— Ты когда-нибудь ее видела?

— Как же не видеть. Ваш хан частенько наезжает в орго моей госпожи.

— У кого же ты в свите?

— У супруги цэцэн-хана. Ахайтан всегда берет меня с собой, когда едет в гости, а мне приходится ждать.

— Не верится мне, что наш нойон часто навещает вашу госпожу. Некогда ему по гостям разъезжать — дел много, — покачал головой Батбаяр.

— Может быть. Но он приезжает к нам поздно вечером, когда нашего хана нет дома. Обычно ночует две ночи подряд. Хороший ты сопровождающий, ничего не знаешь про своего господина, — засмеялась девушка.

Юноша едва не крикнул: «Ложь!» и сердито уставился на девушку. А она спокойно смотрела ему в глаза.

— Разве осмелится кто-нибудь возводить напраслину на вашего хана! Он хоть и гордый, а добрый, веселый, всегда смеется и к тому же красивый. Редко встретишь такого величавого нойона. «Нойон говорит, что едет на хурал к богдо и пропадает там целыми сутками, — подумал юноша. — Нет, погоди, он же любит свою жену». Батбаяру вспомнилось, как недавно утром княгиня Магсар стояла у дверей своего орго за двойной оградой, но, заметив его, тотчас же скрылась в юрте. «Не верится, чтобы наш хан обманывал свою беременную жену, прикрываясь государственными делами», — подумал юноша.

— По-моему, наши ханы большие друзья. Я сколько раз замечал, когда мы куда-нибудь выезжаем, они все больше друг с другом беседуют.

— Да, да. Наши ханы очень дружны. Я знаю.

— И все же ты утверждаешь, что наш хан наведывается к вашей госпоже, когда ее мужа нет дома? — переспросил юноша.

Девушка выдернула руки из его рукавов и, потупившись, рассмеялась.

— Какие странные вопросы ты задаешь.

— Просто я тебе не верю.

— К сожалению, наш хан холоден с женой. Может быть, из-за этого госпожа и полюбила вашего хана.

— Но почему так случилось? Ведь твоя госпожа наверняка красавица.

— Да, красавица. Лицо чистое, светлое, словно луна, стройнее ее не найдешь. А как нарядно одета! Вот и влюбила в себя вашего хана.

— Ты хочешь сказать, что ваш нойон равнодушен к такой красавице? Что за вздор! Может быть, она больна?

Девушка переменилась в лице:

— Наш хан сам… у него в женах лама, — сердито ответила девушка.

— Что? — вскричал юноша и захохотал.

— Да-да. Он сам прежде был ламой, а нойоном уже потом стал. Все говорят, что ему подыскивали жену-красавицу, но он почти у нее не бывает, развлекается со своим ламой. Как же мне не знать, если я постоянно рядом.

— Так, так. Значит, наши нойоны близкие приятели, и один из них по-братски уступил другому жену, которая ему самому не нужна.

— Нет, нет. Наш господин ужасно ревнив. Узнай он, что жена любит другого, не знаю, что бы он сделал, — глаза девушки блестели.

— Тебя как звать?

— Даваху.

— Ты озябла, Даваху.

— Ноги сильно замерзли.

— Что же делать? Я, конечно, мог бы погреть твои ноги, но вдруг кто-нибудь увидит?

— Фу, что за странные вещи ты говоришь, — сказала Даваху, прижимаясь к юноше. Батбаяр снова сжал ее руки и с нежностью подумал: «Ласковая какая. В разговоре проста. Интересно, чья она дочь». Ему захотелось крепко-крепко обнять девушку, но смелости не хватило. И он лишь ближе придвинулся к ней.

Смеркалось, в небе зажглись звезды. Неожиданно у Батбаяра задергалось правое веко. И хотя он верил, что это дурная примета, ничего не мог поделать с колотившимся в груди сердцем, лишь прижал его ладонью, не сводя взгляда с лица Даваху. В это время вокруг зашумели, засуетились люди, кто-то крикнул: «Прием кончился», и юноше ничего не оставалось, как покинуть зеленую коляску. На прощание он крепко сжал руку девушке.

— Встретиться бы еще разок, красавица моя, — шепнул он и спрыгнул на землю. Свита уже собралась вокруг коляски. Намнансурэн вышел из дворца, когда почти все гости разъехались. Был он изрядно пьян и от его непокрытой головы валил пар, как от бозов, только что снятых с джигнура. Вместе с ним вышла невысокая белолицая княгиня, с точеной фигуркой.

— Вы можете возвращаться домой. Я приглашен в гости, — сказал Намнансурэн сопровождавшим его чиновникам и сел в зеленую карету.

Даваху, пересаживаясь на облучок, выразительно посмотрела на Батбаяра: «Ну что, убедился?» Лошади тронули, заскрипел под колесами снег, и карета укатила.

Батбаяр вскочил на передок ханской коляски и погнал ее на подворье, навстречу дувшему с реки ледяному ветру. «Почему мне было так легко разговаривать с этой девушкой? Ведь я видел ее в первый раз. Может, оттого, что у служанок и у нас, ханских сопровождающих, одни и те же заботы? До чего же она приятная! Встретимся ли еще когда-нибудь? Наш хан наверняка нас и близко не подпустит к этому аилу, чтобы не узнали его тайну», — размышлял юноша, изредка смахивая с ресниц снег.

