— Несладко им приходится. Даже ребенка в утробе скрывать надо.

— М-да, и так тяжело, а тут еще брат… Веселиться хану и в самом деле не с чего. Не от хорошей жизни прячет он жену.

— Достается ему, бедняге, — задумчиво произнес Содном.

«Разве одному только нашему хану? Нигде нет покоя людям. Нищих полно, грабят, убивают!» — думал Батбаяр. Юноша разложил тюфяк, прилег. «Когда были у Сандага мэйрэна, кто-то рассказывал, будто один тойн лама после смерти старшего брата-гуна затеял тяжбу с его сыном, чиновникам взятки давал, чтобы самому получить титул нойона и править хошуном. Видно, хорошо быть нойоном. Интересно, во всех странах князья, подобно нашим, лгут, клевещут, жалят друг друга, как змеи, лишь бы возвыситься?» — думал он.

Вечером Батбаяр вышел на улицу, сел неподалеку от ворот и принялся глядеть по сторонам. Вскоре к воротам подъехали двое лам в желтых дэлах и красных орхимжи, намотанных на голову. Один из них, с величавым белым лицом и большими темными глазами показался Батбаяру очень знакомым. «Что за лама? Где я мог его видеть раньше?» — подумал Батбаяр и пошел следом за ними во двор. Лам встретил Содном, поприветствовал, доложил, что княгиню Нинсэндэн довезли благополучно. Изумленный Батбаяр пригляделся внимательнее и узнал в ламе своего хана. «Зачем он переодевался? Может быть, на прием к богдо-гэгэну ходят только в таком одеянии?» Когда Содном и Батбаяр явились к хану, он был, как и прежде, в шелковом дэле, с длинной черной косой. Сидел, разложив перед собой сутры. Намнансурэн стал расспрашивать о том, как доехали, здоровы ли родные Нинсэндэн, что сказала ее мать и как себя чувствует сама княгиня.

— Весьма достойную женщину мы потеряли. Ну да что теперь говорить. — У хана вырвался вздох. — Но вы настоящие молодцы. Не оскорбили благородного человека жестокостью.

Содном-телохранитель согнулся в поклоне:

— Говоря откровенно, я поначалу был полон решимости выполнить приказ. Это вот Батбаяр… то ли пожалел, то ли поверил ей… А один, что я мог сделать? Вот и поступили, как она просила. Перевезли ее в монастырь.

— Да, слыхал я об этом. А этот парень ничего не сделает, не подумав. Тверд, но гибок. Видно, сам хлебнул горя. — Хан устремил на Батбаяра спокойный и в то же время строгий взгляд. — Глядя на него, не скажешь, что он служивый. Лицо деревенское, простаком прикинуться может, а дело до драки дойдет — спуску, похоже, не даст, — сказал хан и улыбнулся каким-то своим мыслям. — С завтрашнего дня будешь у меня коноводом. Найди подходящую трубку, сунь за голенище. Хорошо бы и петлю от укрюка к поясу прицепить. Будешь говорить, что ты ямщик с уртона Бухэг, — хан взглянул на настольные часы и обратился к Содному: — Объяснишь парню, как ему себя держать.

Радости Батбаяра не было границ. Еще бы, обратить на себя внимание самого хана. Такого умного и почитаемого народом! Удостоиться чести его сопровождать!

Вечером Содном привел Батбаяра к малому орго, сел рядом с ним на деревянный настил и стал объяснять, в чем состоят обязанности коновода.

— Наш господин приехал сюда будто бы лечиться у придворного лекаря богдо-гэгэна. На самом деле, чтобы тайно совещаться с нойонами по делу огромной государственной важности. Поэтому он то и дело переодевается, а иногда в совсем простой одежде ходит, как худонский. Или как лама. Ты должен держать его лошадь так, чтобы никто и не подумал, что это твой нойон. А если начнут приставать с расспросами или нападут на хана, бей без долгих разговоров. Здесь зевать нельзя. Это не то что в праздник с нойоном по гостям разъезжать. Надо быть все время начеку. Проедет ли мимо всадник, пройдет прохожий — замечай, не прячет ли он под полой обрез или нож, не высматривает ли чего. Следи за всем, что делается и впереди, и сзади. Привяжется кто-нибудь, кнутом огрей. Не отстанет — держи нож наготове. Мы тоже будем следить, но издали. Знаешь, почему? В министерстве амбаня разным отщепенцам, — есть среди них и монголы, и китайцы, — каждый день выдают по десять лан серебра и посылают шпионить за нойонами. Везде соглядатаи.

В это время хлопнула створка ворот и во двор вошел тучный лама. Сказав что-то привратнику, он направился прямо в ханское орго. Немного погодя вошел какой-то простолюдин в потрепанном дэле и тоже пошел в орго хана. Содном проводил их взглядом.

— Видел? Лама, тот, что пришел первым — гун Максаржав[41], за ним Хайсан[42]. Он харчин, вроде бы в поварах у Ханддоржа цинь-вана состоит. — Сказав это, Содном встал и уже шепотом добавил: — Мы с тобой должны следить за тем, чтобы никто не приближался к ханскому орго, не подслушивал.

Жизнь на улицах Да хурээ кипела до позднего вечера: крики, перебранки, пронзительный скрип телег, блеяние, ржание, мычание… Ничего подобного Батбаяр никогда не видел в Онгинском монастыре. Они с Содномом раз за разом обходили вокруг ханского орго. К полуночи огоньки стали постепенно гаснуть и город погрузился во тьму. В монастыре все крепко спали. Лишь собаки, не зная усталости, лаяли во всех концах города.

