Передопрошенный Капустин не только продолжал настаивать на своих первых показаниях, но и дополнил их. Его партизанский отряд подобрал в лесу полуживого лагерника. [127] Он оказался военнопленным из Больших Боров и рассказал, что в лагере томится более тысячи человек. Голод и нечеловеческие издевательства толкнули пятерых из них на побег. Побег был удачным. В отместку за это начальник лагеря вместе с Германом выстроил военнопленных и приказал отобрать пятнадцать — двадцать русских и расстрелять, грозя за каждый новый побег расстреливать вдвое больше. В числе шестнадцати отобранных оказался и он... Расстрелянных слегка присылали землей и забросали ветками. Тот, которого подобрали партизаны, оказался только раненным, ему удалось выбраться из ямы и уползти.

— А вы не помните его фамилии?

— Фамилии не помню, но звали его Марком. Вообще в нашем отряде по фамилиям старались друг друга не называть.

На наш запрос прокурор района ответил, что командир, начальник штаба и комиссар партизанского отряда после освобождения Красной Армией района ушли с войсками на фронт, отряд расформирован, а архивы еще не приведены в порядок, поэтому установить личность Марка пока нет возможности. Вместе с тем прокурор района подтвердил, что Капустин Емельян погиб в лагере военнопленных, а его сын Владимир, восемнадцати лет, сначала партизанил, а затем ушел с советскими войсками на фронт...

В прокуратуре скопилось огромное количество и других подобных дел. В одном из фильтрационных пунктов советских граждан, возвращающихся домой из неволи, ко мне подошла женщина:

— Вы военный прокурор?

— Да.

— Вчера мы ходили за продуктами, и я случайно увидела фрица, у него нет одной руки. Вы знаете, кто это такой? Охранник нашего лагеря. Если бы вы знали, как он издевался над нами — бил, терзал, расстреливал...

— А где он сейчас?

— Я проследила, где он живет. Вот его адрес.

По адресу, названному женщиной, проживали две сестры-немки. Мужья их погибли во Франции, ни одного мужчины в квартире не было. Мы спросили хозяек:

— А кто к вам заходил двадцатого мая?

Немки долго думали, затем одна из них вспомнила: [128]

— О, это был господин Гайден, он из Шпандау и хотел купить хрусталь.

— Он инвалид?

— Да, у него нет одной руки.

— Вы знаете его адрес?

— Он оставил нам записку с адресом.

Гайден был задержан. Мария Терентьевна Сильниченко, проживавшая до угона в неволю в поселке Позняки Киевской области, рассказала о зверствах, которые Гайден чинил в лагере, где она содержалась вместе с другими советскими женщинами.

Гайден долго отрицал, что был старшим охранником лагеря, что вообще имел какое-либо отношение к лагерю, уверял, что до ранения служил в стрелковых частях, а затем был демобилизован. Однако на очной ставке Гайден рассказал правду. До призыва в армию он жил в городе Нойбранденбург. В гитлерюгенде его подготавливали к тому, что только немцы имеют право на жизнь, а все остальные — «мусор и навоз истории». После ранения упросил командование, чтобы его не увольняли из армии, что он еще может быть полезным фюреру. Его зачислили охранником лагеря для советских женщин.

Следователь спросил:

— Почему вы так жестоко относились к русским женщинам, они же были совершенно беспомощны?

— Наши начальники поощряли тех, кто был строг к русским.

— Но ведь избиение — это не строгость, а садизм, издевательство?

— Мои начальники именно этого и требовали.

— Свидетели показывают, что после ваших избиений были частые случаи смерти. Правда ли это?

— Тех, кого я избивал, отправляли в санчасть, — ответил Гайден, — больше на работе они не появлялись... Я слышал, что многие из них погибали, но никогда этим не интересовался.

...С каждым днем количество таких дел росло. По указанию прокурора фронта дела, связанные с длительными и сложными розысками, были переданы для окончательного расследования особым отделам. Они имели в расследовании подобных дел более широкие розыскные возможности и больший опыт.

Вместе с тем это высвободило работников берлинской прокуратуры для более оперативного расследования дел [129] по преступлениям, совершенным непосредственно в Берлине в данный момент, и для оказания более оперативной помощи военным советским комендантам в налаживании нормальной жизни Берлина.

Было передано и дело Отто Грюна. Только в декабре 1946 года удалось его закончить. Он действительно оказался Максом Германом и действительно был начальником охраны лагеря военнопленных в Больших Борах, а затем других лагерях, издевался над заключенными, истязал их, принимал участие в массовых расстрелах...

Визит к Вильгельму Пику

Однако одно из дел, подлежащих передаче, я лично принял к производству. Это было дело об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Ко мне пришел следователь с несколькими делами, по которым требовалась санкция на арест. Задержанные гестаповцы, эсэсовцы, абверовцы пространно, даже с какой-то лихостью рассказывали о расстрелах советских и польских граждан, об уничтожении целых деревень вместе с населением. За это время я привык к таким показаниям, и все же каждое из них мучительной болью отзывалось в сердце.

