еду, села на постель и сказала:

— Тень вашего хана до сих пор приводит в трепет его врагов.

— Что ты хочешь этим сказать? — удивился Батбаяр.

— Китайские нойоны и доверенные фирм не верят в его смерть.

— С чего ты взяла?

— Вчера моей госпоже богдо пожаловал титул бэйлэ, и купец, доверенный одной пекинской фирмы, устроил в ее честь прием. Госпожа взяла меня с собой. Каких только кушаний там не было! Разные вина, водка. Весь вечер купец вокруг ахайтан увивался, веселил ее, развлекал. И вдруг спрашивает: «А правда, что сайн-нойон-хан умер?» Ахайтан побледнела, подумала и говорит:

«Точно не знаю, но слышала, что скончался. Наверное, так и есть». Купец заулыбался: «Я, говорит, просто так спросил. Ведь всякое бывает на свете. Давно еще, в старину, один из сайдов убил своего далай-ламу, к которому благоволил государь Поднебесной, а стало это известно только через шестнадцать лет, все были уверены, что далай-лама пребывает в добром здравии. Но бывает и наоборот — человека считают умершим, а вдруг оказывается, что он жив. Поговаривают, будто Намнансурэн выехал в Петербург».

— В таких случаях говорят: «Холощеный верблюд даже мертвого самца боится». Не очень-то умная у вас ахайтан.

— Почему это?

— Ответила бы: «Вполне возможно, что хан жив». Напугала бы нойонов, чтобы еще больше тряслись. И не зря они боялись хана. Он всегда разоблачал их черные замыслы и в своей борьбе с ними был беспощаден. Лишь когда человек умрет, начинаешь понимать, каким он был. Сейчас каждый, у кого болит душа за родину, скорбит о моем господине, — сказал Батбаяр.

Даваху загрустила, притихла. Батбаяр постарался утешить ее, а потом принялся рассказывать о том, как думает жить дальше.

— Как бы мне хотелось всегда быть рядом с тобой, делить и горе, и радость. Но это невозможно, пойми, ты ведь умный. Ты не можешь бросить свою жену, ты должен непременно к ней вернуться, она ждет тебя и будет ждать хоть всю жизнь, — спокойно ответила Даваху и печально вздохнула.

— Будь по-твоему. Я вернусь, но не сейчас, а когда стану сильным.

— Как понимать твои слова?

— Мне нужны силы, чтобы победить Аюура.

— А-а, конечно. Но о каких силах ты говоришь?

— Пока не знаю.

— Подашь прошение богдыхану? Или возбудишь иск?

— Кто станет слушать бедняка? Что бы я ни говорил, господа никогда не признают моей правоты. Искать у них справедливости все равно что самому себе рыть могилу.

— Ты прав. О Дари-эхэ, богиня моя!

— Вот я и думаю: куда идти, где и какие силы искать? «Надо уходить в красную Россию. И себя спасу, и других не подведу», — подумал Батбаяр, но говорить об этом поостерегся.

Через несколько дней Батбаяр сказал ламе:

— Спасибо вам за все; за то что приняли, выходили, на ноги поставили. Пойду теперь правду искать. Оставаться у вас мне нельзя. Дознаются — худо вам будет.

Батбаяр простился с Даваху, пожелал ей счастья, благополучия, ночью выбрался из столицы и зашагал на север. За пазухой у него были припрятаны пять янчанов, которые дала ему девушка. Батбаяра тревожило, что все лицо у него в шрамах — как бы не вызвать подозрений Но стоило ему очутиться в степи, и он снова поверил в свою удачу. И хотя теплившееся в уголке души чувство к ясноглазой Даваху порой влекло его назад, сердце рвалось вперед, к любимой, к Лхаме, которая наверняка все глаза проглядела, всматриваясь в каждое облачко пыли показавшееся на дороге.

Он не знал, куда именно держать путь, но понимал одно — надо уходить к красным через границу.