— Богдо пользуется непререкаемым авторитетом, перед ним преклоняются все, поэтому указы его будут выполнять беспрекословно. А государственные дела мы будем вершить сами. Заверяю вас, что я, ничтожный раб, не пожалею сил своих ради нашего общего дела. Располагайте мною, как вам угодно. Я никогда не откажусь от пребывания под сенью вашей милости, — сказал Намнансурэн, смежил веки и, не поднимаясь с земли, согнулся в поклоне.

— Действительно, это ли не самая разумная мысль! — вскричал все время молчавший тушэту-хан и расплылся в улыбке, явно довольный отказом Намнансурэна занять ханский престол.

— Намнансурэн на хитрости горазд, из любого положения найдет выход, — буркнул дзасакту-хан.

— Вообще-то Джебзундамба не может возглавить государство, он всего лишь глава религии. И особым умом не отличается.

— Ваши слова справедливы, ханы мои. Этот человек действительно ничего не смыслит в государственных делах. Его возвышением немедленно воспользуются ламы, начиная с драгоценного шанзотбы[45], сами станут ханами и постараются оттеснить нас, ратуя за сосредоточение всей государственной власти в руках ламства, как в Тибете. Пока что у нас нет способа это предотвратить. Но главное в другом: богдо — доверенное лицо маньчжурского императора, и монгольский народ знает об этом. И если богдо, вместо того, чтобы проводить политику завоевателей, возглавит движение за отделение от них, разве не получит наше дело самую широкую поддержку как внутри страны, так и за ее пределами? Став великим ханом, богдо уже не решится заигрывать, а тем более вступать в сговор с людьми, пренебрегающими национальными интересами, проклинать нас — нойонов — и преследовать тех, кто поднялся на борьбу за освобождение своей страны. От этого нашему делу будет великая польза, — спокойно, стараясь не выдать волнения, сказал Намнансурэн.

— Но согласится ли сам богдо-гэгэн отречься от завоевателей и вступить на ханский престол? — спросил дзасакту-хан.

Намнансурэн улыбнулся:

— Я не раз бывал на аудиенциях у богдо, испытывал его. Были мы у него на приеме вместе с цинь-ваном Ханддоржем, многое обсуждали. Богдо сказал, что за борьбу монгольского народа он будет молиться с особым удовольствием. Но я, ничтожный, не мог дерзнуть предложить ему престол великого хана. Кстати, наш богдо мечтает о жене. А если она будет еще и молода, то и вовсе…

Ханы захохотали.

— Судя по всему, сайн-нойон-хан все хорошенько обдумал и учел даже то, что, скажем, мне и в голову не пришло бы, — сказал дзасакту-хан и закурил трубку. — Я уже готов внимать каждому слову Намнансурэна.

— Я полностью разделяю ваше мнение, — промолвил цэцэн-хан Наваннэрэн, вертя в руках табакерку. — Раз тушэту-хан благосклонно относится к избранию богдо великим ханом, может быть, перейдем к обсуждению других вопросов?

Намнансурэн вынул из-за пазухи свиток.

— Ханы мои! По этому делу мы уже приняли решение. Соизвольте простить меня. Это подлинник прошения русскому царю с просьбой оказать поддержку, которое мы подпишем, соединяя наши помыслы и стремления. Его составили, выражая наши чаяния, Ханддорж и Хайсан, — пояснил Намнансурэн и, развернув список, начал читать. Батбаяр, подняв кедровую ветку, обмахивал своего господина, отгоняя зеленоголовых слепней и шмелей. Из прочитанного он усвоил две вещи: пользуясь своей властью, китайские чиновники попирают законы и обычаи, внося смуту и беспорядок в государственные дела. Ссылаясь на так называемый новый курс политики[46], они объявили о начале смешения рас — монголов и китайцев, — что нанесет большой вред. Ханы, просматривая послание, передавали его из рук в руки, но больше не препирались, лишь высказывали отдельные замечания.