В темноте белоснежное орго хана походило на огромного задремавшего лебедя. Сквозь стыки решеток и половиц просачивался тусклый свет, и юноше вдруг показалось, что этот свет силится одолеть окутавшую мир тьму, но не может. Из юрты время от времени доносились голоса. Неожиданно раздался звон гонга. Содном бросился в орго, тут же примчался назад и побежал в трапезную. Принеся ведро с кумысом, отдал его Батбаяру.

— Отнеси кумыс и разлей по чашкам!

В юрте при свете китайской сальной свечи сидели друг против друга трое усталых мужчин и негромко переговаривались.

Смуглый, горбоносый мужчина в ламском дэле посмотрел на Батбаяра и указал на чашки из дешевого толстого фарфора, стоявшие на столе:

— Лей сюда. Если придется воевать, потребуются скорострельные винтовки, пулеметы. Русские хотят с нами сблизиться и маньчжурам оружия не дадут! Но протянут ли они руку помощи нам?

Он залпом осушил чашку и снова подставил.

— Лей полнее.

— Не знаю, — ответил узкоглазый лысый мужчина с седой бородкой. Вряд ли русский царь согласится поставлять оружие обеим сторонам, ведь он понимает, что, влезая в драку между нами, он и свой дэл может основательно изорвать. Опасно на него полагаться. А что делать, если они договорятся о совместной оккупации?

— М-да, тут есть над чем подумать. Такой поворот событий возможен, и мы не вправе упускать его из виду. Если придется сражаться, никто из нас не отступит. Но как выбраться из этого тупика, — сказал Намнансурэн и яростно потер лоб.

Батбаяр разлил остатки кумыса. Дальше оставаться было незачем, и он вышел из орго.

Два дня ждал Батбаяр, готовый в любой момент вскочить в седло и сопровождать хана в его поездке по городу. Но Намнансурэн как будто и не собирался никуда ехать. В легком шелковом торцоке и дэле, наброшенном на плечи, он в глубокой задумчивости бродил дни напролет по двору, словно мальчишка, гонял своим бархатным тапочком камешки и что-то напевал. Или лежал в орго, уставившись на тоно юрты и никак не реагировал на входивших; перестал шутить и даже разговаривать. «Как быть? На что решиться? Встать во главе своих хошунов на борьбу за освобождение от маньчжурского ига, попытать счастья или бросить все на произвол судьбы? Пусть идет своим чередом?» Мысли ворочались в голове огромными жерновами, жгли раскаленным железом, жалили, словно гадюки, и некуда было от них деваться. Надо на что-то решиться. Намнансурэн побледнел и тяжело дышал, словно пловец, попавший в водоворот.

Два дня вокруг орго стояла тишина, даже самые близкие хану люди не осмеливались нарушать его покоя. А на утро третьего дня во дворе появились три лошади, заседланные старыми потертыми седлами, какие бывают у бедных аратов — овцеводов. Кони рыли копытами землю, горячились, словно были выстояны для скачек. К малому полудню из орго вышел хан. Был он в войлочном торцоке, надвинутом на лоб, и коричневом хлопчатобумажном тэрлике с протертыми локтями. Но даже эта простая поношенная одежда не могла изменить его благородного облика.

— Сейчас поедем в падь Нухэт, это на северо-западе горы Богдо-уул, — сказал Батбаяру один из телохранителей. — Я поскачу вперед. Следуйте за мной на расстоянии, но из виду не теряйте. Группой ехать нельзя — можем привлечь внимание.

Телохранитель вскочил на коня и выехал со двора, Намнансурэн и Батбаяр приторочили к седлам суконные дождевики, засунули за пояс ременные кнуты и двинулись следом. Батбаяру было не по себе оттого, что он едет плечом к плечу с господином, будто с равным.

— Поезжай по правую руку от меня и держись как ни в чем не бывало. Ни на кого не смотри, сохраняй равнодушный вид, будто мы с тобой ведем разговор о лошадях, — напомнил, выезжая со двора, хан.

Выехав из города, они поскакали на запад и, лишь когда городские окраины скрылись из виду, переправились через реку Толу и погнали коней к возвышавшемуся на юге хребту. В дороге Намнансурэн расспрашивал юношу о родных местах, как живут и что говорят орхонские араты, в чем нуждаются, как относятся к Аюуру бойде и сомонному занги, поинтересовался, есть ли жена у Батбаяра.

— А ты, я смотрю, парень не промах. Молоко на губах не обсохло, а уже успел жениться. Скучаешь по жене? Снится небось по ночам? — смеялся хан.

Батбаяр смутился. «Хан, а в разговоре прост, да еще, оказывается, и балагур почище нашего Соднома», — думал юноша, смущенно ерзая в седле.

— Вообще-то жениться рано — это неплохо. Серьезнее, степеннее становишься, привязанность появляется к дому, забота о хозяйстве. Но ведь от жены ни на шаг не уйдешь, сидишь, как привязанный, сторожишь свой угол, а жизнь мимо проходит… «Лиса хороша, пока ее не убил; девушка хороша, пока ее в жены не взял». Знаешь, наверное, такую пословицу? Быть главой семьи — дело нелегкое. Согласен? — спросил Намнансурэн.