Хан почти не показывался, Содном постоянно находился при нем, и Батбаяру не с кем было поговорить, отвести душу. Он целыми днями бродил по подворью, выполнял мелкие поручения или околачивался на кухне. Жаворонок подмечал: чистосердечные люди гордятся тем, что Монголия теперь суверенное государство, а нойоны и чиновники стали еще высокомернее, ходят гордые, пыхтя, охая и цокая языками. Где находился хан, юноша не знал: то ли у богдо-гэгэна — вершил государственные дела, то ли веселился с большеглазой красавицей — женой цэцэн-хана. Батбаяр бродил по ставке нойона, слушал, о чем шепчется народ.

А народ шептался о том, что движутся на Халху маньчжуро-китайские войска. Недавно гун Максаржав во главе большого войска прибыл в Да хурээ разоружить солдат амбаня Саньдо, а наместник глянул на него своими лисьими глазками и говорит: «В этом захолустье у нас маловато солдат. Берите пока наши сабли и винтовки. Только смотрите, чтобы не заржавели. Скоро мы их у вас отберем. Не отдадите добром, возьмем силой». Тут Максаржав рассердился, выхватил саблю и говорит: «Мы не на переговоры пришли. Забирайте своих солдат и убирайтесь отсюда». Китайский нойон с высокомерным видом отдал приказ о сдаче оружия и процедил сквозь зубы: «Надеюсь, великий гун, мы скоро встретимся с вами. Подумали бы лучше о будущем», — и пошел прочь. Наверняка он теперь соберет многие тысячи солдат и вернется, чтобы дать бой.

Рассказывали и другое. В Срединном-де государстве свергли императора. Теперь маньчжурским нойонам не то что воевать с нами, — сами не знают, как свои головы уберечь.

Вскоре пошли разговоры о том, что новый президент Китая Юань Шикай по железным проводам передал послание богдо-гэгэну, в котором разделял возмущение великого хутухты и высших монгольских нойонов недальновидной политикой маньчжурского хана и беспринципным поведением его чиновников. Ныне маньчжурское самодержавие уничтожено. Монголия и Китай, как два органа, рожденные в одном теле, должны войти в одну большую семью великого государства, вместе делить горести и радости. Президент заверял, что больше не будет никаких притеснений, как при безмозглом маньчжурском правителе, и просил великих нойонов прислать своих представителей в Пекин для переговоров с новым правительством. И вот теперь нойоны и министры собрались у богдо-гэгэна и обсуждают, как ответить на это послание. Но только цинь-ван Ханддорж и сайн-нойон-хан не желают принимать предложение нового китайского правительства, они считают его ловушкой, новой по форме и старой по содержанию, с помощью которой можно истребить монгольскую нацию, уничтожить наше государство и религию. Необходимо, говорят они, собирать войска и оружие для защиты страны. А новому китайскому правительству прислать ответ: «Монголы и китайцы исповедуют разные вероучения, имеют различный язык и письменность, они далеки друг от друга, как небо от земли, и потому никак не могут находиться вместе, в одной юрте». Им возражает драгоценный шанзотба да-лама. «Зачем, говорит, нам настраивать против себя новое правительство Китая? Не лучше ли решить все миром? Пошлем ответ, который можно толковать двояко: и да, и нет, а сами подождем, посмотрим. Не следует никого пугать поспешными сборами оружия и войск». «Надеюсь, наши ханы и нойоны разобрались что к чему и спорят, стараясь превзойти друг друга остроумием и мудростью, не для того лишь, чтобы выслужиться перед богдо-гэгэном. Иначе мы пропали. Пока они будут договариваться, китайский амбань, цедя сквозь зубы проклятия, вернется с бесчисленной, как стая галок, ратью и обрушится на нас», — слушая разговоры, думал Батбаяр.

После Нового года, отмеченного необычно торжественно и пышно, наступила оттепель. Как-то Батбаяра вызвал один из ближайших сановников хана, вручил ему подорожную и два письма: одно — Гомбо бэйсэ, другое — Дагвадоною и приказал немедленно отправляться в дорогу.

— Учти, это приказ самого министра в правительстве богдыхана. Господин изволил смеяться и сказал: «Он хорошо знает дорогу к бэйсэ. Да и по жене, наверное, соскучился». Ты гонец одного из величайших людей государства, посол богдыхана, держи себя как подобает. Нойон также приказал ознакомить тебя с содержанием посланий. Гомбо бэйсэ надлежит готовить мобилизацию воинов для охраны южной границы; постоянно следить за положением на китайской стороне, а если из южных хошунов прибудут нойоны и чиновники[54], встретить их с миром, дать проводников и, обеспечив свежими подставами лошадей на уртонных ямах, беспрепятственно препроводить в столицу. Второе, Дагвадоной должен передать аймачным джасам: службы нашего хана разрослись, а посему необходимо принять меры по увеличению поставок продовольствия, юрт, лошадей и повозок. Хан приказал попытаться изыскать все это в его хошуне, — пояснил сановник.

Батбаяр был рад, что побывает дома, увидит жену, и в то же время его мучило сомнение: а что, если Гомбо бэйсэ или его жена узнают в гонце своего крепостного и с презрением отвернутся? Не сорвет ли он тогда важное дело? «Может, спросить?» — подумал юноша, но так и не решился.