ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ СМУТА

Бежит река Зэлтэр по узкой долине, журчит, несет свои прозрачные воды меж величавых гор, покрытых густыми лесами. Поросла долина высокой — по стремя, травой; цветами пестрит. Под легкими порывами ветра трава колышется, и кажется, будто это бегут разноцветные волны. Все здесь напоминает Хоргой хурэмт: и росинки-жемчужины на цветах по утрам, и леса, отливающие червонным золотом на закате, и радуга в небе после дождя… Разносится по долине рев быков, ржание лошадей, крики турпанов и песни, которые во все горло распевают мальчишки, пасущие коров. Араты из торгутских аилов, перекочевавших недавно на Зэлтэр из южных хошунов, заметив на опушке леса молодого мужчину, погоняющего вола, груженного вязанками дров, переговариваются:

— Наверное, издалека пришел.

— Да, натерпелся парень. Видел, какие рубцы у него на скулах?

— Жизнь заставила покинуть родные места, вот и пошел скитаться, а здесь работу нашел и остался.

— А может, он беглый преступник?

— Все может быть, только не похож он ни на вора, ни на грабителя.

— Да, парень хороший. Всегда помочь готов людям Отобьется корова от стада или лошадь от табуна, он не посмотрит, чья она, — пригонит назад.

— Повезло Нэрэн-гуаю. Детей нет, а тут судьба такого парня послала. Теперь они со старухой не нарадуются.

— Радуются — это ладно. Главное, что он скот не угонит. Сразу видно. Не такой человек.

— Откуда ты знаешь? Халхасцы говорят: «У змеи пестрота снаружи, у человека подлость — внутри».

— Не-е, парень говорил, что перегонял скот русских торговцев, а где сливаются Орхон и Селенга, потерял лошадь, отстал. Теперь ждет, когда торговцы будут возвращаться назад. А пока решил денег подзаработать.

— Может, и так. По дому, видно, скучает, по жене с детишками. Сядет на берегу реки и слушает, как кричат турпаны, и все думает о чем-то. А у самого лицо грустное такое, — говорили между собой араты.

Батбаяр шел к границе той самой дорогой, по которой ему уже приходилось ездить. По пути он встретил русских купцов, нанялся к ним перегонять скот, но потерял лошадь и отстал. До реки Зэлтэр добирался пешком. Здесь он узнал, что по всей границе идут бои между белыми и красными. «Смутное время, — говорили араты. — Убивают всех без разбора». И Батбаяр решил выждать, осмотреться, а при возможности раздобыть коня. «Идти пешим, не зная дороги, — опасно, — думал он. — Как бы не вызвать подозрения». На реке Зэлтэр Батбаяр встретил семью старика торгута, у которого было немного скота. Старик разрешил ему пожить у них в аиле, что для Батбаяра было, как говорится, настоящим даром судьбы. Нэрэн увидел в Батбаяре такого же усталого и измученного человека, как он сам, и от всей души пожалел.

— Ешь и пей, что тебе хочется, а надумаешь ездить — любую лошадь бери, — сказал старик.

Старуха поначалу противилась:

— Кто его знает, что он за человек. Сейчас всяких полно.

Но старик отмахнулся.

— Ничего. Беды нам от него ждать не приходится. Видно, досталось парню не меньше, чем нашему покойному сыну. Прости меня, господи, — ответил он и пошел в юрту ставить еще одну кровать. Батбаяр прожил у стариков лето и осень. Днем пас скот, а вечером брал старую кремневку Нэрэна и уходил в тайгу за косулями. На закате, когда долину заливал палевый свет заходящего солнца, Батбаяр гнал с пастбища скотину и пел:

Эту песню он пел еще в родных местах, и каждому, кто ее слышал, она бередила душу.

— Видно, у этого парня в родных местах осталась любимая, — переговаривались девушки, доившие коров. Вышел из юрты старик Нэрэн, прислушался к песне, подумал:

«А парню нашему, видно, что-то жжет сердце».

С полсотни, а то и больше семей, говорящих на своем диалекте и называвших себя жителями хошуна Ялгун-батора, перекочевали на Зэлтэр недавно. Были они небогаты и на первый взгляд прижимисты. Но вскоре Батбаяр узнал и полюбил этих открытых, простодушных людей за то, что умели они довольствоваться малым, за их отзывчивость, веселье и шутки.

Однажды теплым осенним вечером старик Нэрэн и Батбаяр накосили на опушке травы, сгребли ее в копну и прилегли отдохнуть. Закурили и разговорились о жизни.

— Чего только не приходится человеку пережить на своем веку, — сказал Нэрэн. — Сами-то мы из Синьцзяна. Ну и поиздевались над нами китайские войска. Житья от них не стало — пришлось бежать. Откочевало аилов шестьдесят, а то и больше. Но не все приехали сюда, некоторые еще раньше осели. А сын мой навечно в Синьцзяне остался. Его схватили и замучили за то, что он сказал: «Как бы мне хотелось оказаться там, где нет китайских нойонов».

Старик умолк, в глазах его было страдание.

— Сидел бы сейчас рядом со мной, — помолчав, продолжал старик. — Славный был парень, как ты. Но я отплатил им за все. Когда Ялгун-батор пошел воевать с черномундирниками, я поехал вместе с монгольскими цириками. Немало положил я китайских солдат в сражении при Сайхан тал.

«Скрывают плохое, о хорошем рассказывают», — вспомнилось Батбаяру, и он открылся старику без утайки поведал обо всем, что с ним произошло.