— Если об этом узнает амбань Саньдо, не сносить нам наших седых голов. Вызовут срочно в Пекин, а там… Вы люди богатые, может, и откупитесь. Мне же придется сложить голову у подножия башни из синего кирпича, — усмехнулся один из ханов.

— Но разве не ваша семья заказывает уже третий таган. А это значит, что ваши отары уже трижды превысили тумэн, — возразил другой. Намнансурэн решил вмешаться.

— Ханы мои! Лучше воздержаться от подобных разговоров — они не приведут к добру. Такие пререкания свойственны людям беспомощным, неразумным, недостойным.

Один из телохранителей, обмахивавших нойонов, едва не прыснул со смеху. Тут оба хана замолчали, насупились.

— Опасения ваши излишни, ханы мои. Внутренний разброд, ослабление агрессивности и высокомерия — признак того, что когти голубого императорского дракона притупились. Владыка Поднебесной уже не сможет теперь повезти вас в Пекин в железных клетках, как поступил он некогда с ваном Чингунжавом[47] и его семьей, — добавил Намнансурэн, чтобы успокоить ханов.

Те без долгих разговоров подписали прошение, и Батбаяр, приглядевшись, сумел разглядеть имена: «Дашням, Наваннэрэн, Содномрабдан, Намнансурэн».

— Ну что же, нам остается лишь пожелать счастливого пути цинь-вану Ханддоржу, который доставит наше послание по назначению. Человек он умный, ради дела жизни не пожалеет, а потому, надеюсь, вернется с добрыми вестями. Верю, мы получим поддержку великой державы. И войско. И оружие! — сказал Намнансурэн, не скрывая радостного возбуждения.

— Да сбудутся ваши добрые пожелания. Помолимся же, — промолвил тушэту-хан.

— Позвольте мне поклониться вам в знак верности делу. Все, о чем мы договорились, я буду выполнять неотступно, — сказал Намнансурэн и, не поднимаясь с земли, поклонился.

Ханы склонились все как один, едва не стукнувшись головами. Батбаяр, глядя на них, с трудом удержался от смеха. Дзасакту-хан кланялся, приговаривая:

— Наш сайн-нойон-хан наверняка сделает все как надо.

Зашло солнце, с гор пали тени; нойоны, пожелав друг другу удачи, разъехались. Батбаяр скакал вниз по распадку следом за своим нойоном. Хан был возбужден и весел.

— Что, Жаворонок, проголодался? — спросил он, обернувшись к Батбаяру. — Хотя ты, видно, из тех молодцов, которым поголодать день ничего не стоит. Слышал, о чем говорили сегодня? По душе ли пришлось?

Батбаяр улыбнулся:

— Один из ханов — тот, что похож на ламу и все время то нюхал табак, то курил трубку, видно, очень устал под конец. Только поддакивал другим.

Намнансурэн захохотал.

— Тушэту-хан, что ли? Это ты верно подметил. Он давно не утруждает себя делами и лишь бездумно поддакивает другим. А еще считает себя большим халхаским ханом! Грустно все это, — вздохнул Намнансурэн. «Спросить или не стоит», — подумал Батбаяр и, набравшись смелости, окликнул хана.

— Мой господин! Почему вы отказались стать великим ханом?

— А тебе этого очень хотелось? Но так ли уж хорошо быть великим ханом? — спросил Намнансурэн, глядя Батбаяру в глаза.

— Так ведь не сами же вы просили об этом. Разве для пользы дела не следовало встать во главе государства вам?

— А ты, оказывается, тщеславен. Впрочем, нет, скорее простодушен. Править государством — это не для меня, человека мало сведущего и бесхитростного. Да и хитростью немного добьешься. Тут нужен человек, душой болеющий за свой народ. Когда бы все решалось сообща, то и победы были бы полнее, и ошибки не так страшны. Только не бывает такого на свете, — задумчиво глядя вдаль, ответил Намнансурэн и, тяжело вздохнув, хлестнул коня плеткой.

Они выехали к берегу Толы. На зеленых лужайках тут и там позвякивали уздечками привязанные к длинным, натянутым меж столбами веревкам жеребята торговца кумысом. Над рекой разносился гомон турпанов.