Но вот папка всего с одним, правда обширным, протоколом. Я читаю и не верю глазам: «Дело по обвинению Отто Рунге, он же Рудольф Вильгельм, в участии в убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург».

— Как к вам попало это дело? — — спрашиваю следователя.

— Отто Рунге проживал в Берлине, за заслуги перед рейхом Гитлер дал ему повышенную пенсию. Нам доставили убийцу немецкие антифашисты.

— Он действительно участник убийства Карла Либкнехта и Розы Люксембург?

— Да, бесспорно.

— Где вы его содержите?

— В третьей тюрьме. Завтра истекает срок предварительного задержания. Мы должны либо освободить его, либо арестовать. Просим санкцию на арест.

— Доставьте его ко мне.

— Он очень плох, товарищ прокурор. Возраст уже преклонный. Может, съездим в тюрьму?

Я согласился. [130]

С тюремной охраной в те дни приходилось встречаться часто, меня и переводчика они знали хорошо и сразу привели в камеру, где находился Рунге.

В камере — трое.

— Кто из вас Отто Рунге? — спросил я через переводчика.

Лежащий на койке повернул ко мне седую голову и слабым голосом, пытаясь встать, ответил:

— Их бин Отто Рунге.

— Лежите, — сказал я и спросил: — Вас допрашивал следователь?

— Яволь...

— Все, что вы показали, — правильно?

— Яволь, герр оберст.

— Вас смотрел врач?

— Да, вчера.

— Я — советский прокурор, может, у вас есть какие-нибудь жалобы на обращение с вами, на питание?

— Нет, герр оберст... Но я, герр оберст, очень стар, чтобы отвечать за молодость. Но мне надо, чтобы вы знали... Я не могу всего этого унести в могилу... и не хочу прийти к ней здесь... выпустите меня. Я никуда не денусь. — Челюсть у него отвисла, он дрожал.

Да, Рунге был очень стар и дряхл. Я приказал немедленно перевести его в тюремную больницу, обеспечить всеми необходимыми лекарствами и улучшенным питанием. В убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург было много темного и нерасследованного. В свое время веймарская юстиция все сделала, чтобы выгородить тех, кто организовал это убийство. Особую заботу об убийцах, в том числе и об Отто Рунге, в последующем проявили гитлеровские власти. Рунге мог оказать большую услугу в восстановлении истинной картины варварского убийства вождей немецкой революции и подлинного лица «веймарского правосудия».

Уезжая из тюрьмы, я предупредил ее начальника:

— Все, что от вас зависит, сделайте, чтобы сохранить Отто Рунге. Его показания могут иметь большое значение.

Прибыв к себе, я сразу же сел за изучение дела. Протокол допроса был поверхностным, без уяснения деталей, хотя и обширный. Отто Рунге показывал, что в январе 1919 года он служил в конногвардейской мотопехотной дивизии в чине ефрейтора. Его и несколько унтер-офицеров [131] вызвали в штаб и сказали, что они должны арестовать врагов Германии и, если те окажут сопротивление или попытаются бежать, не жалеть патронов. Кого надо было арестовывать и где, им не сказали. Подвезли их к какому-то зданию, откуда офицеры вывели мужчину и женщину и втолкнули их в машину. По дороге офицеры приказали стрелять, хотя никто не бежал и не сопротивлялся. Стреляли все. Рунге показал, что «...стреляли в упор, а когда мужчина и женщина были убиты, один из офицеров взял из рук мертвой женщины сумочку, порылся в ней, вытащил какое-то письмо и положил за борт шинели»{19}. О том, что это были Карл Либкнехт и Роза Люксембург, Рунге узнал только на следующий день, когда прочитал в газетах, что они «убиты при попытке к бегству».

Я тщательно разработал план повторного допроса Отто Рунге и вместе с переводчицей направился в тюрьму.

Отто Рунге перевели в отдельную светлую и просторную камеру, вызвали к нему врача, но чувствовал он себя плохо. На меня смотрели сухие, безжизненные, пустые глаза. Заключенному не хватало воздуха, он задыхался, постоянно хватался за грудь, стонал и плакал. В таком состоянии допрашивать я его не стал, да и не имел права. Вернувшись к себе, встретился с начальником санитарного отдела армии и попросил осмотреть больного, а также сделать все, чтобы поставить его на ноги.

В тот же день я связался с Вильгельмом Пиком — позвонил ему по телефону, представился и пояснил, для чего мне нужна встреча. Вильгельм Пик отнесся к моей просьбе весьма заинтересованно и назначил свидание. Встретиться мы должны были через день. Пока же я занялся сбором материалов об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург. Мне хотелось изучить все то, что печаталось об этом в немецких журналах и газетах, попытаться поискать в немецких архивах судебные дела. [132]

Однако, когда я обратился к немецкой юстиции, мне ответили: