Мысль полковника А. И. Елизарова о революции мне понравилась. Читая дела и видя, что происходит в Берлине, я не раз смутно думал о том же. Н. Э. Берзарин, поднявшись с кресла и выйдя из-за своего рабочего стола, прошелся по кабинету и, остановившись у окна, сказал:

— Представители Компартии Германии не раз ставили перед нашей комендатурой вопрос о необходимости создания нового правового порядка и новых немецких административных органов, которые бы способствовали демократизации общественной жизни. Проект приказа о разрешении создать немецкую городскую полицию, суд и прокуратуру уже подготовлен. Мое мнение такое — пусть прокурор составит подробный обзор этих дел, проанализирует мотивы действий немцев и в виде справки представит нам, а мы посоветуемся с маршалом Жуковым и политсоветником Вышинским. Вопрос этот очень не простой.

Вскоре на имя Н. Э. Берзарина прокуратура гарнизона представила доклад об уголовных делах, связанных с самосудами, самовольными выселениями и лишением имущества, а затем все подобные дела были переданы создаваемым немецким органам суда и прокуратуры. К этому времени уже был издан соответствующий приказ коменданта Берлина.

От комендантов районов стали поступать новые тревожные сигналы — появилась банда якобы во главе с советским [118] лейтенантом. Она орудовала в северо-западных районах Берлина, преимущественно в Шпандау.

Были допрошены пострадавшие. Судя по их показаниям, орудовала целая шайка под видом советских военнослужащих.

Допросы пострадавших не давали никаких подходов к раскрытию банды. Налеты производились по ночам, пострадавших сгоняли в отдельную комнату или запирали в ванной. Никто никаких примет налетчиков не запомнил.

Но вот следователь капитан юстиции И. Л. Майорский, допрашивая пострадавшую Гертруду Вайнруб, пришел к заключению, что она что-то знает, но боится рассказать. Я решил допросить пострадавшую сам. Полдня пропало зря. Действительно, складывалось впечатление, что Вайнруб что-то знает, но молчит. Боится? Вполне возможно...

Очень умно и тонко всегда вел допросы мой заместитель по прокуратуре армии Р. А. Половецкий. И я попросил его помочь нам. На допросе у него потерпевшая призналась, что она знает одного из бандитов, но ей боязно его назвать, так как «сейчас легко расправиться с любым немцем». Когда ее убедили, что никто и никогда не узнает о ее показаниях и что ей будет обеспечена полная безопасность, она сообщила:

— В ночь на четвертое июня в дверь моей квартиры раздался сильный стук. Когда я спросила «Кто?», на чистом немецком языке ответили, что из комендатуры. Вошли четверо. Все в форме советских солдат, с русскими автоматами. В офицере я узнала немецкого полицейского, работавшего, кажется, в криминальной полиции. Он был в форме советского старшего лейтенанта. Меня с семьей заперли в кухне, сложили в два чемодана хрусталь, отрезы, костюмы покойного мужа и у меня с руки сняли золотые часы.

Вайнруб подробно нарисовала словесный портрет «старшего лейтенанта» и назвала некоторые приметы участников налета. Другие пострадавшие подтвердили схожесть только одного лица — «старшего лейтенанта».

В уголовной немецкой полиции нами были получены из личных дел фотографии ранее работавших сотрудников, схожих по возрасту и близких по званиям. Однако большинство личных дел исчезло — либо увезено, либо сожжено при отступлении из Берлина. Ни на одной из [119] предъявленных фотографий пострадавшие не опознали «старшего лейтенанта» и других участников грабежей.

Между тем налеты продолжались и район действия банды расширялся. Доносили о грабежах в Панкове, Лихтенберге и даже в Карлсхорсте, где размещался штаб 5-й ударной армии. Слух о действии банды распространялся по всему Берлину и вызывал панику среди немецкого населения. О налетах можно было услышать в очереди за продуктами, на автозаправочных пунктах, на толкучке у рейхстага и даже в кинотеатрах и варьете.

В начале июня в воскресенье, переодевшись в гражданскую одежду, всей прокуратурой армии мы решили побывать в только что возобновивших работу варьете. Наиболее популярным из них считался «Паласт». Но нам там не понравилось. Программа оказалась серой, скучной: в основном танцевальные, слабо подготовленные номера. Мы уже собирались покинуть зал, как на сцене появился артист, одетый в мятую поношенную форму советского офицера. Он что-то прокричал, и все до сих пор выступавшие раньше артисты собрались на сцене. Молча, держа в руке пистолет, офицер снимал с артистов плащи, пиджаки, стягивал кольца, даже туфли. Но вот сирена — и на сцене группа «советских солдат» с повязками патрулей на рукавах. Офицер сделал несколько ловких цирковых номеров и исчез за кулисами со всеми «награбленными ценностями».