— Я догадывался, сынок! По глазам видел. Но смотри, никому ни слова об этом. И здесь найдутся любители порадоваться чужой беде. Время сейчас тревожное, надо бы откочевать в верховья Зэлтэра, подальше от людской суеты. Возвращаться сейчас домой тебе никак нельзя.

С того дня старый Нэрэн еще больше привязался к Батбаяру, полюбил его, как родного сына. Было ему за шестьдесят, но выглядел он совсем стариком. Сдержанный, скупой на слова, Батбаяру он напоминал Дашдамбу, только, не в пример тестю, то и дело поминал бога.

Батбаяр все чаще седлал коня, брал ружье и уезжал в Зэлтэрскую тайгу искать следы кабанов. На лесных тропах ему нередко встречался рябой, высокий мужчина лет сорока на белом коне, с берданкой за плечами. Был он, видно, удачлив и никогда не возвращался с охоты с пустыми тороками. Познакомился с ним Батбаяр при довольно забавных обстоятельствах. Батбаяр искал косуль на северном склоне перевала Сахалтын даваа и выехал на опушку. Там у костра сидел охотник и обжаривал на огне разрубленную на огромные куски тушу изюбря.

— Пусть будут полными ваши торока, — приветствовал его Батбаяр, спрыгнув с коня.

— Да будут твои уста всегда смазаны маслом, — ответил охотник. У Батбаяра, весь день ездившего по лесу, при виде жареного мяса потекли слюнки.

— Ну что, халхаский молодец, твои торока тоже полны? — спросил рябой охотник, протягивая ему на вертеле кусок мяса.

«Откуда он знает, что я из других мест? Может, обо мне уже разговоры пошли?» — подумал Батбаяр, отрезая ножом кусок мяса и отправляя в рот.

— Видел, как ты по лесу ездишь. Думаю, парень наверняка из Хангая. Нравится тебе здесь? Привыкаешь?

Охотник долго рассказывал, каких косуль и где можно найти, как их загонять. Говорил он лишь об охоте, ничем другим, видно, не интересовался.

— Зачем вы жарите все мясо? — спросил Батбаяр.

— Есть на то причина. Всю жизнь меня кормит хангай. Если обжарить мясо, даже добытое в летнюю пору, вот так, на открытом огне, оно не скоро испортится, — объяснил охотник.

— А, так это рябой Чулудай. Что ж, вдвоем вам будет веселей, — сказал старый Нэрэн, узнав о знакомстве Батбаяра. — Бедняк он, семья большая, вот и кормится тем, что бог пошлет в горах. С таким человеком дружбу водить не зазорно.

Теперь Батбаяр все чаще ездил на охоту с Чулудаем. Время летело незаметно. Батбаяр учился загонять кабанов устраивать засады, ставить западни и ловушки. Вместе ходили на косуль. Однажды, подкрадываясь к стаду кабанов, Батбаяр зашел с подветренной стороны и неловко наступил на сухую ветку. Вспугнутые животные бросились бежать.

— Нет у тебя таланта к охоте. Если будешь ходить и думать лишь о жене, над тобой не только антилопы, мыши с сусликами станут смеяться, — шутил Чулудай.

«А правда, не слишком ли я приуныл, — подумал Батбаяр. — Надо бы взбодриться, глядеть веселей». Но перед глазами и днем, и ночью стояла маленькая серая юрта, седая мать с добрым взглядом; черноглазая Лхама с легким румянцем на щеках. Вот она бежит за аргалом, идет по воду, звонко смеется… Казалось, совсем недавно он выезжал на берег Орхона, с шумом несущего свои воды на север, и каждый раз встречался там с Лхамой, пригнавшей отару на водопой. Она сидела на валуне, смотрела на свое отражение в воде и что-то напевала, а он, взволнованный, мчался к ней…

«Какое это было прекрасное время! Лхама всегда была рядом, согревала мне душу», — грустил Батбаяр. Скалы в долине реки Зэлтэр напоминали ему утес в верховьях Орхона, где они стояли, прижавшись друг к другу.

— Аюур превратил мою жизнь в ад, — стиснув зубы, шептал Батбаяр. — Нет более зловредной скотины на свете, чем этот подлец.

Чтобы отвлечься от грустных мыслей, Батбаяр вспоминал, как гулял в России по берегу Финского залива, как танцевала Даваху в пади Хандгайт, куда возили на прогулку русского консула; как он, Батбаяр, приехал к Гомбо бэйсэ с посланием от богдо-гэгэна; как нежно сжимал тонкие пальцы смуглой Даваху. Но это лишь на время заставляло его забыть о Лхаме, а легче не становилось.

По первому снегу Батбаяр и Чулудай поехали охотиться на лис и волков. Возвращались с полными тороками. В долине пустили коней попастись.

— Прошлой ночью к Ялгун-батору приехал человек. Рассказывал, что в Да хурээ полно китайских солдат, — сказал Чулудай.

«Это Билэг-Очир пригласил их для защиты от красных», — подумал Батбаяр.

— Ах, вот оно что? Ну и как?

— Добра от китайских солдат не жди. Мы-то их хорошо знаем. В Синьцзяне познакомились. Китайские нойоны только и мечтают, как бы передавить будто насекомых таких бедняков, как мы, а потом захватить их землю, любую, какая понравится, — задумчиво произнес Чулудай, попыхивая трубкой.