— Го-го-го! Как смешно!

На дорогу выбежал Никола.

В ужасе мгновенье смотрел на закусивших удила лошадей, на волочащиеся по дороге вожжи. Он словно глазам своим не верил.

Потом его охватило бешенство. Кажется, одним ударом так и сбил бы брата с ног!

— Что делаешь? Разрази тебя гром! — взревел он.

Юра посмотрел на него с удивлением. В чем дело? Чего он обозлился? Не все ли ему равно, убью я одного или десяток? Или еврея жаль? Непонятно.

Никола быстро пошел вслед телеге, словно хотел догнать испуганных лошадей, которые где-нибудь запутаются в постромках и остановятся либо переломают себе ноги. Юрай — за ним.

И только много времени спустя, когда они с дороги уже свернули в лес и молча, как строгий отец с провинившимся сыном, направились к Точке, Никола промолвил:

— Никогда больше не делай этого!

Он произнес это с досадой, но все же как отец, у которого отлегло от сердца.

Не мог он долго сердиться на Юру из-за какого-то Пинкаса Мейслера.

В ту же ночь, после похода в Негровец, где он сунул в окно вдове Мейслера четыре кредитки по тысяче крон, Никола, найдя Юру спящим в обороге, накрыл его своей курткой и потом с нежностью смотрел на него при свете месяца. Какая радость, что этот парнишка пришел к нему! Может быть, Никола только его и любил. Но уж вполне доверял, наверно, только ему одному.

Ну, конечно, была еще Эржика!

Он думал о ней, глядя с Заподрины на двойную вершину Дервайки, так похожую на женскую грудь. Его волновало воспоминание о ее теле, когда он сидел на камне, подперев подбородок руками, и смотрел на течение реки, на мягкие линии волн. С мыслью о ней, полный ее благоуханья, засыпал он в обороге, а играя на жалейке, испытывал легкое ощущение ее присутствия: как будто она стоит у него за спиной, слушает и, как только он доиграет, обнимет его сзади. В солнечные дни он часами лежал среди скал над Колочавой и упорно смотрел в похищенный им бинокль на хату старого Драча. И тут повторялись минуты, пережитые после возвращения с войны, когда он ждал в ночном лесу, на полонине «У ручья», и, дрожа от тоски и ревности, не сводил глаз с костра, возле которого она сидела с Гафой, Калиной и Иваном Зьятинковым… Выйдет она из отцовской хаты? Увидит он, как, подобрав рубаху и заткнув края за пояс передника, она идет с бадейкой по воду? А кто ж это прошел три раза мимо их дома? В глазах у Николы, как тогда, вспыхнул дикий огонь. Коли войдет, Никола застрелит его, как только тот выйдет снова! Прицелится хорошенько и уложит даже на этом расстоянии!..

О да, он любил Эржику. Но она — не то, что Юрай. Этот парнишка был лесной, повседневный. А Эржика не имела ничего общего с повседневностью; она походила на весенний воскресный день, или, пожалуй, на зарницу в горах, или, еще лучше, на напев его пастушьей свирели. Почему Юра так не любит Эржику?

Были еще товарищи!

Но они принадлежали к прошлому, и отношения с ними, пока еще сохранявшиеся, уже превратились в привычку, которая быстро отмирала. Товарищи навещали его, приходили брить, носили ему на Сухар брынзу и кукурузную муку, иногда еще участвовали в нападениях… Игнат Сопко, Данило Ясинко, Васыль Дербак Дербачок со своим побочным сыном Адамом Хрептой — те, что не в тюрьме… Но какая стена холода встала между ним и ими! Они смотрят друг другу в глаза, словно через заиндевевшее окно хаты в мороз. Прав Юра, что всегда при них угрожающе хмурится и не выпускает из рук заряженной винтовки…

Вот Дербак Дербачок с хитрыми, бегающими глазами, который ходит теперь так редко к нему и так часто к жандармам, — а мать его, ведьма, подмешала Николе змеиного снадобья! Вот Адам Хрепта, который все шатается возле хаты Николова тестя Драча! И конечно, среди этих четверых, сидящих здесь, не зная, о чем говорить, присутствует участник убийства семьи «американца», человек, застреливший трех евреев в день воловской ярмарки и переехавший им потом горло телегой! И все это — прикрываясь его именем! Все его именем! У Николы закипает кровь; он переводит взгляд с одного на другого, чуть задерживаясь на каждом, и они понимают этот взгляд, и, хотя не опускают своих глаз — мороз подирает их по коже.

— Адам, — сказал как-то раз Никола Хрепте в орешнике на Сухаре, спокойно жуя хлеб с сыром. — Скажи своему отцу, что на Заподринской полонине его лошадь лежит. Юра штыком ее заколол, я не знал об этом. Твой отец — предатель и поэтому к нам больше не ходит. Предупреждаю… И тебя тоже, Адам.

При этом Никола взглянул на него пронзительным взглядом.

Адам Хрепта побледнел.

Юрай сидел поодаль на трухлявом пне, и черные глаза его светились, как у рыси. Он держал на коленях заряженную винтовку. Только тут остальные заметили, что он находится в четырех шагах от них и одним движением пальца может уложить на месте — кого вздумается.