«Солдаты» повернулись к публике и хором прокричали:

— Грабеж среди белого дня — мы этого не позволим!

Представление длилось не более четырех-пяти минут, но зал словно взорвался. До этого все сидели молча, ни одного хлопка, ни одного возгласа. Нам было не по себе... Мне даже показалось, что кто-то узнал, что в зале работники советской военной прокуратуры.

Утром у меня состоялась беседа с генералом Н. Э. Берзариным. Я постарался убедить его, что военной прокуратуре и комендатурам, не имеющим специального розыскного аппарата, трудно будет быстро пресечь действия банды, и просил, чтобы нам оказали помощь работники Особого отдела и Наркомата внутренних дел.

Н. Э. Берзарин согласился, вместе с тем посоветовал подключить к этой операции только что созданную немецкую полицию.

— Ее возглавляет, — пояснил он, — антифашист Пауль [120] Маркграф, бывший участник движения «Свободная Германия».

В тот же день был разработан и утвержден обширный план совместных действий военной прокуратуры, оперативных групп «Смерш» и других выделенных им в помощь сил. К работе были подключены и немецкие активисты-полицейские.

Вскоре банда была ликвидирована. Возглавляли ее не успевшие бежать из Германии молодчик из Голубой дивизии испанец Бароян-Корнадо и эсэсовец Хильт из небольшого немецкого городка Бад-Киссинген, когда-то служивший в криминальной полиции.

Помимо десятков двух бывших служак Голубой дивизии в ней участвовали два власовца, два немецких охранника концлагеря Заксенхаузен и трое неизвестных, которые были задержаны, но сбежали из комендатуры.

При поимке банды произошел любопытный случай.

Следователь военной прокуратуры 5-й ударной армии майор юстиции В. С. Шафир случайно столкнулся с одетым в советскую военную форму офицером в звании старшего лейтенанта. Его развязное поведение вызвало у следователя подозрение. Сам он был в гражданской одежде. Ничем не выдавая себя, он решил последить за офицером. В районе Шпандау В. С. Шафир увидел, как «старший лейтенант» зашел в отдельно стоявший коттедж. Следователь направился за ним и... оказался в окружении целой группы людей в советской офицерской форме. Они заявили, что выполняют специальное задание. В. С. Шафир потребовал документы. Но тут на следователя набросились трое, скрутили его и выбросили из дома. Через полчаса коттедж был окружен, но в нем никого не оказалось. Шайка скрылась, но ненадолго.

Главарей банды и участников судили с привлечением большого количества свидетелей — пострадавших берлинцев. Многие из них требовали главарей шайки расстрелять. Суд прислушался к их голосу.

Один из бежавших, якобы советский солдат, был задержан значительно позже, в 1946 году. Вот как это было. В комендатуру Берлина от польской военной миссии поступило письмо, в котором сообщалось, что ей из американского сектора доставлен гражданин, задержанный американской полицией при попытке совершить кражу, отказавшийся назвать свою фамилию и сказавший только, что он поляк. [121]

На допросе в миссии выяснилось, что задержанный — житель Львовской области, советский гражданин.

Прокурор гарнизона (я уже был в это время военным прокурором советской военной администрации в Германии) полковник юстиции Н. К. Соколов поручил разобраться с задержанным военному следователю капитану юстиции В. С. Воинову. Казалось, простой, незамысловатый случай. Что должен делать следователь? Либо возбудить уголовное дело и при наличии вины задержанного предать его суду, либо, если для предания суду данных недостаточно, отправить задержанного через военную прокуратуру к постоянному месту жительства.

В. С. Воинов возбудил уголовное дело. Беседуя долгие часы с подследственным, он обратил внимание, что тот тщательно избегал ответа на вопрос, где он находился с мая по июль 1945 года, чем занимался в эти месяцы, почему-то долго скрывал место рождения, имя, фамилию. Особенно встревожился Воинов, когда на посланный им в Львовскую область запрос был получен ответ, что под названной фамилией в указанном селе никто и никогда не проживал.

На допросе Воинов спросил:

— С какой целью вы меня обманули?

— Боялся...

— Чего вы боялись?

— После войны я не явился в советскую комендатуру и не вернулся домой. Мне сказали, что за это судят как за измену Родине... Я ведь был уже совершеннолетний.

Подследственный назвал другой адрес, но и тот оказался ложным. Следователь задумался, не совершил ли задержанный помимо кражи в американской зоне какое-нибудь другое, более тяжкое преступление. Проверяя это подозрение, Воинов истребовал из всех комендатур донесения о чрезвычайных происшествиях за 1945—1946 годы, а также решил изучить прекращенные и приостановленные военными прокуратурами гарнизона дела за этот период. Его внимание привлекло донесение одной из комендатур района о побеге с гауптвахты троих задержанных по подозрению в участии в банде Бароян-Карнадо.